|
|
Заглянем в лицо трагедии
«Ушедшие оставляют нам часть себя,
чтобы мы ее хранили, и нужно продолжать жить,
чтобы и они продолжались. К чему, в конце концов,
и сводится жизнь, осознаем мы это или нет»
И.Бродский Из речи, произнесенной на вечере памяти Карла Проффера
Летнее утро. Электричка. Мерное постукивание колес, калейдоскоп картинок за окном. Сонное умиротворение. Жужжит телефон. Меня выбрасывает из дремы. Я хорошо знаю, что сулит этот звонок. Так и есть: Колин папа умер. Соболезную, говорю слова, и чувствую, как жизнь делится на части, разверзается на «до» и «после». Вспоминаю своих маму, бабушку, друзей. Как это, жить с ними и жить без них? Жить с ними и не замечать, что они рядом. Жить без них, и чувствовать гулкую пустоту. В этой пустоте жизнь с ними приобретает другое значение и смысл, но ее уже нет, а жизнь без них лишается смысла, но ее надо жить. Плачу. Не про Колю, про себя.
Вхожу в комнату, ищу глазами Колю. Вот он сидит, возле стены, спокойно кивает мне головой. В моей реальности его жизнь уже сломана, поделена. В его реальности папа еще жив, и будет жить, пока я не выпью кофе, не успокоюсь, не соберусь с мыслями. Так происходит, когда самолет разбился, а счастливые родственники топчутся с цветами в аэропорту и торопливо поглядывают на табло. Сейчас произойдет долгожданная встреча, сейчас они будут оживленно махать руками, обнимут родных, так много надо рассказать, так много выслушать, сейчас.... Если разом осознать, что «сейчас» никогда не настанет, можно сойти с ума, задохнуться, ослепнуть.
Как, сильно порезавшись, мы не чувствуем боли, так и душевную рану мы не ощущаем в полную силу. Кто-то заботливо поставил предохранитель, чтобы психику не замкнуло, чтобы не произошел пожар, чтобы мы могли выжить.
Коля входит, говорю: «Коля, твой папа умер. Мне очень жаль». Невыносимо молчать рядом с ним. «Хочешь чай? Кофе хочешь?» Ничего не хочет. Ушел курить. Вернулся. «Можно обнять тебя?» «Можно». Чувствую облегчение. Хоть что-то произошло, хоть чем-то можно быть полезной. Дальше детали, разговоры про организацию похорон. Через два часа вижу, как Коля смеется с ребятами. Все ребята оживлены, веселы. Никто не хочет соприкасаться с горем. Мы привыкли не замечать свою и чужую душевную боль, мы не знаем, как с ней обращаться.
Оцепенение может закончиться немедленно, а может продолжаться бесконечно долго, отбирая наши силы и энергию на подавление боли. Длительность шока зависит от индивидуальных особенностей психики, от уровня психического здоровья, от жизненного опыта. Видел ли человек, как выражают горькие чувства близкие; разрешалось ли в семье плакать, быть слабым, ошибаться, горевать; есть ли люди, с которыми можно поделиться; одобряется ли выражение чувств культурными традициями, разделяемыми человеком; не боится ли человек ранить своими страданиями близких и т.д.
В оцепенении человек скован, не в силах вдохнуть полной грудью. Он одной ногой ступил в настоящее, а другой еще топчется в прошлом. Возможно он не находит в себе силы расстаться с близким человеком, все еще цепляясь за реальность, в которой тот еще рядом, в которой объятья не разомкнуты, разговор не оборван. Он завис. Бесчувственность, оглушенность. Происходящее отдаляется, становясь зыбким, нереальным. Полубытие, полузабвение. Потом события могут вспоминаться как спутанные, невнятные, а могут и вовсе забыться.
Далее следует фаза поиска, фаза непринятия. Мы видим умершего в толпе. Телефон звонит, и мы надеемся услышать знакомый голос. Вот он привычно шуршит газетой в соседней комнате. Неожиданно натыкаемся на его вещи. Все вокруг напоминает об ушедшем. Мы спотыкаемся о реальность, и находим успокоение лишь во сне.
«………Ибо в темноте —
там длится то, что сорвалось при свете.
Мы там женаты, венчаны, мы те
двуспинные чудовища, и дети
лишь оправданье нашей наготе.
В какую-нибудь будущую ночь
ты вновь придешь усталая, худая,
и я увижу сына или дочь,
еще никак не названных,— тогда я
не дернусь к выключателю и прочь
руки не протяну уже, не вправе
оставить вас в том царствии теней,
безмолвных, перед изгородью дней,
впадающих в зависимость от яви,
с моей недосягаемостью в ней».
(И.Бродский «Любовь»)
Это может продолжаться вплоть до завершения работы горя. Кажется, что разум изменяет нам, что ясность ума никогда не вернется.
Но действительность стучится в наши двери, и наступает момент, когда не слышать этот настойчивый стук становится невозможно. И тогда боль осознания захлестывает яростной волной. Это период отчаяния, дезорганизации, регрессии.
«Заглянем в лицо трагедии. Увидим ее морщины,
ее горбоносый профиль, подбородок мужчины.
Услышим ее контральто с нотками чертовщины:
хриплая ария следствия громче, чем писк причины………
Заглянем в ее глаза! В расширенные от боли
зрачки, наведенные карим усильем воли
как объектив на нас - то ли в партере, то ли
дающих, наоборот, в чьей-то судьбе гастроли...»
(И.Бродский «Портрет трагедии»)
Это период горя без меры, эмоциональный взрыв. Взрослый ведет себя как маленький ребенок: стучит ногами, рыдает, бьется, как рыба об лед. Осознание потери приносит с собой ярость, гнев, злость. Мы обвиняем врачей, водителя автомобиля, сбившего дорогого нам человека, не вовремя прибывших пожарных, сломанный лифт, пробки на дорогах, мы гневаемся на Бога, потому что жизнь несправедлива, на себя за то, что остались в живых. Мы злимся на умершего, потому что ему уже никогда не испытать боли, которая преследует нас, потому что он нас покинул, бросил, ушел, а мы остались жить. Ярость дает выход энергии, связывает нас с реальностью.
Гнев идет рука об руку с чувством вины. Мы виним себя за ярость, за несделанное. Появляются многочисленные «если бы»: если бы я был рядом, если бы я вовремя заметил, если бы я настоял, если бы я отправил его ко врачу, если бы я проводил с ним больше времени и еще бесконечное число несбыточных если бы… Я мог бы быть бережнее, я должен был сказать, я проводил бы с тобой время, я не причинял бы тебе боль, я мог бы просто любить тебя и еще тысячи несбыточных «бы». Обвиняя себя, мы защищаемся от собственной беспомощности. Как будто смерть в нашей власти, как будто у нас был шанс ее предотвратить. Если мы можем контролировать, нас не настигнет отчаяние, безнадежность, бессилие. Все, что мы делаем до этого момента, похоже на спуск предохранителя. Но чтобы оттолкнуться, надо погрузиться на дно.
Дно – это отчаяние. Это период подлинной грусти, когда любое действие дается тяжело, через силу, мы не можем глубоко вздохнуть. «В сети связок в горле комом теснится крик, но настала пора, и тут уж кричи не кричи…» Теснота в груди, повышенная чувствительность к запахам, не хочется есть. Не хочется жить, теряется опора под ногами, пропадает смысл. Одиночество, безнадежность, злость. Образ умершего преследует нас повсюду. Мы думаем о том, чем бы он сейчас занимался, что бы сказал, он мог бы нам помочь, поддержать. Мы идеализируем его, забывая, что он был человеком с достоинствами и недостатками. Растворяясь в своей тоске, мы можем подражать его движениям, мимике, жестам. Окружающие становятся неинтересны, посторонние разговоры вызывают раздражение. Зачем все это, если его нельзя вернуть? Внимание рассеяно, сложно сосредоточиться. Мы погружаемся в омут боли, достигаем дна, чтобы оттолкнуться, чтобы вернуться в мир, где нет умершего, где надо строить жизнь заново, но уже без него. Этот разрыв и вызывает невыносимую боль – боль перехода от иллюзии, в которой он еще жив, или где мы на худой конец можем что-то решать, к реальности где его нет, и мы бессильны. Горе поглощает человека, целиком владеет его жизнью, составляя на некоторое время ее ядро, центр, сущность.
Выход происходит через отождествление с умершим. Нам начинают нравиться дела, которые он любил, музыка, которую он слушал, книги, которые он читал. Мы понимаем, как много общего было между нами.
Последний этап работы горя – это принятие. Его сущность в том, что несмотря на то многое, что нас объединяет, мы – разные люди. Один человек остался жить, в то время как его близкий умер. Но он бы никогда не стал тем, кто он есть сейчас, если бы умершего не было в его жизни. Постепенно горе отступает, мы все реже погружаемся на дно, нам удается отделиться от умершего, жизнь постепенно налаживается. Боль возвращается иногда, особенно в те дни, которые мы проводили вместе. Первый новый год без него, первый день рождения, годовщина. Все эти события возвращают нас в отчаяние, но оно уже не кажется тотальным, всеобъемлющим, могущественным. Жизнь постепенно возвращается к нам, мы перестаем делить ее с ушедшим. Восстанавливается его истинный образ, достоинства и недостатки. Воспоминания о нем становятся частью нашей личности, занимают место в сердце, и мы можем продолжать жить, неся в себе его частичку. Горе завершается. Нам надо раздать вещи, освободить пространство жизни, сохранив память об ушедшем.
Печальный закон бытия состоит в том, что из жизни живым никто не выходит. Как камень, брошенный в воду, оставляет круги на глади воды, так каждая жизнь оставляет след в других людях. Мы несем в себе память давно умерших предков, память поколений, память народов. Мы живем и умираем, радуемся и грустим, теряем и находим. Путь потерь – это путь, который изменяет нас, делая закаленными, сострадающими и более мудрыми.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ:
Категория: СТАТЬИ » Статьи по психологии Другие новости по теме: --- Код для вставки на сайт или в блог: Код для вставки в форум (BBCode): Прямая ссылка на эту публикацию:
|
|