Идентичность vs. Осознавание

Психотерапия как специфическая человеческая деятельность возникла не с момента разделения психической жизни на сознательную и бессознательную, но тогда, когда бессознательному стали отводить особую роль в сознательной жизни. На протяжении более чем вековой истории задача психотерапии фактически оставалась неизменной - соединять сознательное и бессознательное для того, чтобы приобрести большую свободу. Поскольку то, что мы не осознаем, продолжает сохранять над нами контроль.

Можно предположить следующую топику, связанную не со структурой, а с процессом развития - на первом уровне бессознательное целиком определяет сознание, тогда как на втором, когда элементы бессознательного специально помещаются в сознание, оно обратным образом начинает трансформировать то, из чего появляется. Психотерапия это специально организованная процедура размещения бессознательного в сознании для того, чтобы в нем изменить то, что сознательное определяет. Такая вот забавная рекурсия. Для осуществления этого процесса нас потребуется осознавание как механизм деконструкции.

Концепция ментализации является одним из ключевых понятий психотерапевтической практики. Буквально она означает способность отделять символ от той психической реальности, в которой он появляется. Точнее, допускать, что этот символ в другой психической реальности будет представлен совершенно иначе. Рассмотрим в качестве примера очень конкретное понятие. Когда мы говорим про яблоко, нам нужно для начала договориться о максимально подробном описании того предмета, о котором пойдет речь – о его цвете, запахе, сорте и так далее. Но даже после максимального схватывания предмета в описательных рамках, в разных сознаниях этот образ будет существовать неодинаково. Что уж говорить о понятиях, требующих абстрактного представления. Когда один человек говорит о феноменах своей психической жизни, мы можем декодировать его символы посредством той системы координат, которой располагаем, но это будет в корне неверно. Поскольку в данном случае символ будет расщеплен на две совершенно разные системы смыслообразования. Таким образом, в рамках понятия ментализации мы можем говорить о символе как о месте встречи двух феноменологий, которые не поглощают друг друга, а всего лишь опознают собственные границы.  

Поэтому лучшее, что мы можем делать с другим человеком – это предоставлять ему условия для исследования того, как формируется его психическая реальность. Из каких компонентов и слоев состоит его символ, которым он оперирует для того, чтобы вступить во взаимодействие. Мы можем интерпретировать его символ, направляя наши усилия на понимание того, как устроена его сознание. Для чего это необходимо и есть ли в этом практическая польза? Мне представляется очень романтичным то, что можно рассматривать психическую реальность как постоянно формирующуюся, у которой нет иных оснований кроме внимательности к тому, что появляется в сознании в каждый отдельный момент времени. Поэтому изучение собственного устройства сильно отличается от идеи изменений, которые необходимо осуществить для получения результата. Не нужно ничего менять, поскольку результат, который мы наблюдаем, появляется из того, что попадает в наш ум, то есть, осознается.

Сознание находится в тисках у бессознательного, которое определяет его конъюнктуру. Бессознательное создает условия и особенности нашей психической жизни и на первый взгляд, управляет ей. Бессознательное метафорически напоминает темную комнату, в которой внезапно включается свет – мы не можем выбирать ее размеры, количество предметов на полках и интенсивность их запыленности, мы просто внезапно обнаруживаем себя внутри нашего сознания, то есть конуса света, и учимся с этим жить. В нашей психической реальности появляется только то, на что направлено наше внимание и в состоянии осознанности мы можем выбирать направление и, соответственно, содержание этого образа. Если в обычной жизни прошлое определяет настоящее, то в состоянии осознанности настоящее переписывает прошлое, тем самым меняя свою собственную структуру.    

Осознавания относится к существованию также как рефлексия относится к мышлению. Осознавание это помещение в центр внимание не объекта, а самого себя как объекта. Можно сказать, что по настоящему человеческое существование может быть таковым только в момент схватывания его осознаванием. В аналитической традиции эта мысль подтверждается условным разделением самости на проживающую, ту,  которая формирует происходящее и отражающую, которая формируется в ходе когнитивной переработки. В гуманистическом подходе осознанности предшествует интенциональность, то есть искажение перцептивного поля, как некоторое предшествующее условие для ориентации. Декарт называл эту конъюнктуру нерефлексирующим функционированием, Пятигорский предлагал бороться с сознанием, имея в виду не само сознание, а точку, где оно останавливается. Можно сказать что осознавание вторично к проживанию, являясь в этом случае синонимом ассимиляции. Но также можно рассматривать осознавания как некий процесс, который формирует реальность, а не просто следует за ней. Но как же тогда можно формировать реальность, если она предзадана бессознательными процессами?

Сознание фактически оперирует уже готовыми образами. Можно думать о том, что эти образы, или гештальты, рождаются в сознании и сознанием же управляются на том основании, что они в нем впервые возникают. Однако, это не так. Если сделать шаг назад, становится очевидно, что эти законченные образы состоят из более мелких элементов, таких как телесный дискомфорт, эмоциональные реакции, обрывки смутных мыслей и так далее. Другими словами, сознание только лишь собирает эти паззлы в одну картинку и способ, которым оно это делает, находится вне его. То есть и элементы конечного гештальта и процедура сборки именно таким способом находятся за пределами юрисдикции сознания. Метафорически, сознание напоминает ребенка, который радуется новой игрушке, на задавая себе вопросы о том, на какие деньги она куплена и насколько вреден содержащийся в ней синий краситель. Осознавание производит этот шаг назад для того, чтобы у нас появилась возможность заглянуть за кулисы нашей повседневной психической жизни и увидеть там элементарные единицы нашего опыта.     

Можно выстроить условную иерархию психической жизни, не трогая пока ее нейрофизиологическую основу.  Так в самом начале мы будем наблюдать поток сенсорных и телесных ощущений, которые в повседневной жизни большей частью находятся за гранью внимания. Далее, интерпретируя сенсорные паттерны, мы попадаем в область того, что называется мышлением. У этой области очень много функций и характеристик, но здесь мы остановимся только на одной уникальной черте, которую условно назовем способностью избегать противоречий. Мышление, работая по экономическому принципу не может удерживать в себе противоречивые допущения, поэтому для облегчения своей работы оно скорее совершает действие для исключения конфликтующей полярности, чем ищет иной уровень абстрагирования для их диалектического примирения. Таким образом, мышление стремится придать неопределенности какую-либо устойчивую форму, пусть и в ущерб полноте репрезентации. Осознавание, венчая эту пирамиду, постоянно напоминает о том, что форма представлений на самом деле текуча и не имеет внутри себя никакого независимого центра, который бы определял их смысл раз и навсегда.  

Эта идея прекрасно описана в буддистской традиции. Так в буддизме одновременно и устанавливается двойственность сознания и описывается способ ее преодоление. На бытовом примере это можно объяснить разделением поведения на два типа: тот, который укрепляет невротическую (или любую другую) структуру, то есть множит предшествующий опыт, не внося в него никаких изменений и тот, что способствует развитию большей свободы. На уровне буддистской метафизики мышление разделяется на чувственное, в котором мысль возникает вместе с объектом  и трансцендентальное, при котором мышление лишено какой-либо чувственной основы и существует само по себе. Если совместить эти логических линии в одно концептуальное пространство, окажется, что осознавание производит своеобразную деконструкцию привычных форм мышления, возвращая мысль на тот уровень, где она становится свободной от определяющих ее иных объектов ума. Сознательное определяется некоторым состоянием бессознательного, которое не может являться его содержимым, эта та самая ускользающая часть опыта. Для того, чтобы ее схватить, необходимо перейти в какое то иное состояние сознания.

Буддизм не оперирует понятием бессознательного, однако в нем есть похожие конструкции, похожие не по структуре, но по эффекту. Так, в понимании буддизма личность состоит из совокупности блоков, или сканд, причем сознание относится к пятому, последнему блоку. Метафорически сознание приравнивается к едоку, тогда как остальные сканды задействованы в том, чтобы приготовить пищу. Сознание занимает вынужденную позицию, довольствуясь тем, что происходит в других блоках и не имея возможности на это влиять. Сканда, которая отвечает за причинность, формирует  актуальный опыт из повторения старого. Таким образом, с одной стороны, сознание подчинено деятельности предыдущих сканд, а с другой, только через него можно  преодолевать ограничения, поскольку развитие может быть только при условии появления в опыте чего-то ранее необусловленного.  

Таким образом, можно сделать вывод о том, что состояние здесь и сейчас, которое актуализируется через осознанность, является тем пространством, в котором опыт может возникать, а не только длиться как нечто раз и навсегда установленное. Подобно тому, как мозг стремится придать завершенный образ тому, что является деталью более широкой перспективы и тем самым обрезает не входящие в эти границы смыслы, наше поведение также фиксирует ситуацию в привычном отреагировании. Это напоминает ситуацию, при которой мать приходит на помощь ребенку слишком быстро, не давая возможности проявиться его творческой инициативе. Для нового поведения необходимо усилие, которое позволяет продлить неопределенность, поскольку в ней возникает прекрасное и ужасное состояние невесомости, когда я не могу опираться ни на что, кроме того, что появляется сейчас.

Парадокс развития заключается в том, что клиент может опираться только на свой предыдущий опыт, даже если он является травмирующим. Для него повторять опыт травмы оказывается более надежным, чем приобретать что-то новое. Момент перехода от старого паттерна к новому является фокусом терапевтической работы. Удивительно то, что человек использует травмирующий и ограничивающий опыт ни для чего иного, чем для подтверждения ощущения себя.  Этот феномен подробно рассмотрен в теории объектных отношений. Согласно этой модели текущее состояние личности определяется той конфигурацией самости, которая сформировалась в раннем детстве в попытке ребенка добиться автономного существования психики. Если некоторая задача развития не выполнена в том возрасте, в котором была поставлена, она никуда не исчезает, а пытается быть решенной в неподходящих условиях. Другими словами, травмирующий опыт повторяется для того, чтобы быть завершенным, но у него нет возможности это сделать на тех же основаниях, на которых он возник.

С другой стороны, та же теория говорит о том, что личность нуждается скорее в отношениях, чем в удовлетворении. То, что в раннем детстве удовлетворялось непосредственно и служило гарантом физического и психического выживания, в более зрелом может удовлетворяться символически и быть направлено на перестройку уже сформированной самости.  Именно невозможность удовлетворить потребность в привязанности символическим, а не инфантильный образом приводит к тому, что травматический опыт не может быть переработан. Личность может либо искать подтверждение существующим значениям и тогда она неизбежно будет разочарована тем, что у нее нет власти над ситуацией, либо создавать новые значения в изменившейся реальности. Задача терапевта во многом напоминает задачу достаточно хорошего родителя во время формирования самости ребенка - он не регулирует аффект клиента напрямую, но создает пространство для обретения смысла, который меняет отношение.    

Смысл психических защит в том, что они снижают напряжение слишком быстро и тем самым препятствуют образованию новых смыслов. Защиты кастрируют возбуждение, сохраняя его безопасный, но не развивающий аспект. Защиты не спасают от чрезмерного возбуждения, но формируют низкую толерантность к нему, тем самым у личности остается очень широкий коридор между уровнем возбуждения, превентивно включающим защиты и уровнем непереносимости, когда защита действительно необходима. Символическая функция при невротических расстройствах придает форму опыту, который еще не случился и фактически препятствует его развертыванию. Смысл символической функции состоит не только в придании формы новому содержанию, но и в возможности рассматривать старый опыт как не единственно возможный.

Таким образом, для осуществления изменений фактически необходимо одно условие - возможность опираться не на идентичность, а на тот процесс, который определяет ее структуру, сухим остатком которого она является. “Я” это не мое, но кроме этого у меня ничего нет. Страх, которым сопровождается мысль о возможной потери идентичности, рождается внутри способа мышления, который за нее держится. Мы становимся заложниками этого страха, поскольку семиотика появляется на позднем этапе развертывания мышления, где мы обычно и обитаем. Поэтому с помощью осознавания можно совершать путешествие к более фундаментальным основаниям нашего бытия.