Э. Шюре. ВЕЛИКИЕ ПОСВЯЩЕННЫЕ

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

"Осанна Сыну Давидову!" Этот крик разносился по всему пути Иисуса, когда он вошел через восточный врата в Иерусалим по дорог, устилаемой пальмовыми ветвями. Встречали Его с таким энтузиазмом единомышленники, сбегавшиеся из окрестностей и из города, чтобы устроить Ему торжественную встречу. Они преклонялись перед освободителем Израиля, который вскоре должен стать их Царем, и даже сопровождавшие Его двенадцать апостолов сохраняли эту упорную мечту, несмотря на все предупреждения Учителя.

Один Он, признанный Мессия, знал, что Его путь ведет к страданию и что даже Его ближайшие ученики могут проникнуть в Святилище Его мысли лишь после Его смертного часа. Он приносил Себя в жертву непоколебимо, с полным сознанием и твердой волей. Отсюда – Его покорность, Его кроткая ясность.

В то время, как Он проходил под огромными вратами, пробитыми в мрачной крепости Иерусалима, ликующие крики, проникая под своды, преследовали Его как голос рока, хватающего свою жертву: "Осанна Сыну Давидову!" Этим торжественным входом Иисус всенародно объявил духовным властям Иерусалима, что Он принимает на себя роль Мессии со всеми её последствиями.

На другой день Он появился в храме, в преддверии, где толпились торговцы скота и меновщики денег, которые своими жадными криками и звоном монет оскверняли священные плиты храма; обращаясь к ним, Он повторил им эти слова Исаии: "Написано: дом Мой будет домом молитвы, а вы делаете из него дом разбойников". Торговцы, устрашенные приверженцами Иисуса, которые окружали Его плотным кольцом, и еще более Его власть имущим взором и повелительным движением руки, разбежались, унося с собой столы и деньги.

Пораженные священники удивлялись такой смелости с Его стороны и страшились такой власти. Посланные от синедриона подошли к Нему, требуя отчета и спрашивали: "Какой властью делаешь Ты все это?" На этот лукавый вопрос Иисус ответил, по своему обыкновению, другим вопросом, не менее затруднительным для Его противников: "Крещение Иоанново откуда было: с небес или от человека?" Они же рассуждали между собой: "Если мы скажем – с небес, Он спросит, почему же мы не поверили ему, а если скажем – от человека, боимся народа, ибо все почитают Иоанна за пророка". И сказали в ответ Иисусу: "Не знаем". Тогда Иисус произнес: "И я не скажу вам, какой властью Я это делаю".

Ответив таким образом на нападение их, Он перешел в наступление и прибавил: "Истинно говорю вам, что мытари и блудницы вперед вас идут в царство Божие". Затем, приведя притчу, Он сравнил их с дурным виноградарем, который убивает сына своего хозяина, чтобы завладеть его наследством, и кончил свою беседу с ними такими словами: "Камень, который отвергли строители и который сделался главою угла, на кого упадет, того раздавит".

Всеми этими действиями и словами во время своего последнего появления в столиц Израиля, Иисус отрезал Себе всякую возможность отступления. Уже давно во власти Его врагов было два главных обвинения, достаточные для того, чтобы погубить Его: Его угроза против храма и то, что Он есть Мессия. Последние же нападения Иисуса на своих врагов раздражили их до последней степени, и с этой минуты Его смерть, уже решенная врагами, сделалась лишь вопросом времени.

С момента Его появления в Иерусалиме наиболее влиятельные члены синедриона, саддукеи и фарисеи, которых общая ненависть к Иисусу соединила на время, сошлись на решении погубить "соблазнителя" народа. Но они еще колебались схватить Его при народе, так как боялись народного восстания.

Уже несколько раз городская стража, которую посылали, чтобы взять Его, возвращалась ни с чем, устрашенная Его словами или смущенная многочисленными сборищами. Нисколько раз состоявшие при храме воины утверждали, что Он исчезал из их глаз совершенно непостижимым образом. Борьба между Иисусом и фарисеями и саддукеями продолжалась тайным образом, с их стороны – с все усиливающеюся ненавистью, а с Его стороны – с силою, стремительностью и энтузиазмом, возраставшим по мере приближения рокового часа. Это было последним нападением Иисуса на властей мира сего. Он проявил в этой борьбе необыкновенную энергию и мужественную силу, облекавшую, словно броней, божественную нежность, которую можно бы назвать Вечно-Женственным началом Его души.

Эта опасная битва закончилась громовыми обвинениями против лицемерных представителей религии:

"Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете Царство Небесное человекам! Горе вам книжники и фарисеи, лицемеры, что даете десятую из своего имения и оставляете важнейшее в законе: суд, милость и веру... Горе вам, что уподобляетесь гробам окрашенным, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты".³⁰

Заклеймив таким образом на все века религиозное лицемерие и лживый священнический авторитет, Иисус решил, что битва Его кончена. Он вышел из Иерусалима в сопровождении своих учеников и направился с ними к горе Елеонской. Поднявшись на её вершину, можно было увидеть храм Ирода во всем его великолепии, с многочисленными террасами, обширными портиками и облицовкой из белого мрамора, с инкрустациями из яшмы и порфира, и его сверкающие крыши, выложенные золотом и серебром.

Ученики, терявшие надежду и предвидевшие катастрофу, обратили его внимание на великолепие храма, покинутого их Учителем навсегда. В их словах должны были звучать грусть и сожаление, ибо в тайниках души они до последней минуты надеялись заседать в Иерусалимском храме как судьи Израиля, окружая венчанного в первосвященники-цари Мессию. Иисус обернулся, измерил взорами храм и сказал: "Видите ли все это? Истинно говорю вам: не останется здесь камня на камне" (Матф. XXIV, 2).

Он судил о продолжительности храма Иеговы по нравственной ценности тех, которые господствовали в нем. Он знал, что фанатизм, нетерпимость и ненависть не представляли достаточного оружия против язычества и против топоров римского Цезаря. Своим прозрением посвященного, ставшим еще более проникновенным благодаря приближающейся смерти, он видел как иудейская гордость, политика его царей, и вся история Израиля роковым образом двигалась к этой катастрофе.

Торжество Израиля было не там; оно было в мысли пророков, во вселенской религии и в том невидимом храме, который Иисус один сознавал вполне в этот час. Что же касается древней крепости Сиона и храма, построенного из камня, Он уже видел ангела разрушения, стоящего у его дверей с факелом в руках.

Иисус знал, что близится решительный час, но Он не хотел быть застигнутым врасплох синедрионом и удалился в Вифанию. Чувствуя особое влечение к горе Елеонской, он приходил туда почти ежедневно беседовать с своими учениками. С этой высоты открывается чудный вид. Вдали виднеются строгие горы Иудеи и Моавии, тонущие в голубоватых и лиловых тонах; еще далее, в конце Мертвого моря, виднеется словно свинцовое зеркало, из которого поднимаются серные пары. У подошвы горы развертывается Иерусалим, а над ним господствуют храм и крепость Сиона.

Даже и ныне, когда спускаются сумерки в мрачные ущелья Иосафата, град Давида и Христа, оберегаемый сынами Измаила, выдвигается величественно и живописно из глубины темных долин. На его куполах и минаретах отражается умирающий свет заката, и кажется, что они вечно ожидают ангелов правосудия. Там Иисус давал своим ученикам свои последние поучения о будущем принесенной Им религии и о грядущих судьбах человечества, завещая им свое земное и небесное обетование, глубоко связанное с Его эзотерическим учением.

Нет сомнения, что редакторы синоптиков передали нам апокалиптические речи Иисуса в такой сбивчивой форме, которая делает их почти неподдающимися толкованию. Их смысл начинает выясняться лишь в евангелие св. Иоанна. Если бы Иисус действительно верил в свое второе пришествие на облаках через несколько лет после смерти, как это допускает натуралистическое толкование, или если бы он воображал, что конец мира и последний суд над людьми произойдут в той форме, в какой их представляет ортодоксальная теология, Он был бы лишь несовершенным ясновидящим и фантастическим мечтателем, вместо того чтобы быть мудрым Посвященным и божественным Духовидцем, о чем свидетельствуют каждое слово Его учения, каждый шаг Его жизни.

Несомненно, что и здесь, более чем когда-нибудь, Его слова должны быть понимаемы в аллегорическом смысле, соответственно высшему символизму пророков. Тот из четырех евангелистов, который передал лучше других эзотерическое учение Иисуса, подсказывает нам это толкование сам, когда передает следующие слова Учителя:

"Еще многое имею сказать вам, но вы теперь не можете вместить... Доселе Я говорил вам притчами, но наступает время, когда уже не буду говорить вам притчами, но прямо возвещу вам об Отце" (Иоанн, гл. XVI, ст. 12, 25).

Торжественное обетование Иисуса, данное апостолам, относится к четырем сферам все увеличивающегося круга жизни, земной и космической: психической индивидуальной жизни отдельного человека; национальной жизни Израиля; земной эволюции человечества; его божественной эволюции. Возьмем одну за другой все четыре ступени обетования, все четыре сферы, куда мысль Христа, перед Его мученическим концом, излучает свет подобно заходящему солнцу, наполняющему своей славой всю земную атмосферу до самого зенита, прежде чем начать светить другим мирам.

1. Первый Суд означает потустороннюю судьбу души после смерти физического тела. Она определяется сокровенной природой души и её поступками в течение жизни. Я уже касался этой стороны учения по поводу беседы Иисуса с Никодимом. На Масличной горе Он сказал по этому поводу апостолам: "Смотрите же за собою, чтобы сердца ваши не отягчались объедением и заботами житейскими и чтобы день тот не настиг вас внезапно" (Лука, гл. XXI, ст. 34). И еще: "Потому и вы будьте готовы, ибо в который час не думаете, придет Сын Человеческий" (Матфей, гл. XXIV, ст. 44).

2. Разрушение храма и конец Израиля. "Ибо восстанет народ на народ... Тогда будут предавать вас на мучение... Истинно говорю вам: не прейдет род сей, как сие будет" (Матфей XXIV, 7, 9, 34).

3. Земная цель человечества, которая не определена какой-нибудь указанной эпохой, но которая достигается рядом последовательных и постепенных совершенствований. Эта цель – пришествие социального Христа или Богочеловека на землю; т.е. воплощение Истины, Справедливости и Любви в человеческом обществе, и, как последствие, умиротворение всех народов. Исаия предвидел эту отдаленную эпоху в великолепном видении, которое начинается следующими словами: "Ибо я знаю деяния их и мысли их; и вот приду собрать все народы и языки, и они придут и увидят славу Мою. И положу на них знамение" и т.д. (Исайя LXVI, 18-24).

   Довершая это пророчество, Иисус объясняет своим ученикам, каково будет это знамение. Это будет полное раскрытие мистерий или пришествие св. Духа, которого Он называет также Утешителем или "Духом Истины, который поведет вас к полной истине".

   "И Я умолю Отца и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами во век. Духа истины, которого мир не может принять потому, что не видит Его и не знает Его; а вы знаете Его, ибо Он с вами пребывает и в вас будет" (Иоанн, гл. XIV, 16, 17).

   Апостолы будут иметь это откровение ранее, все человечество получит его поздние, в течение будущих веков. Но каждый раз, когда дух истины проникает в сознание отдельного человека или целой группы людей, он пронизывает его до самой глубины, "ибо как молния исходить от востока и видна бывает даже до запада, так будет пришествие Сына Человеческого" (Матфей XXIV, 27). Так бывает, когда зажигается великая духовная истина, она освещает все вытекающие из неё истины и светит на все миры.

4. Страшный Суд означает конец космической эволюции человечества или его вступление в состояние духовное. Это то, что персидский эзотеризм называл победой Ормузда над Ариманом, или духа над материй. Индусский эзотеризм называет это окончательным поглощением материи духовным началом, или концом "единого дня Брамы". После тысячей и миллионов веков должна появиться эпоха, когда путем длинного ряда воплощений, отдельные индивидуумы, составляющие человечество, перейдут окончательно в состояние духовности, или же будут поглощены и уничтожены – как сознательные души – началом зла, т.е. своими собственными эгоистическими страстями, символом которых и является "геена огненная и скрежет зубовный".

   "Тогда явится знамение Сына Человеческого на небе; и тогда восплачутся все племена земные и увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою великой. И пошлет Ангелов Своих с трубою громогласной; и соберут избранных Его от четырех ветров, от края небес до края их" (Матвей XXIV, 30, 31).

   Сын Человеческий – термин родовой, означает здесь человечество в его представителях, достигших совершенства, т.е. то небольшое число, которое воспитало себя до ступени Сына Божьего. Знак Сына Человеческого – Агнец и Крест, т.е. Любовь и вечная Жизнь. Облака – образ мистерий, ставших прозрачными, а также тонкой материи, преображенной духом, субстанции утонченной, которая не представляет более плотного и темного покрова, но легкое и прозрачное облачение души, не являющееся грубой преградой, но выражающее Истину; образ не обманчивой видимости, но самой духовной истины, внутреннего мира, беспрепятственно и непосредственно проявляемого. Ангелы, собирающие избранных, совершенные духи, которые сами произошли из человечества. Призывная труба символизирует живое слово Духа, раскрывающее истинную суть человеческой души и разрушающее все лживые видимости материи.

Иисус зная себя накануне смерти, раскрывал перед апостолами все лучезарные перспектива, которые с самых древних времен составляли часть учения мистерий, но которым каждый новый Основатель религии давал новую форму и индивидуальное освещение. Чтобы запечатлеть эти истины в их душе, чтобы облегчить их распространение, Он изложил их в образах изумительной смелости и внутренней силы.

Раскрывающий образ, говорящий символ – вот что было всеобщим языком древних посвященных. Язык этот обладает силою приобщать, способностью влиять на сознание сильно и длительно, которые отсутствуют у отвлеченных выражений. Пользуясь им, Иисус следовал примеру Моисея и пророков. Он знал, что Его идея не могла быть понята немедленно и Он хотел запечатлеть ее огненными письменами в юной душе своих учеников, предоставляя будущим виткам вызвать наружу скрытые силы, заключенные в Его словах.

Иисус чувствовал Себя в единении со всеми пророками, которые предшествовали Ему, которые подобно Ему были глашатаями вечной Жизни и вечного Глагола. В этом чувстве единения и слияния с неизменной истиной, перед этими безграничными горизонтами, которые можно охватить лишь пребывая в зените Источника Жизни, Он мог сказать своим огорченным ученикам эти гордые слова: "небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут (Матфей XXIV, 35).

Так проходили утра и вечера на Масличной горе. Однажды, движимый одним из тех порывов Своей пламенно любящей и впечатлительной природы, которая внезапно переводила Его внимание с величайших высот на страдания земли, ощущаемые Им как собственные страдания, – однажды, глядя на Иерусалим, Он проливал слезы над его святыней и над его обитателями, тяжкую судьбу которых Он предчувствовал.

Его собственная судьба приближалась с страшной быстротой. Уже происходили совещания в Синедрионе и решено было предать Его смертной казни; уже Иуда из Кариота обещал выдать своего Учителя.

Надо думать, что эта черная измена была вызвана не низкой жадностью к деньгам, но честолюбием и несбывшимися надеждами. Иуда, отличавшийся холодным эгоизмом и духом позитивизма, не способный на малейший идеализм, мог сделаться учеником Христа из одних лишь мирских побуждений. Он рассчитывал на немедленное земное торжество Пророка и на свое собственное возвышение, Он не мог понять глубокого значения слов Учителя: "Кто хочет сберечь душу свою, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот сбережет ее". (Лука IX, 24).

Иисус в своем безграничном милосердии принял его в число своих, в надежде изменить его природу. Когда Иуда увидал, что дела принимают худой оборот, что Иисус погиб, Его ученики на дурном счету и он сам обманут во всех своих ожиданиях, разочарование его превратилась в ярость. Несчастный предал Того, Кого считал неистинным Мессией, обманувшим все его надежды.

Одного пристального взгляда было достаточно, чтобы Иисус угадал, что происходило в душе изменника и Он решил не избегать более судьбы Своей, неизбывные сети которой сжимались все теснее вокруг Него.

Был канун Пасхи иудейской. Он велел ученикам приготовить Пасху в городе у одного из Своих сторонников. Он предвидел, что она будет последней в Его жизни и хотел придать ей как можно более торжественности.

Здесь мы подходим к последнему акту мессианской драмы. Чтобы понять душу Иисуса и самое Его дело в его источнике, необходимо было осветить изнутри суть первых двух актов Его жизни, т.е. Его посвящение и Его публичное служение. В них развернулась вся внутренняя драма Его сознания.

Последний акт его жизни, или драма Страстей Господних, есть последствие двух предыдущих; как все великое, она является в одно и то же время и простой и необъятной, и ясной и таинственной. Драма Страстей Господних содействовала могучим образом распространению христианства. Она исторгла слезы у всех, кто имел сердца; она обратила миллионы душ. Все отдельные сцены этой драмы, рассказанные в Евангелиях, отличаются необыкновенной красотой. Даже сам Иоанн спускается с своих недоступных высот и его рассказ дышит проникающей правдой личного свидетельства. Каждый может возродить в себе божественную драму, но никто не смог бы переделать ее.

Чтобы докончить мою задачу, я должен направить лучи эзотерического предания на три существенные обстоятельства, которыми закончилась жизнь божественного Учителя: Тайную Вечерю, суд над Мессией и Воскресение из мертвых. Если направленный на эти три точки свет осветит их в достаточной степени, он упадет отраженными лучами и на всю судьбу Христа и на всю будущую историю христианства.

Двенадцать апостолов, составляя вместе с Учителем тринадцать, собрались в горнице одного из Иерусалимских домов. Неизвестный приверженец Иисуса – хозяин дома – украсил комнату богатым ковром. По восточному обычаю ученики и Учитель возлегли по трое на четырех широких ложах, расположенных четырехугольником вокруг стола. Когда был подан пасхальный агнец и чаши были наполнены вином, а также и золотая чаша, поставленная незнакомым приверженцом перед Иисусом, Он , имея по одну сторону Иоанна, а по другую Петра, сказал: "очень желал Я есть с вами сию Пасху прежде Моего страдания; ибо сказываю вам, что уже не буду есть её, пока она не совершится в Царствии Божием" (Лука XXII, 15, 16).

После этих слов в воздухе повеяло тяжелой грустью. "Ученик, которого любил Иисус" и который один отгадывал Его мысли, молча склонил свою голову на грудь Учителя. По обычаю иудейскому на праздники Пасхи полагалось есть пасхального агнца с горькими травами и пресным хлебом в молчании. И тогда Иисус "взяв хлеб и благодарив, преломил и подал им, говоря: сие есть тело Мое, которое за вас предается; cиe творите в Мое воспоминание. Также и чашу после вечери, говоря: сия чаша есть Новый Завет в Моей крови, которая за вас проливается" (Лука XXII, 19, 20).

Так была учреждена Тайная Вечеря во всей её простоте. В ней заключается более того, чем обыкновенно думают. Это не только символический и мистический акт, которым завершается все учение Христа, но она, кроме того, освещает и обновляет чрезвычайно древний символ посвящения. У посвященных Египта и Халдеи, точно также у пророков и Ессеев, братская вечеря означала первую ступень посвящения. Приобщение под видом хлеба означало знание мистерий земной жизни и в то же время разделение земного имущества, последствием чего явилось совершенное единство членов братства.

На высшей ступени, приобщение под видом вина, которое можно считать кровью лозы, проникнутой солнцем, означало общность небесных благ, сопричастие к духовным мистериям и к божественной науке.

Иисус, передавая эти символы апостолам, безмерно расширил их значение, ибо через них братство Посвященных, ограниченное в первое время несколькими личностями, распространилось на все человечество. И Он добавил к этим символам глубочайшую из мистерий, величайшую из сил: свою Собственную Жертву. Он сделал из неё цепь любви, невидимую и в то же время неразрывную, между собою и своими. Она дает Его просветленной душе божественную власть над их сердцами и над сердцами всего человечества.

Эту чашу истины, идущей из пророческих веков, эту золотую чашу посвящения, которую Он Сам принял из рук Ессейского старца в день Своего посвящения в пророки, когда Он на её дне увидел свою собственную кровь, – ее Он протягивает Своим возлюбленным ученикам с невыразимой нежностью последнего прощания.

Но увидали ли и поняли ли апостолы Его искупительную Мысль, обнимавшую все миры? Она должна была сиять в глубоком и скорбном взоре, который Учитель переводил с любимого ученика своего на того, который должен был предать Его. Нет, они еще не поняли Его и их удивило небывалое выражение на лице Христа. И когда Иисус объявил им, что Он проведет ночь в саду Гефсиманском на Елеонской горе и предложил им идти с Собой, они все еще не подозревали ближайшего будущего...

Иисус провел в Гефсиманском саду ночь, полную скорби. С страшной ясностью видел Он как суживался роковой круг, в котором Ему суждено погибнуть. На один миг Он содрогнулся; на один миг отступила Его душа перед ожидавшими пытками, капли кровавого пота показались на Его челе, но молитва укрепила Его.

Отдаленный звук смешанных голосов, колеблющиеся свет факелов под темными маслинами, усиливающийся звон оружия: приближалась толпа солдат, посланных синедрионом. Иуда, шедший впереди, поцеловал своего Учителя, чтобы солдаты могли отличить Его. Иисус, отдав ему поцелуй, сказал с невыразимой жалостью: "друг, для чего ты пришел"?

Действие этой кротости, этого братского поцелуя, данного взамен самой черной измены, подействовало столь сильно на эту жесткую душу, что после этого Иуда, охваченный раскаянием и страхом, наложил на себя руки.

Грубые солдаты схватили галилейского Учителя. После непродолжительного сопротивления, испуганные ученики разбежались, словно развеянные ветром. Лишь Иоанн и Петр держались в отдалении и последовали за Учителем во двор судилища, но сам Иисус был совершенно спокоен. Решение Его было принято и после того ни единого вздоха, ни единого протеста не сорвалось с уст Его.

Синедрион собирается с поспешностью, в качестве полномочного собрания. Не смотря на ночной час, в судилище приводят Иисуса, ибо трибунал старается как можно скорее покончить с опасным пророком.

Первосвященники в пурпуровых, желтых и фиолетовых туниках с тюрбанами на головах торжественно заседают полукругом. Посреди них, на возвышенном мест, восседает Каиафа, великий первосвященник. На двух концах полукружья, перед двумя небольшими трибунами, находятся два актуариуса: один – для защиты, другой – для обвинения (advokatus Dei, advokatus Diaboli).

Иисус, невозмутимый, стоит в центре в своих белых одеждах Ессея. Служители, вооруженные плетями и веревками, окружают Его с угрожающим видом. Во всем судилище только одни обвинители, ни одного защитника.

Первосвященник, он же и верховный судья, выступает главным обвинителем; обвинение определяется как мера общественной безопасности против потрясения религиозных основ; тогда как на деле это было преднамеренной местью со стороны встревоженного священнического сословия, власти которого угрожала опасность.

Каиафа встает и обвиняет Иисуса в том, что Он соблазняет народ. Несколько свидетелей, взятых из толпы, дают свои показания, противореча один другому. Наконец один из них передает слова, признаваемые за кощунство, которые Иисус бросил в лицо фарисеям под портиками храма Иерусалимского: "Я разрушу храм сей и через три дня воздвигну другой".

Иисус молчит. "Ты не отвечаешь?" спрашивает первосвященник. Иисус, зная что Его обвинение уже заранее решено, сохраняет молчание. Но этих слов недостаточно для окончательного обвинения; чтобы вырвать опасное признание у обвиняемого, ловкий саддукей Каиафа обращается к Нему, задевая самую жизненную сторону Его миссии. Он идет прямо к цели: "Если ты действительно Мессия, скажи нам!"

Уклончивый ответ Иисуса показывает, что Он понял хитрость вопрошавшего: "Если скажу вам, вы не поверите; если же Я спрошу вас, не будете отвечать Мне и не отпустите Меня".³¹

Каиафа, не добившись ничего судейской хитростью, пользуется правом первосвященника и говорит торжественно: "заклинаю Тебя Богом живым, скажи нам, Ты ли Христос, Сын Божий?" После такого обращения, принужденный или отвергнуть, или подтвердить свою миссию перед высшими представителями религии Израиля, Иисус более не колеблется. Он отвечает со спокойствием: "Ты сказал; даже сказываю вам: отныне узрите Сына Человеческого, сидящего одесную Силы и грядущего на облаках небесных" (Матвей XXVI, 63,64). Выражаясь этим пророческим языком Даниила и книги Еноха, ессейский Посвященный не говорит с Каиафой, как с личностью, Он знает что агностик саддукей неспособен понять Его; Он обращается к первосвященнику Иеговы и через него ко всем будущим первосвященникам, ко всему священству земли, желая сказать всем: "После окончания Моей миссии, запечатленной Моей смертью, царство слепого преклонения перед религиозным законом покончено и виде, и в действительности. Мистерии будут раскрыты и человек через человеческое узрит божественное. Религии и культы, в которых человеческое и божественное не будет оживотворять одно другое, потеряют свою власть над людьми".

Таково, по эзотерическому смыслу пророков и Ессеев, значение Сына, сидящего одесную Отца. Понятый таким образом ответ Иисуса на вопрос первосвященника Иерусалимского содержит в себе завещание Христа духовным властям земли, подобно тому, как учреждение Тайной Вечери является Его завещанием любви и посвящения, данным апостолам и всему человечеству.

Словами, обращенными к Каиафе, Иисус говорит с целым миром, но саддукей, у которого было определенное намерение, более не слушает его. Разорвав свои белые льняные одежды, он восклицает: "Он богохульствует, на что нам еще свидетелей? вот теперь вы слышали богохульство Его! Как вам кажется?" Следует зловещий ответ всего синедриона: "Повинен смерти!" и вслед за осуждением свыше, следуют злобные оскорбления и грубое надругательство снизу.

Служители плюют ему в лицо и заушают его; другие же ударяют его по ланитам и говорят: "прореки нам, Христос, кто ударил тебя?" Под этим наплывом низкой и животной ненависти, божественное лицо страдальца должно было принять мраморную неподвижность ясновидца. Есть изваяния, который плачут, но бывают также страдания без слез и молитвы без слов, которые устрашают палачей и преследуют их в течение всей остальной жизни.

Но не все еще было кончено. Синедрион мог произнести смертный приговор, но, чтобы привести его в исполнение, необходим был гражданский суд и одобрение римских властей. Беседа с Пилатом; подробно переданная св. Иоанном, не менее замечательна, чем беседа с Каиафой.

Этот диалог между Христом и римским правителем, вперемежку со злобными восклицаниями еврейских священников и криками фанатичной толпы, которые играют роль хора в античной трагедии, – запечатлен признаками великой драматической подлинности. Ибо он срывает покров с души действующих лиц, он ясно показывает столкновение трех больших сил: римского цезаризма, узкого иудейства и вселенской религии Духа, представляемой Христом.

Пилат, совершенно равнодушный к религиозным распрям, но чрезвычайно недовольный судилищем, так как оно вызывало в нем страх, что смерть Иисуса может повлечь за собой народное восстание, допрашивает Его с осторожностью и подставляет ему якорь спасения в надежде, что Он воспользуется им. "Ты царь иудейский?" спрашивает он. – "Царство мое не от мира сего", отвечает Иисус. "И так ты царь?" – "Я на то родился и пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине"...

Пилат не понимает этого утверждения духовной царственности Иисуса, так же как Каиафа не понял Его религиозного завещания. "Что есть истина"? говорит он, пожимая плечами, и этот вопрос римского скептика раскрывает все состояние души тогдашнего языческого общества, находившаяся в упадке. Но, не находя в обвиненном ничего, кроме невинных мечтаний, он прибавляет: "я никакой вины не нахожу в Нем". И он предлагает Евреям отпустить его, но, подстрекаемая священниками чернь вопит: "не Его, но Варраву отпусти нам!".

После этого Пилат, не терпящий иудеев, доставляет себе ироническое удовольствие предать бичеванию их предполагаемого царя. Он думает, что это удовлетворит фанатиков, но они еще более распаляются и начинают вопить: "распни, распни Его!"

Несмотря на эту разнузданность народных страстей, Пилат продолжает сопротивляться. Он утомлен от жестокости, он видел столько пролитой крови в своей жизни, он отправил стольких мятежников на казнь, он слышал столько стонов и прокляли, оставаясь при этом равнодушным. Но немое и кроткое страдание галилейского пророка под накинутой на него багряницей и под терновым венцом потрясло его неведомым волнением. Уступая мимолетному видению, пронесшемуся перед его душой, он обронил такое слово: "Ессе Homo"! Вот Человек! Жесткий римлянин почти растроган, он готов произнести оправдание.

Священники синедриона, не перестававшие следить за ним, подметили его волнение и испугались. Они почувствовали, что жертва ускользает от них. Они совещаются между собой и затем, в один голос, поднимая правую руку и отворачивая голову с выражением лицемерного ужаса, восклицают: "он сделал себя Сыном Божьим"!

Услыхав эти слова, Пилат, по славам Иоанна, еще больше убоялся. Убоялся чего? Какое значение могло иметь это имя для неверующего римлянина, который презирал от всего сердца Евреев и их религию и верил только в одну политическую силу Рима и Цезаря? А между тем тревога эта могла иметь серьезную причину. Как ни изменяли смысл имени Сына Божьего, оно все же было достаточно распространено в древнем эзотеризме. И Пилат, несмотря на весь свой скептицизм, был не лишен суеверия.

В Риме, во время малых мистерий Митры, в которых и римские военачальники принимали участие, он должен был слышать, что Сыном Божьим называют посредника между человеком и Божеством. И к какой бы нации и религии ни принадлежал такой посредник, покушение на его жизнь считалось великим преступлением. Пилат, может быть, и не верил этим восточным фантазиям, и все же произнесенное имя могло встревожить его и увеличить его замешательство.

Заметив это, Иудеи бросают проконсулу тягчайшее из всех осуждений: "если ты отпустишь этого человека, ты не друг Кесарю; ибо каждый делающий себя царем, противник Кесаря... нет у нас царя, кроме Кесаря". Этому аргументу он не мог противостоять; отрицать Бога не трудно, убивать – легко, но участвовать в заговоре против Цезаря, это – величайшее из всех преступлений. Пилат был вынужден отступить и согласиться на смертный приговор.

Таким образом, в конце своей земной деятельности Иисус становится лицом к лицу с властителем мира, с которым он боролся косвенно, как оккультный противник, в течение всей своей жизни. Тень Цезаря посылает Его на крест. Глубокая логика событий: Евреи предали его, а римский скипетр совершил над ним смертную казнь. Он убил Его тело, но именно Он, прославленный Христос, осиянный своим мученичеством, отнял на веки веков лживый ореол Цезаря, эту жесточайшую хулу на государственную власть...

Пилат, омыв руки кровью неповинного, произнес страшное слово: Condemno, ibis in crucem. И уже нетерпеливая толпа устремилась к Голгофе.

И вот, мы на голой вершине, усеянной человеческими костями, которая господствует над Иерусалимом и носит название Gilgal, Голгофа, или лобное место; зловещая пустыня, посвященная в течение многих веков мучительству и истязанию.

На обнаженной горе не видно ни одного дерева, там растут только виселицы. Именно там один из царей иудейских присутствовал со всем своим гаремом при казни сотен пленников, там же Вар распял на кресте две тысячи мятежников и там же возвещенный пророками кроткий Мессия должен был подвергнуться смертным мукам, изобретенным жестоким воображением финикийцев и узаконенным неумолимым Римом.

Когорта римских воинов составила большое кольцо на вершине холма; ударами копий разгоняли они приверженцев, последовавших за осужденным. То были галилейские женщины, молчаливые, исполненные отчаяния, они бросались ниц на землю.

Верховный час настал. Защитник бедных, слабых и угнетенных заканчивал свой подвиг мучительной казнью, назначенной для рабов и разбойников. Настала минута пригвождения к кресту, предвиденная Иисусом в видении енгаддийском; нужно было Сыну Божьему испить чашу, предложенную Ему во время Преображения, нужно было сойти до глубины земных ужасов и самого ада.

Иисус отказался от питья, изготовлявшегося по обычаю набожными женщинами Иерусалима, чтобы отнять сознание у казнимых. Он хотел пережить свою агонию в полном сознании. Пока Его привязывали к позорному кресту, пока грубые солдаты вбивали молотом гвозди в эти ноги, обожаемые всеми страждущими, в эти руки, который умели лишь благословлять, черное облако раздирающей скорби погасило Его зрение и остановило Его дыхание. Но в глубине еще не погасшего сознания Спасителя засветилась божественная жалость к Своим палачам и мольба за них сорвалась с Его уст: "Отче, прости им, ибо не ведают, что творят".

И обнажилось дно чаши; настали часы агонии; от полудня до солнечного заката. Посвященный снял с себя полномочия; Сын Божий удалился с горизонта; остался лишь страдающий человек. На протяжении этих часов он покинул Свое небо, чтобы измерить бездну человеческого страдания.

Медленно поднимается крест с своей жертвой и с надписью, последней иронией проконсула: Се Царь иудейский! Перед взорами распятого, в кровавом облаке смертной муки, проносится Иерусалим, священный город, который он хотел прославить и который предал его анафеме.

Где его ученики? Исчезли. Он слышит одни лишь оскорбительные возгласы членов синедриона, которые торжествуют при виде его агонии. "Он спасал других", кричат они, "а себя не может спасти!"

И среди всех этих враждебных криков и проклятий, в страшном видении будущего, Иисус видит все преступления, которые корыстолюбивые властители и фанатические священники будут совершать во имя Его. Именем Его будут пользоваться, чтобы проклинать! Крестом Его будут распинать! И не мертвое молчание закрытого для него неба, а тьма, разостлавшаяся над человечеством, вырвала у Него этот крик отчаяния: "Боже мой, Боже мой, для чего Ты меня оставил!" Вслед затем сознание Мессии, воля всей Его жизни, вспыхнула последней молнией и с возгласом: "свершилось!" душа Его освободилась и вознеслась.

И Божественного Сына Человеческого не стало. Единым взмахом крыльев душа Его нашла свое небо, виденное в Енгадди и на горе Фавор. Он увидел свой победный Глагол, проносящийся над веками, и Он не захотел иной славы, кроме протянутых рук и возведенных очей тех, кого он исцелял и утешал.

Но при последнем Его возгласе, непонятном для стороживших Его воинов, по ним пробежало содрогание. Они повернули голову и сияющий луч, оставленный отошедшим духом на лице умершего, так поразил их, что они стали со страхом спрашивать друг у друга: "не был ли Он действительно Богом?"...

Действительно ли закончилась великая драма? Завершилась ли безмолвная борьба между божественной Любовью и Смертью, которая была направлена на Него властями мира сего? За кем же победа? За этими ли священниками, которые сходят с Голгофы, самоуверенные и успокоенные после того, как видели последний вздох Пророка, или – победа за этим бледным, распятым Сыном Человеческим?

Для преданных женщин, которым позволили приблизиться и которые рыдали у подножья креста, для устрашенных учеников, укрывшихся в пещере Иосафатовой долины, все было кончено. Мессия, который должен был воссесть на трон иудейском, погиб позорной казнью креста. Учитель исчез, а с ним и надежда, и Евангелие, и Царство Небесное.

Мрачное безмолвие, отчаянье беспросветное тяготеет над собравшимися. Даже Петр и Иоанн не могут преодолеть тоски. Темная ночь окружает их. Последний луч погас в их душе.

Но так же, как в элевсинских мистериях за глубоким мраком следовал ослепительный свет, так же и в Евангелиях за этим глубоким отчаяньем следует неожиданная, молниеносная, исполненная чуда, радость. Она разражается, она разливается светом, как лучами восходящего солнца, и крики торжества проносятся по всей Иудеи: "Он воскрес!"

Прежде всех Мария Магдалина, бродившая в глубокой тоски невдалеке от могилы, увидела Учителя, узнала Его по голосу, который призывал ее, и обезумев от радости, бросилась к Его ногам. Она видела, как Иисус поглядел на нее и сделал жест, словно запрещая всякое прикосновение, а затем видение исчезло, оставляя вокруг Магдалины горячую атмосферу восторга, вызванного подлинным присутствием. А затем, группа святых женщин встретила Воскресшего и услыхала следующие слова: "Пойдите и скажите моим братьям, чтобы они отправились в Галилею и что там они увидят Меня".

В тот же вечер одиннадцать апостолов, собравшихся в горнице, увидели Иисуса, входящего через запертую дверь. Он занял свое место среди них и стал тихо говорить с ними, упрекая их в маловерии. Затем Он сказал им: "идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари" (Марк, XVI, 15).

Странная вещь: в то время как они слушали Его, они все были как во сне, они совершенно забыли о Его смерти и были уверены, что Учитель более не покинет их. Но в момент, когда они собрались ответить Ему, Он исчез, словно угасающий луч света. Отзвук Его голоса еще дрожал в их ушах.

Потрясенные апостолы смотрели на опустевшее место; неясный свет еще носился над ним, но затем и он погас. Матвей и Марк свидетельствуют, что Иисус появился перед пятьюстами братьями, собравшимися по повелению апостолов. Позднее Он появился еще раз перед собравшимися одиннадцатью апостолами. Затем появления эти прекратились.

Но вера уже была создана, толчок дан, жизнь христианства началась. Апостолы, пламенем священного огня, исцеляли больных и проповедовали Евангелие своего Учителя.

Три года спустя молодой фарисей, по имени Савл, движимый страстной ненавистью к новой религии и занятый преследованием христиан, отправился в Дамаск с несколькими единомышленниками.

Во время дороги его внезапно осиял свет такой ослепительной силы, что он пал на землю. Весь дрожа, он спросил: "кто Ты?" И услыхал голос, говорящий: "Я Иисус, которого ты гонишь; трудно тебе идти против рожна". Люди же, шедшие с ним, стояли в оцепенении, слыша голос, но никого не видя. Савл, ослепленный молнией, три дня ничего не видел, не ел и не пил.³²

Он сразу обратился, пламенно поверил во Христа и стал Павлом, апостолом язычников.

Все согласны с тем, что не будь этого обращения, христианству, замкнутому в Иудеи, трудно было бы завоевать Запад.

Таковы события, передаваемые Новым Заветом. Никакие старания умалить их, не могут сделать из них простые легенды и не могут отнять от них ценности достоверного свидетельства во всем, что можно признать существенным.

В течение девятнадцати веков волны сомнения и отрицания не переставали громить непоколебимую скалу этого свидетельства; в течение ста лет критика нападала на нее со всеми своими искусными приемами и со всем отточенным орудием. Но она смогла лишь пробить в ней несколько брешей, но не сдвинула ее с места.

Что таится за видениями апостолов? Древние теологи, толкователи буквы и ученые агностики могут спорить друг с другом без конца, могут биться в темноте, но они не убедят друг друга и будут рассуждать в пустом пространства, пока теософия – эта истинная наука Духа – не расширит их кругозора и высшее понятие о душе не откроет им глаза.

Но даже становясь на точку зрения только добросовестного историка, т.е. допуская подлинность передаваемых фактов, как фактов психических, – есть нечто, недоступное сомнению, это – подлинность появления распятого Христа перед апостолами, последствием чего явилась их непоколебимая вера в Его воскресение из мертвых.

Если даже откинуть сказание Иоанна, как получившее свою последнюю редакцию спустя несколько лет после смерти Учителя, и сказание Луки о Эммаусе, как поэтическое дополнение, все же остаются ясные свидетельства Марка и Матвея, который и составляют истинный корень христианского предания.

Но есть еще нечто более твердое и неоспоримое, это свидетельство Павла. Желая объяснить Коринфянам причину своей веры и основу Евангелия, которое он проповедует, он перечисляет по порядку шесть последовательных явлений Иисуса: появление перед Петром, перед двенадцатью, перед пятьюстами, из которых, прибавляет он, большая часть доныне жива,³³ появление перед Иаковом, перед собравшимися апостолами, и наконец его собственное видение по дороге к Дамаску.

Факты эти были сообщены Павлу самим Петром и Иаковом через три года после смерти Иисуса, вскоре после обращения Павла, во время его первого пребывания в Иерусалиме. Следовательно он знал об этих фактах от очевидцев и из всех этих видений самое неоспоримое и не менее удивительное было видение самого Павла. В своих посланиях он постоянно возвращается к этому видению, как к источнику своей веры.

Принимая в соображение предшествующее психологическое состояние Павла и характер его видения, оно должно было появиться извне, а не изнутри; характер этого видения – неожиданный и молниеносный; он изменил все его существо сразу и до самого основания. Подобно огненному крещению, оно испепелило всю его низшую природу, облекло его в непроницаемую броню и сделало из него перед лицом всего мира непобедимого рыцаря Иисуса Христа.

Таким образом, свидетельство Павла имеет двойную силу: и потому, что оно утверждает его собственное видение, и потому, что оно подкрепляет подлинность других, подобных же видений. Если захотеть сомневаться в искренности подобных свидетельств, пришлось бы откинуть множество исторических фактов и совсем отказаться от написания какой бы то ни было истории.

И нужно прибавить к этому, что если не может быть исторической критики без точной проверки и без тщательного и разумного подбора документов, не может быть также и философии истории, если величина последствий не будет доказательством великого размера вызвавшей их причины.

Можно вместе с Цельзем, Штраусом и Ренаном не придавать никакого значения воскресению из мертвых и смотреть на него, как на явление простой галлюцинации, но в этом случае придется основывать величайшую из религиозных революций человечества на простой аберрации чувств и на уклонении разума.³⁴ А между тем, не следует забывать, что вера в воскресение мертвых есть основа исторического христианства. Без этого подтверждение учения Иисуса ярким конкретным фактом, религия Христа не могла бы даже и возникнуть.

Этот факт вызвал полное преображение в душе апостолов, из иудейского их сознание обратилось в христианское. Для них – победивший Христос жив, он говорил с ними; небо разверзалось, потусторонний мир проник в этот мир; заря бессмертия прикоснулась к их челу и объяла их душу огнем, который не может уже погаснуть никогда. Над распадающимся земным царством Израиля апостолы провидели во всем величии Славы – Царство Небесное и Вселенское. Отсюда их порыв к борьбе, их радость мученичества.

Воскресение Христа и есть та подлинная сила, дающая и чудотворный толчок, и ту необъятную надежду, которую Евангелие несет всем народам и которая напоит своими струями самые отдаленные берега земли.

Для успеха Евангелия необходимы были две вещи, которые Фабр д'Оливе выражает так: нужно было чтобы Иисус захотел умереть и чтобы у него хватило силы воскреснуть.

Для того, чтобы вывести из факта воскресенья разумную идею и чтобы понять все его религиозное и философское значение, нужно опираться на свидетельства о последовательном появлении Иисуса после смерти, устранив с самого начала невозможную идею воскресения физической тела; идея эта сама по себе является одним из камней преткновения христианского догмата, сохранившего, как в этом, так и в других случаях, младенчески первобытный характер.

Исчезновение тела Иисусова может быть объяснено естественными причинами; следует отметить, что тела нескольких великих Адептов исчезли без следа и таким же таинственным образом; между другими и тела Моисея, Пифагора и Аполлона Тианского. Возможно, что их приверженцы предали огню останки своих Учителей, чтобы оградить их от враждебного поругания.

Как бы то ни было, и научное подтверждена факта и все духовное величие воскресения из мертвых возможно лишь тогда, когда оно понимается в эзотерическом смысле.

У Египтян, так же как у Персов, исповедующих маздаистскую религию Зороастра, как до, так и после появления Иисуса Христа у Израиля, а также и у христиан первых двух веков, Воскресение понималось двумя способами: одно понимание было материальное и противоречащее разуму, другое – духовное и теософическое. Первое – было распространено среди народа и было окончательно принято церковью после запрещения, наложенного на учения гностиков; второе – принадлежит глубокому пониманию посвященных.

В первом случай Воскресение означает возвращение к жизни материального тела, или замена разложившегося и рассеявшегося трупа новым телом, которое должно появиться при втором пришествии Мессии или при Страшном Суде. Бесполезно указывать на грубый материализм этого представления.

Для посвященного, факт воскресения имеет совершенно другой смысл; он относится к сложной природе человека и означает: очищение и преображение эфирного и астрального тела, которые являются проводниками жизненных и душевных процессов, а последнее – в некотором смысле и оболочкой духа. Это очищение может начаться уже и в этой земной жизни, путем внутренней работы души и определенного строя жизни; но для большинства людей очищение это происходит после смерти и притом в соответствии с внутренними стремлениями человека. В потустороннем мире лицемерие невозможно. Там души кажутся как раз тем, чем они были в действительности. Он являются неизбежно под той формой и в том свете, которые соответствуют их сущности: темными и безобразными, если они дурны; светлыми и прекрасными, если они хороши.

Таков же и смысл учения, выраженного Павлом в послании к Коринфянам. Он говорит совершенно определенно: "есть тело душевное и есть тело духовное" (Посл. Коринф. XV, 44); Иисус возвещает о том же символически, но с большей глубиной, в своей ночной беседе с Никодимом. К этому следует прибавить, что чем одухотвореннее душа, тем полнее будет её удаление от земной атмосферы и тем отдаленнее та космическая область, которая ее привлекает своим сродством; из этого следует, что по мере духовного роста появление её на земле становится все труднее.

Таким образом души, обладающие высшими свойствами, появляются перед человеком лишь в состоянии глубокого сна или экстаза; и тогда, при закрытых физических глазах, человек, наполовину отделившийся от своего физического тела, может – при некоторых условиях – увидать отделившуюся от тела душу.

Но бывает иногда, что чрезвычайно высокий пророк, истинный сын Божий, появляется перед своими учениками в своем привычном для них облике во время их бодрствования, чтобы глубже убедить их и поразить их воображение. В таких случаях развоплощенная душа может придать своему духовному телу необходимую плотность, не только видимую, но иногда и весомую, путем особого динамизма, которым дух действует на матерью при посредстве электрических сил атмосферы и магнетических сил живых людей.

Именно это и происходило при появлении Иисуса своим ученикам. Явления эти, как их передает Новый Завет, могли принадлежать как к первой так и ко второй категории: с одной стороны – возможность духовного видения, а с другой стороны – возможность материализации; во всяком случае не подлежит никакому сомнению, что для апостолов явления эти носили характер высочайшей реальности. Они усомнились бы скорее в существовании земли и неба, чем в своем живом общении с воскресшим Христом. Ибо эти появления Господа были самой светлой точкой их жизни и самым глубоким переживанием их души.

Нет ничего "сверхъестественного", но есть в природе продолжение её явлений, неуловимое для наших физических чувств, просвечивание невидимого на границах видимого. При нашем настоящем состоянии сознания, нам очень трудно признать реальность невидимого; для высшего духовного сознания, явления материи физической и осязаемой, кажутся в такой же степени нереальными и несуществующими. Но синтез души и материи, представляющий собою две стороны единой жизни, заключается в Духе, ибо, если мы поднимемся к вечным началам, к первопричинам, мы найдем, что динамизм природы объясняется законами Разума, а законы жизни постигаются самопознанием, опытным изучением души.

Воскресение из мертвых, понятое в эзотерическом значении, на которое я только что указал, являлось одновременно и необходимым завершением жизни Иисуса, и неизбежным введением в историческую эволюцию христианства. Воскресение было необходимым завершением, потому что Иисус много раз возвещал о том своим ученикам. И если Он владел властью появляться после своей смерти с такой яркостью и таким величием, это происходило благодаря врожденной силе и чистоте Его души, безгранично увеличенной оккультным посвящением и той духовной энергией, с которой Он осуществил свою великую миссию.

С точки зрения внешней и земной, мессианская драма закончилась крестной смертью. Несмотря на всю свою божественность, в ней не хватало выполнения обещанного. С точки зрения внутренней и божественной, исходя из глубины сознания Иисуса, в ней разыгрались три акта, высшими моментами которых являются: Искушение, Преображение и Воскресение. Эти три акта обнимают собой Посвящение Христа, совершенное Откровение и Завершение дела Мессии. Они соответствуют тому, что апостолы и посвященные христиане первых веков называли мистериями Сына, Отца и Святого Духа.

Воскресение из мертвых было, как я уже сказал, необходимым завершением жизни Христа и таким же необходимым введением в историческую эволюцию христианства. Корабль, построенный на берегу, должен быть спущен в океан. Кроме того, Воскресение было как бы открытой дверью, ведущей в недоговоренный эзотерический смысл учения Христа. Зная это, становится понятным, почему для первых христиан, которые были так ослеплены лучезарной силой Его появления, было достаточно и буквального смысла Его слов и у них не являлось даже и потребности проникать в их внутренний затаенный смысл.

Но в наше время, когда человеческий разум описал двухтысячелетний круг, мы начинаем угадывать, что подразумевали св. Иоанн, св. Павел и Сам Иисус под мистериями Отца, Сына и Святого Духа. Мы видим, что они заключали в себе все, что теософическая интуиция Востока знала наиболее высокого и наиболее истинного. Мы видим также величие нового расширения, которое Иисус придал античной, вечной истине верховной силой Своей любви и божественной энергией Своей воли. И здесь мы усматриваем ту сторону христианства, одновременно метафизическую и практическую, в которой выражается его мощь и его жизненность.

Древние теософы Азии были знакомы с потусторонними истинами. Брахманы нашли даже ключ к прошлому и будущему человеческой жизни, который они выражали в законе перевоплощения и в законе причин и последствий (карма). Но погружаясь всецело в невидимые миры и в созерцание вечности, они упускали из виду земное осуществление: индивидуальную и социальную жизнь.

Греция, посвященная в те же истины под формами более сокровенными и более антропоморфическими, склонялась самым характером своего гения к жизни естественной и земной. Это дало ей возможность воплотить для всего мира бессмертные законы Красоты и установить принципы для опытных наук. Но, благодаря той же тяге к земному, её представление о потустороннем мире сузилось и стало постепенно меркнуть.

В своей вселенской ширине, Иисус охватывает об стороны жизни, В молитве, которую Он оставил людям, Он говорит: "да будет Царствие Твое, как на небеси, так и на земли"; Царство же Божие на земле означает осуществление нравственного и общественного закона во всем объеме и во всем величии идеи Истины, Добра и Красоты. В этом и состоит высшая магия Его учения и присущая последнему безграничная способность к развитью, что она соединяет в одно неразрывное целое и нравственность и метафизику, и пламенную веру и вечную жизнь, и потребность осуществлять эту жизнь уже здесь, на земле, праведной деятельностью и активным милосердием. Христос говорит душе, удрученной всеми тяготами земли: поднимись, ибо твоя родина на Небесах; но, чтобы достигнуть ее, нужно свидетельствовать о ней уже здесь, на земле, делами и любовью!