Джозеф Кэмпбелл "Жизнеописание Карла Густава Юнга"

1. Детство и студенческие годы (1875-1900) Карл-Густав Юнг родился 26 июля 1875 года в Кесвиле, Швейцария, близ Озерного Констанца. Его дед по отцу, в честь которого он был назван, переехал сюда из Германии в 1822 году, когда Александр фон Гумбольдт добился для него должности профессора хирургии в Базельском университете. Его отец, Иоган Пауль Ахиллес Юнг (1812-1896), был священником, а мать - Эмилия Прейсверк Юнг (1848-1923) - происходила из старинного базельского рода. Когда мальчику было четыре года, его родители переехали в Кляйн-Хюнинген, близ Базеля, там и началось его образование. Отец обучал его латыни, а мать, как он рассказывает в своих поздних мемуарах "Воспоминания, сны, размышления", читала ему книжку об экзотических религиях, к которой он постоянно возвращался, будто завороженный рисунками с изображениями индийских богов. В ранней юности Юнг подумывал о карьере археолога. Теология тоже интересовала его, но не в отцовском смысле; ибо представление о жизни Христа как об исключительном и решающем событии в драме Бога и человека он считал противоречащим собственному учению Христа о том, что после его смерти его место среди людей займет Святой Дух. Он рассматривал Христа как человека и, следовательно, считал его либо подверженным ошибкам, либо простым рупором Святого Духа, являвшегося, в свою очередь, "манифестацией непостижимого божества". Однажды в библиотеке отца своего одноклассника любознательный юноша наткнулся на небольшую книжку о спиритических явлениях, которая его сразу же захватила и поглотила целиком, ибо описываемые там феномены вызывали в памяти те истории, которые он в детстве мог услышать в любой швейцарской деревушке. Более того, он знал, что подобные рассказы доходят до нас со всех концов света. Они не могли быть продуктами религиозных суеверий, поскольку религиозные учения различны, а эти описания очень сходны. Он считал, что они должны быть связаны с объективным строем психики. Так складывались его интересы, он начал жадно читать об этом, однако, к его удивлению, среди друзей эти темы вызывали только неприятие, резкое и необъяснимое. "У меня было такое чувство, - говорил он, - что меня вытолкнули на край света; то, что представляло для меня жгучий интерес, для остальных было недействительным и даже вызывало страх. Страх перед чем? Я не мог найти этому объяснения. В конце концов, в самой идее о том, что возможны события, выходящие за рамки ограниченных категорий пространства, времени и причинности, не было ничего абсурдного или способного потрясти мировые устои. Известно, что животные могут предчувствовать шторм или землетрясение. Рассказывают о снах, которые предвещают смерть какого-то конкретного человека, о часах, которые останавливаются, когда умирает их хозяин, о стаканах, которые разбиваются вдребезги в критический момент. В мире моего детства все эти вещи считались чем-то само собой разумеющимся. И вот я, похоже, оказался единственным, кто когда-либо слышал об этом. Со всей серьезностью я спросил себя, что это за мир, куда я попал. Ясно, что городской мир ничего не знает о деревенском мире - настоящем мире гор, лесов и рек, мире животных и "божьих идей" (растений и камней). Я нашел это объяснение удобным. В любом случае, оно поддерживало во мне самоуважение." О том, почему этот молодой ученый с философским складом ума решил заняться медициной, насколько мне известно, нигде не сообщается. Не исключено, что такое решение внушил ему пример его весьма отличившегося во времена Гумбольдта деда. Однако те странные события, которые в самые последние месяцы его учебы повернули его от изучения медицины и хирургии к психиатрии, он описал сам. Следуя своему призванию, по воскресеньям он жадно зачитывался Кантом и Гете, Гартманом, Шопенгауэром и Ницше; но когда он надумал поговорить об этих авторах со своими друзьями, то вновь оказалось, что никто и слышать о них не желает. Факты - вот единственное, что нужно было его друзьям, он же предлагал им одну болтовню - пока, в один прекрасный день, он не столкнулся со свидетельством, столь весомым и объективным, как сталь. Он занимался в своей комнате, дверь в столовую, в которой его овдовевшая мать вязала у окна, была полуоткрыта, как вдруг раздался громкий звук, похожий на выстрел из револьвера, и круглый ореховый стол за ее спиной раскололся от края до центра - стол из прочного мореного ореха. Две недели спустя юный студент-медик, вернувшись домой вечером, застал свою мать, четырнадцатилетнюю сестру и служанку в сильном волнении. Примерно часом ранее, со стороны тяжелого старинного серванта, сделанного в XIX веке, опять раздался оглушительный треск; сервант женщины внимательно обследовали, но ничего не нашли. Однако в стоящем рядом буфете со встроенной хлебницей Юнг обнаружил хлебный нож с расколотым на куски лезвием: рукоять в одном углу, обломки лезвия - в других. Эти свидетельства конкретного факта Юнг сохранял до конца своей жизни. Несколько недель спустя он узнал от родственников, занимавшихся спиритизмом, об их медиуме - девушке пятнадцати с половиной лет, отличавшейся способностью впадать в сомнамбулическое состояние и продуцировать другие спиритические феномены. Получив приглашение принять участие в сеансах, Юнг тут же предположил, что происшествия в доме его матери могли быть связаны с этим медиумом. Он присоединился к спиритическому собранию и два последующих года вел тщательные записи, однако в конце концов девушка-медиум, чувствуя, что силы ее иссякают, начала блефовать; после этого Юнг покинул собрание. Между тем он по-прежнему оставался в медицинской школе, пока не подошло время государственных экзаменов. Профессор психологии, по словам Юнга, "не очень его стимулировал". Более того, в медицинском мире тех лет к психиатрии относились не слишком серьезно. И вот, готовясь к экзаменам, Юнг оставил себе напоследок учебник по психиатрии Крафта-Эбинга ("Lehrbuch der Psychiatrie"), к чтению которого приступил без особых надежд: "Ну-с, посмотрим, что же нам скажет сам психиатр". Начав с предисловия, он прочел: "Очевидно, особенностями предмета и его неразработанностью и объясняется то, что учебники психиатрии несут на себе отпечаток большего или меньшего субъективизма". А несколькими строками ниже Крафт-Эбинг называет психозы "заболеваниями личности", и тут сердце читателя дрогнуло. Он остановился и перевел дыхание, столь велико было его возбуждение, ибо, как он пишет, "это было подобно вспышке света: мне стало ясно, что моей единственной целью является психиатрия". Здесь, и только здесь, он, наконец, находит общее эмпирическое поле для духовных и биологических фактов. 2. Врач-ученый: первый период (1900-1907) 10 декабря 1900 года двадцатипятилетний Карл Юнг вступил в должность ассистента врача в психиатрической клинике Бургхельцли в Цюрихе под руководством Эуджена Блейлера, о котором он всю жизнь вспоминал с благодарностью, как о первом из своих двух учителей; вторым был Пьер Жане из парижского Сальпетриера, у которого он проучился семестр в 1902 году. Под руководством Блейлера он в том же году завершил свою докторскую диссертацию "О психологии и патологии так называемых оккультных феноменов", в которой анализируется опыт его двухлетнего путешествия в оккультизм, с обзором опубликованных ранее исследований по сомнамбулизму, истеро-эпилепсии, амнезии и другим подобного рода "сумеречным" состояниям. И что примечательно, уже в этой ранней работе возникают, по крайней мере, пять главных тем, которые будут проходить лейтмотивом через все его позднейшее творчество. Первой является автономия бессознательных психических содержаний. В близких к сомнамбулическому состояниях или в прострации контроль может осуществляться через такие автономные элементы, продуцирующие различные "автоматизмы": галлюцинаторные видения, ощущения или голоса (которые можно принять за духов), непроизвольные движения, автоматическое письмо и т.п. Если сплав таких автономных комплексов начинает с течением времени укрепляться, может возникнуть вторая "бессознательная" личность, которая способна затем, при благоприятствующих тому обстоятельствах, подменить собой первую. В случае с медиумом Юнг сумел в ее последних переживаниях распознать источник большинства из ее фантазий, отмечая, что аналогичные процессы расщепления в юности, т.е. в период формирования будущего эгокомплекса, являются вполне нормальными. Это дало ему возможность выдвинуть вторую идею, которой суждено было стать основополагающей для всей его системы взглядов, а именно, идею о целесообразности такого рода психических нарушений в качестве переходных, кризисных состояний, которые выполняют защитные функции и вместе с тем способствуют развитию личности, служа "орудием победы", без которого мы неизменно становились бы жертвами обстоятельств. Третье и четвертое положения, излагаемые в данном сочинении, касаются бессознательного, которое представляется здесь как вместилище утраченных для сознания воспоминаний, а также как агент интуитивного восприятия, "значительно превосходящего возможности сознательного мышления"; в доказательство этого последнего пункта Юнг ссылается на французского психиатра Альфреда Бине, согласно наблюдениям которого "бессознательная восприимчивость пациента-истерика в определенные моменты в пятьдесят раз превосходит по остроте восприимчивость нормального человека". И наконец, в этом первом в его многолетней научной карьере докладе Юнг отмечает, что та любопытная мифологическая модель космоса, весть о которой, якобы переданную духами, однажды с просветленным лицом сообщила девочка-медиум, имеет сходство с иными оккультными "системами", описанными в работах, к коим она никак не могла иметь доступа. Построенная из фрагментарных компонентов, так или иначе полученных из различных вполне узнаваемых источников, ее система сформировалась вне поля зрения ее сознательного разума и предстала перед ней в качестве готового образа. Вывод Юнга, получивший развитие в его последующих трудах, состоял в том, что человеческой душе присуще врожденное свойство воспроизведения матриц (inherent patterning force), благодаря которому в разное время и независимо друг от друга спонтанно продуцируются сходные фантастические констелляции; таким образом, как он утверждал в более позднем сочинении: "Фактически можно сказать, что если бы даже все мировые традиции однажды оказались сметены каким-то одним порывом, тем не менее вся мифология и вся история религии с новым поколением начались бы заново".