Снова про маму

Иногда мне кажется, что сайт В17 посвящен мамам и только мамам. С каким бы вопросом не обратился клиент, консультирование в самом благоприятном и «правильном» ходе терапии неизменно приводит к вопросу о маме. В не очень благоприятном – тоже к маме, только чуть позже.

Сколько всего тут выходит наружу! И злость, и ненависть, и слезы, любовь, и боль, и страх, и благодарность, и отчаяние, и радость, и глубокая печать, и желание простить, и попросить прощения - все в одном клубке; все адресовано одному родному и единственному человеку.

Существует иллюзия, что вопрос отношений с мамой не слишком влияет на прочие отношения; что можно оставить в стороне всю боль конфликтов с мамой, и при этом прекрасно любить мужа, а уж, тем более, ребенка. Ан, нет. Каким-то образом любовь черпается из одного источника. Как только любовь к маме становится полноводной – таким же волшебным образом наполняются любовью отношения и с мужем, и ребенком, и с собой.

Быть мамой – это талант. «Готовых» мам не бывает. Мама – это состояние души и непрерывный процесс становления.

Мама, чтобы стать «достаточно хорошей», меняет свои взгляды, привычки, мысли, восприятие; она прислушивается к новым смыслам, нащупывает в себе новое чутье; учится чувствовать и беречь в себе ниточку, связывающую ее с малышом.

(Иногда эта ниточка перерастает в канат, по-прежнему связующий ее с уже взрослым дитятком).

Мама не может знать всего, она постоянно ищет, а, бывает, и ошибается. И это полезно для ребенка, потому что он учится любить живую, настоящую, неидеальную маму.

Но не только мама идет к ребенку. Ребенок в каждом из нас делает шаги навстречу маме. Нередко это долгий путь, длиною в жизнь. И продолжается он даже после смерти мамы.

Это движение, как любовь, взаимно.

Только в любви к маме, во всей ее полноте мы снова совершаемся как любящие люди. Или просто – как люди.

Я хочу поделиться своей историей про маму.

Я приезжаю к маме нечасто – примерно раз в неделю, чтобы привезти продукты, забрать в стирку грязные и отдать чистые вещи, сделать перевязку, убрать в комнате.

И еще – потому что скучаю.

Сейчас трудно даже представить, что когда-то мама была моим самым жестким критиком, самым дотошным контролером, а я изо всех сил старалась избежать общения, считая себя явно обделенной нежной материнской любовью. Отношения были напряженными, часто – конфликтными. Сейчас – все по другому.

Где во времени пролегает граница между «той» мамой и «этой»?

Между «той» мной – и «этой»?

Что изменилось?

Сложные вопросы; а ответы – длиною в годы.

Одно знаю точно – изменилось мое восприятие.

Звоню в дверь: мамуля, маленькая и седенькая, хромая, торопясь и шаркая тапочками по линолеуму, маленькими шажками идет к двери, приговаривая: «Иду-иду-иду». И тут же припадает плечом к дверному косяку – боится упасть. Наконец, я вижу ее – такую родную. Каждая клеточка моей души поет.

Я наклоняюсь, осторожно обнимаю ее и утыкаюсь носом куда-то то ли в щеку, то ли в шею под волосы. В эти несколько минут я чувствую себя почти счастливой – маленькой и защищенной от всех бед и напастей.

Минутку мы стоим, обнявшись, потом проходим в комнату. Наш обычный разговор – о детстве мамы, о том, как ее папа однажды повез ее, маленькую, на ярмарку, выбрав из девяти детей (да, у мамы было 8 братьев и сестер) – и как купил ей леденцов; о том, как едва не напал медведь в лесу, когда она восьмилетней девочкой собирала траву для коровы; о том, как она выбрала мужа (моего папу), когда к ней сватались два сразу жениха.

И дальше – по кругу. У мамы неважно с памятью. Я спрашиваю ее, она рассказывает свои истории, много раз уже повторенные. Мы сидим и разговариваем.

Восприятие… Да.

Раньше мне казалось, что мама всегда недовольна мною, моим выбором, моими поступками, моей жизнью. Все, что бы я ни сделала, было плохо. Все было не так.

А сейчас? Сейчас мне кажется, наоборот, что бы я ни сделала – для нее все хорошо. Иногда мне приходит в голову нелепая мысль – соверши я нечто чудовищное – она не нашла бы в моих действиях состава преступления.

Мне можно все. Одно лишь недопустимо. Лишь старые вещи и продукты – ценности, которые должны быть сохранены - нельзя выкидывать.

На днях был бой за выбрасывание пакетов из-под молока. Раньше мама запасала их для рассады. Уже лет десять она не ездит на дачу, а пакеты по-прежнему тщательно отбираются и хранятся. Я пытаюсь их выбросить. Она не дает. Настроена воинственно – и не подумаешь, что за ее внешним тщедушием и хлипкостью такая силища:

- Не дам выкидывать! Ишь, выдумала! Они мне нужны!

Голос боевой, грозный, брови сдвинуты, губы сжаты, глаза сверкают.

Раньше я уговаривала, объясняла, а в душе - злилась, даже бесилась.

Сейчас почему-то хочется улыбаться. Чуть смущенно, чуть иронично, но в любом случае – мягко. В душе – непонятная нежность, совсем не подходящая в качестве адекватной реакции на агрессию. Я подсаживаюсь на это волшебное чувство как на ковер-самолет, оно приподнимает меня и несет – не спрашивая моего разрешения. Я ему верю и подчиняюсь.

Сажусь рядом, улыбаюсь, обнимаю маму обеими руками крепко-крепко.

- Ты сегодня решила на меня поворчать. (поцелуй)

- Тебе ты моя любимая запасательница! (поцелуй)

- Ты самая лучшая мама на свете! (поцелуй)

- Ты хочешь сохранить это для меня! (поцелуй)

- Даже если мне оно не пригодится! (поцелуй)

- Ты на меня ругаешься. (поцелуй)

- Все равно буду тебя целовать! (поцелуй)

- И даже если не разрешишь выкинуть, все равно буду тебя любить! (поцелуй)

- Ты – моя мамочка! (поцелуй)

Ее воинственный настрой куда-то уходит.

- Ладно,- соглашается она скрепя сердце, - выбрасывай… Смотри только, что-нибудь нужное не выкини!

В комнате у мамы тесно. Везде хранятся нужные маме вещи. Старые, давно вышедшие из моды платья, пальто, кофточки; обувь последних тридцати лет; сумка спутанных ниток и шерсти; пуговицы в увесистом мешке килограмма на три; огромное количество стеклянных банок для консервирования; носки мужские и женские, парные и непарные, новые и с дырками; упаковки от творога, молока, конфет, пирожных, таблеток и обуви; фантики, сломанные детальки от детских игрушек, винтики, кусочки пластыря, бинт и даже кое-что съедобное – пара луковиц и конфеты – словом все, что когда-либо для чего-либо может пригодиться.

Мои попытки выкинуть ненужное приводят к странному результату. В следующий раз волшебным образом весь выброшенный мусор снова оказывается на привычном для него месте. Фантастика…

 Сегодня в углу сложена гречка, извлеченная оттуда-то из запасников. Срок хранения – уже лет десять. Хочу выбросить.

- Нет, оставь.

Прежде я спорила, пытаясь рассказывать про срок хранения, опасные последствия, про необходимость выкидывать испорченные вещи и продукты и т.п. Сегодня я так не буду. Ведь она, пережившая войну, намучившаяся в послевоенные годы, все понимает, но не может справиться с потребностью запасти и сохранить – чтобы выжить. За этим – страх смерти. И даже не ее смерти, а смерти детей. Самый чудовищный, самый страшный страх.

Сажусь рядом, обнимаю ее:

- Я никогда, никогда не позволю тебе голодать. Веришь?

Она в ответ смеется и плачет:

- Верю…А гречку ты все-таки не выкидывай…