Бакусев В. Карл Густав Юнг: парадоксы жизни и творчества

...Вечные истины не могут передаваться механически, но в каждую эпоху должны все вновь рождаться из человеческой души.
К. Г. Юнг

Может ли, однако, вечное — рождаться, пусть даже из благородного лона человеческой души? Ведь вечное, как утверждают все философы, это то, что не подвержено ни рождению, ни гибели. Нет ли тут какого-то парадокса, а если есть, то как его понять, т. е. принять?
Послушаем, что говорит об этом сам Юнг. «Идеи... разделяемые большим кругом приверженцев, нельзя и считать-то собственностью их так называемых творцов; скорее, те сами попадают в кабалу к собственным идеям. Идеям, которые пленяют людей и которые они считают истинными, свойственно что-то странное: они рождаются вне времени, из того, что существует вечно, из материнской душевной праосновы, сквозь которую эфемерный дух отдельного человека прорастает словно растение, что цветет, плодоносит и дает семена, увядает и гибнет. Идеи рождаются из чего-то большего, нежели данный конкретный человек. Мы не формируем их, а сами формируемся ими»1.
Это, между прочим, сказано Юнгом по поводу сравнения собственного учения с идеями Фрейда, а стало быть, в любом случае относится к самому Юнгу. Так что же — являются ли авторы идей их творцами? Иными словами, возможно ли творчество, или лучшее, на что способен человек — воспринять и передать идеи, принимая при этом их печать на себя, т. е. оставаясь пассивным участником внеличностного творческого процесса? В некотором смысле это действительно так. Но если бы это было только так, то в мире не было бы места ни творчеству, ни личности. А ведь основной смысл юнгов-ского творчества — именно становление в человеке личности.
Можно ли разрешить такой парадокс?
С точки зрения Юнга, парадоксы вообще не разрешаются, а принимаются, приобретая позитивный смысл, или остаются невоспринятыми и тогда действуют деструктивно. Посмотрим, что делает Юнг с этим парадоксом, и продолжим приведенную выше цитату. «Разве всякий опыт не является — пусть даже в лучшем случае — по крайней мере наполовину субъективным толкованием? С другой стороны, однако, и субъект есть некая объективная данность, фрагмент мира; и то, что произрастает из него, в конечном счете произрастает из почвы мира... И как раз самые субъективные идеи — ближе всего к природе и сути, а потому их можно назвать наивернейшими...»2. А это уже другая сторона того же парадокса. Можно попытаться принять этот парадокс и тем самым найти его позитивный смысл, но для этого нам придется рассмотреть мировоззрение и личность Юнга в целостности их субъективного и объективного измерений.
Жизнь Карла Густава Юнга (26 июля 1875, Кесвиль, Швейцария — 6 июня 1961, Кюснахт, Швейцария)3, если подходить к ней как к истории творчества идей, и впрямь несет на себе явную печать парадоксальности или, может быть, лучше сказать — энантиодромии (одно из любимых словечек Юнга, означающее в переводе с древнегреческого «бег навстречу», «встречное движение»), взаимопроникновения крайностей. Ясный и сильный свет классического гуманизма — и смутно реющие тени невыразимого, нарочито выдвигаемый на передний план эмпиризм позитивистского толка — и глубокое интуитивное прозрение таинств человеческой души, сухой сциентизм — и теплая, мистически-интимная религиозность, естественнонаучная фактуальность — и профетизм, сентенции на моральные темы... Все это подчас можно найти во «встречном движении» в пределах небольшого фрагмента юнговских текстов и нужно, пожалуй, обобщить, возведя к энантиодромии дискурсивного и гностического познания. И чем сильнее такое встречное движение полярностей человеческого духа, тем интенсивнее внутреннее благополучие крупного ученого, основанное на уверенности в возможностях дискурсивного познания, вытесняется ощущением (впрочем, нигде особенно не афишируемым) трагичности одинокого пути гносиса, который может быть только личным достижением и достоянием.
Должен же, однако, существовать некий центр, вокруг которого и свершаются все радостные и мучительные перипетии встречного движения! Сказать, что такой центр — это Юнг-человек, значит не сказать ничего. Не всякий человек переживает такие движения и не во всяком они вызывают к жизни личность, благодаря которой мы убеждаемся в подлинном бытии индивидуально-живого. Эту личность, этот живой лик, выступающий из энантиодромии индивидуального и сверхиндивидуального начал в человеке, мы можем увидеть у Юнга, наблюдая, как его идеи, постепенно вырастая из других (в том числе чужих), образовали смысловую целостность его жизни.
Итак, исходные позиции молодого Юнга, только что закончившего университет,— это эмпирическая психология и психиатрия XIX столетия, но также и философия Канта, Шеллинга, Шопенгауэра, Э. Гартмана и Ницше. Условия, в которых ему выпало начинать,— духовная ситуация конца XIX — начала XX вв., когда остатки классической духовности агонизировали, зажатые между монстрами позитивизма и оккультного спиритуализма. Неслучайны поэтому предмет и метод первой крупной работы Юнга — его диссертации «К психологии и патологии так называемых оккультных феноменов» (1902). Работа феноменологична; в поисках психического механизма «медиумизма» Юнг проводит параллели между этим явлением и некоторыми симптомами различных психических заболеваний (как и подобает врачу), однако в объяснении, в частности, психомоторного, или автоматического, письма уже пользуется представлением о бессознательном, пока еще зачаточным, в котором почти невозможно различить черты будущего учения. Важно, однако, то, что уже в начале своего пути Юнг не решается причислить «так называемые оккультные феномены» исключительно к разряду заболеваний (как это делала позитивистская психиатрия), а сопоставляет их не только с болезнью, но и с общепризнанными формами душевной жизни.
Эта мысль оказалась чрезвычайно плодотворной. Очень скоро Юнг обнаружил, что психические болезни только поставляют ему исходный и экспериментально проверяемый материал, а также дают повод и служат отправной точкой для развития совсем других идей — идей, содержание и предмет которых не болезнь, а, наоборот, здоровье, понимаемое не просто как психическая норма, а как естественное, но, увы, по большей части трансцендентное по отношению к душе ее же собственное состояние, иными словами, здоровье как основное задание человеческого существования, удачный итог прожитой жизни, поиск и нахождение собственной подлинной природы, в конце концов, истинное бытие человека. Правда, большую часть жизни Юнг лечил людей, читал специальные лекции и руководил профессиональными обществами (с 1911 г.— президент Международного психоаналитического общества, с 1913 г.— президент Международного медицинского общества психотерапии). Его перу принадлежат многие работы, посвященные специальным вопросам медицинской психологии, он разрабатывает новые методы психиатрии, создает научную и профессионально-практическую школу. Однако Юнг-профессионал никогда не заслонял исследователя-гуманиста, проповедника и пророка, а со временем уступил им место, раз и навсегда заняв позицию заметного, но всего лишь частного лица.
Повернувшись лицом к душевному здоровью и решив исследовать именно его как целостность "психической жизни, Юнг сделал тем самым шаг в сторону от фрейдовского учения, Б общем ориентированного на патологию. Этот шаг повлек за собой серьезные последствия для понимания Юнгом самих основ душевной жизни и привел к переоценке им идеи бессознательного, как она представлена у Фрейда. Юнгу стало ясно, что бессознательное, этот, казалось бы, важнейший источник как психических патологий, так и проблем душевной жизни вообще, невозможно сводить исключительно к нескольким биологическим, инстинктивным основам, будь то сексуальность или «воля к власти» (что, по его мнению, делали соответственно Фрейд и Адлер). Правда, он признавал, что в отдельных специфических случаях психоаналитическая теория имеет объяснительную силу и терапевтическую ценность, однако фрейдовский и ему подобные виды редукционизма остались для него неприемлемы в принципе.