П. Реньяр. УМСТВЕННЫЕ ЭПИДЕМИИ

Кто-то однажды сказал Фонтенелю, что кофе – медленно действующий яд. "Я это заметил, – ответил остроумный академик, – потому что скоро исполнится уже 50 лет с тех пор, как я его ежедневно пью".

То, что в устах изящного писателя было лишь капризной выходкой, увы, является привычным рассуждением для многих людей, позволяющих медленно, но верно вести себя к могиле в тех случаях, когда опасность не угрожает им немедленно. Они делают это как будто нарочно и часто даже из желания следовать моде.

Несомненно, что если в наше время рост населения замедляется, то нельзя сказать того же о причинах всякого рода общественных бедствий. Мы постоянно чувствуем, как они угрожают нам со всех сторон. Микроскоп в руках одного из известнейших ученых показал нам в воздухе, которым мы дышим, в воде, которую пьем, миллиарды неуловимых врагов, настоящие шайки разбойников, набрасывающихся на наш бедный организм.

То холера время от времени опустошает наши ряды, то чума угрожает нам с востока, то дифтерия подкашивает наше юное поколение, то тиф укладывает целые ряды наших юных солдат. Мне не хватило бы времени все перечислить. К тому же сюда добавилась человеческая изобретательность: еще неизвестно, на чем остановятся изобретатели торпед, картечниц и магазинных ружей.

Но даже этого было еще недостаточно! Среди нас, в наших семьях, есть люди, преспокойно отравляющие себя ради удовольствия или ради моды.

Вы, вероятно, о них слышали: это – морфиноманы. Они уже несколько раз фигурировали в уголовных процессах в роли подсудимых. В Англии один за другим появляются все новые несчастные, которым не достаточно крепкого джина, и они заменяют его эфиром. Это – усовершенствованные алкоголики, путем научного прогресса сменившие простых пьяниц, подобно тому, как морфиноманы произошли от восточных териаков и китайских курителей опиума. Это сравнение вполне оправданно, и не только по причине аналогичного состава ядов, но также их физиологического действия и тождественности социальных причин, вызывающих их употребление.

Наши азиатские предки, уже завещавшие нам много недугов, до сих пор, однако, оставляли при себе странное пристрастие к опиуму и его вариантам.

В Китае уже очень давно курят опиум, а на востоке едят его. Позвольте же мне сказать несколько слов о предках наших морфиноманов, чтобы вы могли лучше представить себе их историю.

Если внимательно посчитать, то окажется, что число пристрастившихся к опиуму среди мусульманского населения скорее сокращается, чем увеличивается. Замбако, долго живший на востоке, указывает на причины этого явления. Турок искал в опиуме род опьянения и очаровательного небытия, которое он теперь с большей легкостью находит в шампанском или красном вине. Последнее средство доставляет ему, кроме того, вкусовое наслаждение, отсутствующее при потреблении опиума. Это зависит от ослабления религиозного чувства как там, так и здесь, причем повсеместно люди, не желающие открыто порывать связь с Кораном, стараются идти с ним на компромисс. Во времена Магомета ни ром, ни коньяк не были еще изобретены, следовательно, он не мог запретить их употребление. А что не запрещено, то разрешено, поэтому иной мусульманин, считающий вино до того нечистым, что даже не решится прикоснуться к нему рукой, до беспамятства напивается водкой, не опасаясь потерять свою долю в царстве небесном.

Но люди религиозные, особенно улемы, рассуждают иначе: они все еще придерживаются опиума, принимая его в шариках от 0,05 грамма до 0,10 грамма, которые держат при себе в золотых коробочках, откуда и извлекают их время от времени. Они потребляют опиум в основном после обеда, во время начала пищеварительного процесса, подобно тому, как мы в это время пьем кофе или чай.

Первым результатом является далеко не сон, как можно было бы подумать, а своего рода умственное и физическое возбуждение, превращающее восточного человека, от природы грустного, в шумного, болтливого и раздражительного субъекта, любящего поспорить.

Баралье рассказывает об одном черноморском шкиgере-териаке, который каждый раз перед утомительным переездом должен был проглатывать несколько опийных пилюль. После этого он приобретал необыкновенную ловкость, а если оставался без своего обычного возбуждающего средства, то делал тысячу промахов и становился очень опасным кормчим.

Турки не довольствуются тем, что сами едят опиум, – они даже дают его лошадям.

Берне рассказывает, что ему всю ночь пришлось путешествовать верхом с одним туземцем:

"После утомительного перехода в 30 миль я был вынужден принять сделанное им предложение – остановиться на несколько минут. Он использовал это время, чтобы поделиться со своей лошадью дозой опиума, равнявшейся 2 граммам. Результаты этого приема не замедлили проявиться у обоих: конь свободно прошел за день 40 миль, а всадник стал деятельнее и живее".

К сожалению, чтобы поддерживать это искусственное состояние, необходимо постоянно увеличивать дозы. Тогда начинается второй период опиофагии – период отупения.

Чтобы предаваться своему пороку, териаки объединяются в собрания: представители высших классов собираются в своих домах, а народ – в специальных кабаках.

"Двенадцать турок, – говорит Лангиори, – сидели на диване. После обеда подали кофе, а затем перешли к опиуму. Вскоре проявилось действие этого вещества: некоторые из молодых турок стали живее и веселее обычного, они пели и смеялись, другие же в бешенстве вскакивали со своих мест, выхватывали сабли и принимали оборонительные позы, не нанося, однако, никому ни ударов, ни вреда. Явилась полиция, и они позволили себя обезоружить, продолжая, тем не менее, кричать. Некоторые, более старые, впали в отупевшее состояние и стали дремать. Один из них, семидесятилетний посланник, остался совершенно безучастен к крикам и сабельным ударам. Его глаза оставались открытыми – он видел, чувствовал, но был неспособен произвести какое либо движение."

Очень редко удается быть свидетелем подобной сцены, так как люди среднею класса обычно скрываются от иностранцев, предаваясь своей страсти; напротив, гораздо легче наблюдать низшие классы в опийных кабаках.

"В Константинополе, – пишет Замбако, – находится кофейня, специально предназначенная для опиофагов низших классов. В полутьме, сидя на скамьях, прикрепленных к трем стенам лавки, они тихо и угрюмо предаются своим мечтаниям. Если бы наблюдатель мельком заглянул в это логово лени, то ему удалось бы присутствовать при зрелище, которое полностью правдиво может воспроизвести лишь фотография. Он увидел бы лица всевозможных типов, украшенные чалмами бесконечно разнообразных форм, глаза с более или менее опущенными веками, в зависимости от степени наркотизации и отупения, головы с различными выражениями, закинутые назад и опирающиеся то на стену, то на плечо соседа или тяжело опрокинутые на грудь и ритмически покачивающиеся в ту или другую сторону. Он увидел бы людей с локтями, опирающимися на колени, раскрытые рты, из которых течет слюна, или же губы, издающие при каждом вдохе шум, как из клапана, причем тишину этого замогильного собрания, напоминающего по своему мрачному виду массовую агонию, иногда нарушает гортанный храп."

Вот неполная картина этого эльдорадо опиофагов.

Приблизительно такое же зрелище представляют знаменитые курительные комнаты Дальнего Востока. В Китае не едят опиума, а курят его. Это факт общеизвестный и я не остановился бы на нем, если бы не считал интересным показать, чем угрожает подобное несчастье нам самим, если только морфиномания будет распространяться среди нас с такой же интенсивностью.

Несколько веков тому назад опиум был в Срединном Царстве предметом большой роскоши, предоставленным мандаринам, которые пользовались им открыто, но запрещали употреблять его низшим и средним классам. Исключение делалось только для гостей и иностранцев. С тех пор опиумом стали мало-помалу злоупотреблять, а с 1840 года это злоупотребление достигло небывалых размеров.

Этот факт, как всем известно, был вызван экономической причиной, которую я смело назову отвратительной. Китайцы в уплату за свои продукты принимали только золото и серебро в виде монет или слитков. Таким образом, деньги, однажды попавшие в страну, больше ее не покидают, вследствие чего Европа и Америка подвергались со стороны Китая своего рода золотому дренированию.

Англия, индийские владения которой производят баснословные количества опиума, вынудила Китай знаменитым трактатом 1840 года согласиться на ввоз опиума в эту страну и на уплату за него золотыми слитками, а не товарами. Китаю приходится, таким образом, отдавать обратно большую часть денег, которые он удерживал про запас. Эта торговля приняла огромный размах. Я позаимствую из одного английского издания виды, сделанные на одной индийской фабрике.

Громадные палаты предназначены для обработки маковою сока, другие – для его сушки в глиняных горшках. Здесь изготавливают не один миллион пудов яда.

Вы получите полное представление о значительности этой операции, когда узнаете что даже в настоящее время в Китай ввозится 70 000 ящиков индийского опиума, стоимость которых достигает, по крайней мере 120 МИЛЛИОНОВ рублей. На 120 миллионов рублей яда, навязанного целой нации на основании права войны! Вспомните при этом о Фовеевском предсказании, что холера будет свободно ввозиться в Европу только для того, чтобы несколько тюков хлопка были скорее доставлены в Лондон, и вы, вероятно, зайдете в тупик: каким образом одни и те же люди могут, с одной стороны, проявлять такой бездушный меркантилизм, а с другой – издавать драконовские законы, направленные против ученых-экспериментаторов, которые используют животных для своих опытов с целью облегчить страдания человечества. Эти самые люди совсем недавно приговорили к тюремному заключению знаменитого врача за то, что он на гигиеническом конгрессе осмелился умертвить кролика. Он сделал это, чтобы доказать вред, который оказывает чрезмерное употребление абсента.

Как бы то ни было, китайцы курят опиум с 20 или 25-летнего возраста. С этой целью они пользуются трубками разных форм, некоторые образцы которых я привожу в книге. Опиум, скатанный в виде маленьких шариков, помещают на головке трубки при помощи иглы и затем зажигают на лампе.

Первое последствие, вызванное употреблением этого вещества, есть головокружение. Все нравственные заботы и физические страдания исчезают, затем, как и в опиофагии, наступает шумный бред, нечто вроде маниакального состояния, во время которою субъект волнуется кричит и крушит все вокруг себя, он выбегает из дому, кидается на первого встречного и убивает его. Рассказывают, что однажды такой бешеный бросился на пику полицейского солдата с такой силой, что не только насквозь прокололся ее копьем, но даже добрался по ее древку до своего противника и заколол его кинжалом. Для предупреждения подобных случаев некоторые полицейские служители вооружены ухватами, которыми они оттесняют курителей опиума и, приперев их к стене, держат так до тех пор, пока им не удастся их обезоружить.

В Китае существуют кабаки, похожие на турецкие, где низшие классы предаются курению опиума. Владельцы этих заведений обязуются связывать их, если те начнут бесноваться. Когда же курители впадают в состояние отупения, их укладывают на диваны. В некоторых местностях существуют даже погреба, где закрывают курильщиков, и они могут там кричать, вопить и драться, не рискуя привлечь внимание полиции. Нередко, когда поутру открывают эти вертепы, то находят там несколько мертвых тел. Не так давно английское правительство открыло в Лондоне одно из таких учреждений, завезенных туда китайцами. Нетрудно догадаться, что мозг не может долго выдерживать подобные излишества.

И действительно, куритель опиума, как и тот, кто ест опиум, вынужден постепенно увеличивать дозу принимаемого им яда. После 6 или 8 месяцев он должен выкуривать уже десять трубок в день. Все его деньги уходят на эту отраву, и он быстро разоряется – продает все свое имущество, затем играет, и когда все потеряно, то проигрывает свои пальцы, отрубая топором по одному суставу каждый раз, когда оказывается в проигрыше (Баль). Авторы единогласно утверждают, что максимальный срок жизни курильщика не превышает пяти-шести лет.

Кроме умственного оцепенения, куритель начинает страдать худосочием и теряет аппетит. Функции организма нарушаются, цвет лица приобретает свинцовый оттенок, а тело становится таким худым, что производит впечатление скелета, покрытою кожей.

Ввиду таких пагубных последствий правительство пыталось противодействовать этому злу: прежде всею, оно наложило пошлину на привозный опиум.

Однако эта система оказалась неудачной, так как китайское чиновничество не только лжет, но и ворует, получая большую часть своих доходов от взяточничества. По уверению де Можа, шанхайский тао-тай получал до миллиона франков взяток за разрешение ввозить контрабандный опиум. Ввиду таможенной неудачи правительство прибегло к уголовному преследованию. Вот указ, изданный в 1841 году кантонским вице-королем:

"Прошло уже два года с тех пор, как глава Небесной империи запретил всем своим подданным курение опиума. Льготный срок, полагавшийся для приведения в исполнение этого закона, истекает 12-го числа 12-го лунного месяца настоящего года. Тогда все виновные в нарушении указа будут казнены, а головы их выставлены публично, для устрашения тех, кто вздумал бы им подражать. Я решил, однако, что одиночное заключение будет более действенной мерой, чем смертная казнь, для пресечения этого ужасного зла, а потому объявляю во всеуслышание, что близ Вечных ворот строится специальная тюрьма для курителей опиума. Здесь все они – старые и молодые – будут посажены в тесные камеры, с одним окном и двумя досками, приспособленными для спанья и для сиденья. В случае повторения проступка, виновные подлежат смертной казни".

Эта законодательная мера имела свои недостатки – тяжесть наказания не соответствовала размерам преступления – и потому оказалась неосуществимой. Представьте себе, что наши суды стали бы приговаривать к гильотине всех курящих или нюхающих табак? Тогда постоянно находились бы поводы для применения права помилования.

Наконец, оглянувшись вокруг себя, император убедился, что его собственные жены курят опиум, и я не поручусь, что, если бы он захотел в точности исполнить изданный им закон, ему бы не пришлось начать с самоубийства.

После неудачи карательных мер принялись за морализацию и проповеди. Народные картинки переполнились всевозможными изображениями злоключений, постигающих курителя опиума. Мы помещаем здесь ряд подобных картинок, на которых воспроизведены страдания, угрожающие курителю. В начале нам показывают состоятельного человека в роскошном доме. Он начинает курить опиум, несмотря на увещания друга, курящего табак из кальяна. Его семейство обеспокоено. Жена умоляет его отказаться от своего порока, в соседней комнате его престарелая мать безмолвно льет слезы, а сын пользуется этим случаем, чтобы утащить трубку, причинившую семье столько зла.

Но опиум уже сделал свое дело. Деморализация усиливается с каждым днем. Глава дома бросает свои занятия, расточает свое состояние, отказывается от торговли, целые дни проводит в мечтаниях, в то время как высокооплачиваемые скоморохи играют на инструментах около его софы.

Четвертая картинка: наступает бедность, дом его уже менее богат, и несчастный продает мебель, чтобы иметь возможность предаваться своему пороку. Он перестает давать деньги своим родственницам, а жена вынуждена брать работу на дом ради насущного пропитания. Прислуга занята исключительно приготовлением опиума для хозяина. Обратите, однако, внимание на лицо последнего – как оно изменилось, после того как болезнь и порок наложили на него свою печать.

Самое большее, на что он способен, это привстать с постели – так велико отупение, до которого он дошел. Вот почему на пятой картинке мы уже видим его лежащим. Его жена заливается горькими слезами, а престарелая мать, держа узелок в руке, объявляет, что покидает дом, но глава семейства остается невозмутимым.

К несчастью, он не всегда ведет себя таким образом. На курителя опиума, как я уже говорил, иногда находят припадки безумного бешенства, во время которых он бьет всех окружающих. Автор показывает нам, как он ломает мебель, бьет жену и ребенка. Его верный служитель пытается остановить его, но тщетно. Пристрастие к опиуму владеет им безраздельно. Куритель продал свой дом и одежду. Вот он лежит на циновке в сарае и просит милостыню, а на вырученные деньги покупает свой любимый яд. Семья, проникшись к нему отвращением, бросает безумца, а своему сыну он внушает страх. Его внешний вид становится так ужасен, что прохожие при встрече с ним пускаются в бегство. Тогда он начинает бродить по пустынным местам в украденной одежде, но даже собаки – и те преследуют его. Страшно утомленный, покинутый, он садится под дерево. У него нет больше опиума для удовлетворения своей страсти, он сознает свою вину, но уже поздно. Наступает зима, и несчастный ждет смерти, не имея даже камня, чтобы преклонить голову.

Вот поразительно грустная и очень поучительная картина. И что же, вся эта пропаганда имела почти такой же успех в Китае, как наши общества трезвости, и по сей день все осталось без изменений.

У нас, как правило, не встречаются опиумоеды и курители опиума. Тем не менее существуют некоторые люди, которые для облегчения страданий постепенно приучают себя к приему довольно больших доз этого вещества.

Баль имел возможность наблюдать в Сальпетриере одну женщину, принимавшую по 60 граммов опия в день. Замбако упоминает об одной своей больной знакомой, принимавшей его по целому стакану за один раз. Я сам видел человека, долго жившего в Китае, который выпивал в день стакан опийной настойки доктора Руссо.

Но в настоящее время всем известно, что у териаков и курителей опиума есть собратья в Европе: это – морфиноманы.

Между первыми и последними существует такая же разница, как между варварами и цивилизованными людьми: цивилизация налагает свою печать даже на способ отравления.

Восточный житель ест или курит просто сок мака, в том виде, в каком он существует в природе. Европеец же более утончен: он находит одну из активных составных частей опиума и вводит ее в свой организм таким образом, чтобы не ощущать его неприятного вкуса.

Опиум – сложное вещество. Он включает в себя не менее 17 различных ядов, количество которых колеблется в зависимости от его происхождения. Самые главные из них – морфин и кодеин, часто используемые в медицине. Именно они, особенно первый, и служат средством для хронических отравлений, затронутых нами в этой главе.

Каким образом превращается в морфиномана какой-нибудь француз или русский, которого не влечет к этому сила общей привычки или существование специальных заведений?

Это происходит двумя путями. Самой обычной причиной, вызывающей морфиноманию, бывает какой-нибудь временный недуг, вроде невралгии лица или зубов, или сильные желудочные и головные боли. Врач, наблюдающий больного, тщетно испробовав все средства и желая отвязаться от пациента, тем более несносного, чем сильнее он страдает, прописывает больному подкожное впрыскивание нескольких сантиграммов морфия.

Это дает поразительный результат: боли моментально прекращаются, но на другой день они возобновляются с новой силой. Несчастный пациент вспоминает, как успешно подействовало успокоительное средство, принятое им накануне, и требует нового приема. Врач вынужден уступить, и это продолжается в течение нескольких дней. Тогда у больного начинает проявляться привычка к яду, и одного впрыскивания в день уже недостаточно для прекращения страданий. Теперь организм требует их уже два, три, четыре в день и т.д. После этого происходит странное явление: первоначальный недуг, требовавший лечения морфием, уже давно исчез, а больной все еще не может отказаться от употребления морфия. Если он в течение нескольких дней не примет свою отраву, то вскоре ему напомнит о ней сильное недомогание, заставляющее его забыть все и ежедневно усиливать принимаемую им дозу, которая в конце достигает ужасающих размеров.

Услужливость врачей служит одной из причин, благоприятствующих излишествам, которым предаются морфиноманы. Врачи сами свидетельствуют об этом факте в своих ученых трудах, и мы увидим, что они несут за это суровую кару, так как многие из них становятся жертвами морфия задолго до своих пациентов. Когда больной в первый раз настоятельно требует морфия, то его домочадцы прибегают к врачу, который собственноручно производит эту маленькую операцию. Но когда приходится повторять вспрыскивание по нескольку раз в день, то он вручает сиделке или родственникам больного маленькую склянку с морфием и серебряный шприц для подкожного впрыскивания, и тогда все потеряно. Разве возможно противостоять мольбам любимого и страдающего человека? Хотя врач и запретил производить более одного впрыскивания в день, но ведь это не математическая истина, а потому родные позволяют себе немного увеличить дозу. Затем, в один прекрасный день, больной сам завладевает шприцем и тогда бесконтрольно, повинуясь своей страстной жажде, впрыскивает морфий в количествах, о которых я сейчас вам сообщу. Ничто не мешает ему предаваться своему безумию. Он бесконечное число раз предъявляет в аптеку первый рецепт, полученный им от врача, и таким образом постоянно возобновляет его. Случалось, что по рецепту на 10 сантиграммов больной успевал получить в общей сложности более 2 фунтов (0,9 кг) морфия.

Таков первый способ превращения в морфиномана, это естественный и честный путь. Но есть и иной способ: светский, привлекательный и изящный. Первые из упомянутых нами морфиноманов – несчастные больные, которые стремятся облегчить страдания. Вторые же – утонченные люди, ищущие в наркотических раздражениях ощущения, которые им больше не доставляют их притупленное воображение и несколько расшатанные нервы. Из этой среды выходят настоящие миссионеры морфиномании. Известно, что все порочные люди любят плодить себе подобных. Басня о лисе с отрубленным хвостом появилась не вчера. Пьяницы испытывают глубокое презрение к воздержанным людям и стремятся увлечь своим пороком окружающих. Увы! Их пропаганда оказывается весьма успешной. Всех морфиноманов характеризует одна общая черта – они любят пропагандировать свой порок. Встречаются два приятеля. Один жалуется другому на тоску и грусть: ничто его больше не привлекает, ни светские удовольствия, ни бега, ни театр – он убийственно скучает. Светский человек, тайно предающийся пьянству, не решится посоветовать другому топить горе в вине, но морфий – это лекарство, а поэтому, рекомендуя его, в определенном смысле исполняешь роль врача, а ведь известно, как любят принимать на себя эту роль светские люди. Переходя от одного признания к другому, советчик наконец сознается в том, что и он испытывал тоску, но стал употреблять морфий, о котором ему говорили, и с тех пор хорошо себя чувствует.

Таким образом, благодаря одним только беседам, создается как бы новая секта из волонтеров армии морфиноманов. Все о ней говорят, и даже литература и театр воспользовались этим сюжетом. Мы уже видели "Графиню Морфин" Малла (Comtesse Morphine). Послушайте, что говорит об этой новой страсти Додэ в романе, справедливо заслужившем известность, а именно в "Евангелистке".

"Эта бедная Лостанд... Еще одна несчастная женщина... Ты слыхал о смерти ее мужа, о его падении с лошади во время больших маневров... Бедняжка не могла утешиться... и чтобы немного забыться, прибегла к впрыскиваньям морфия... Она превратилась в... как их называют... в морфиноманку... Существует целое общество подобных ей... Когда они собираются, то каждая дама приносит с собою маленький серебряный футляр с иглой, ядом... и потом вдруг погружает ее в руку или ногу. Это не усыпляет, но чувствуешь себя после того хорошо. – К несчастью, эффект каждый раз оказывается слабее и приходится увеличивать дозу".

Более того, желание распространять эту пагубную страсть иногда принимает совершенно невообразимые формы. Недавно в прессе появилась заметка, которую я позволю себе здесь привести:

"Анатоль Дюрен, живущий в Париже и много лет страдающий морфиноманией, передал свою ужасную страсть... своему любимцу-коту! Подобно большинству морфиноманов, Дюпен постоянно вербовал новых приверженцев любимого порока, и, терпя неудачу у людей, он решил приучить к впрыскиваниям морфия своего собственного кота... Результаты сказались довольно скоро, и кот до того пристрастился к яду, что через некоторое время стал сам настоятельно требовать у хозяина своей обычной порции".

Страсть к роскоши, охватившая все отрасли промышленности, проникла также и в морфиноманию. Маленький шприц, приспособленный для подкожного впрыскивания морфия и дающий возможность избегать внутреннего приема опиума, горький вкус которого и вызываемая им рвота весьма неприятно действуют на пациента, – этот шприц приобрел остроумные и художественные изменения.

Прежде всего, ему придали такую форму, чтобы его было легко переносить и вместе с тем без труда прятать. Я обратился к одному из крупнейших парижских фабрикантов хирургических инструментов, и он показал мне целый арсенал современной морфиномании, носящий отпечаток вкуса, роскоши и изобретательности его покупателей.

Вот шприц, заключающий в себе сантиграмм морфия, который используют врачи. Он недостаточно изящен, с ним трудно управляться и не легко скрывать. Таким шприцем пользуются только завзятые морфиноманы, которые гордятся своим увлечением. Но вот другой шприц, ловко спрятанный в карманной спичечнице. Рядом с ним находится флакон, в который входит порция яда, достаточная для послеобеденного времени.

Далее мы видим фальшивый портсигар, в котором помещаются все приспособления для впрыскивания морфия.

Еще более утонченным считается продолговатый футляр. Так как в обществе неудобно набирать морфий шприцем из флакона, морфиноманы стали заранее наполнять им очень длинный шприц, который они всегда носят в кармане полностью заправленным. Время от времени они делают себе укол, и после каждого приема морфия им нужно всего лишь немного подвинуть поршень, до тех пор, пока к вечеру шприц не окажется совершенно пустым.

Мне приходилось видеть маленькие золотые шприцы, вложенные во флакон из-под английских солей. Вот серебряный футляр в виде дамского несессера. Раскроем его, и что же там внутри: прелестный маленький золотой шприц и склянка с ядом. В среде великосветских морфиноманов принято делать к Новому году особого рода подарки, состоящие из эмалированных шприцев и склянок, покрытых эмблемами и гравюрами и заключенных в футляры с монограммами и гербами. Цена такой вещицы, заказанной в прошлом году богатой морфиноманкой для своей соратницы по токсикомании, достигала 350 франков (около 150 рублей). Мой перечень был бы неполным, если бы я в заключение не упомянул о громадном шприце, вмещающем в себе 10 граммов яда. В сравнении с миниатюрными шприцами дилетантов морфия, это все равно что морское орудие по отношению к маленькой горной пушке. Он принадлежит больному, которого я знаю и о котором буду подробно говорить дальше.

Таким образом, морфиномания не всегда является результатом страданий или огорчений. Некоторые употребляют опиум по той же причине, по какой многие курят, пьют или занимаются музыкой, – чтобы убить время, развлечься и наполнить смутными мечтаниями пустоту, остающуюся от праздной жизни. Вот почему в ту минуту, когда я это пишу, высшее парижское, а, может быть, также лондонское, берлинское и даже петербургское общества мирно отравляются. Завершив изложение причин морфиномании и не приступив еще к изложению ее ужасающих последствий, я считаю уместным хотя бы слегка коснуться ее этиологии.

Прежде всего постараемся выяснить, кто чаще подвергается морфиномании – мужчины или женщины? Если верить печатной статистике, то в числе морфиноманов значительно преобладают мужчины, а именно – их приходится 100 на 25 женщин. Но женщинам рано ликовать. Все врачи-практики единогласно утверждают, что морфиноманок намного больше, просто они более скрытны. Один автор, книга которого сейчас лежит передо мной, говорит даже, что они более лживы. Я не премину воспользоваться изложенными им фактами. Женщины, действительно, однажды поддавшись пороку, предаются ему без удержу. Состояние умственного помрачения, в которое они впадают, нарушает весь порядок их жизни меньше, чем жизнь мужчины, вынужденного зарабатывать средства для существования. Они не обращаются к врачам, вот почему их не вносят в статистику.

Весьма любопытен тот факт, что из 100 морфиноманов 51 принадлежит более или менее к медицинской среде, т.е. это врачи, студенты-медики, сиделки и сестры милосердия. Этот факт объясняется легкостью, с которой упомянутые лица могут доставать аппарат, необходимый для вспрыскивания морфия.

Должно быть, жить под влиянием этого яда весьма приятно, если столько людей готовы ради него на любые поступки. Да, но только не в начале. С морфиноманией происходит то же, что и со всеми другими порочными привычками – начало всегда неприятно. Кто не помнит, как горька была первая выкуренная им сигара? Какой пьяница не корчил гримасы, пропуская первую рюмку водки, а затем!.. С морфием повторяется та же история: первые впрыскивания причиняют боль, укол бывает весьма ощутим, затем часто следует тошнота и рвота, и это, пожалуй, самое счастливое обстоятельство, так как многие из-за него не идут дальше.

Но надо признать и то, что привычка образуется довольно быстро, и тогда возникает митридатизм: неприятные свойства яда ослабевают и исчезают. Введение опиума при таких условиях почти моментально производит общую чарующую затуманенность сознания, как бы уничтожение всего существа, вследствие которого реальная действительность исчезает и заменяется блаженной мечтательностью, и в самом начале процесса даже кажется, что ум стал более живым и острым. Это состояние очень похоже на то, которое испытывает умный человек и приятный собеседник после легкого опьянения.

Физические и нравственные страдания исчезают, все горести на время забываются:

"Всем известен, – говорит Баль, – знаменитый Гамлетовский монолог и то место, в котором принц восклицает, что если бы не боязнь неизвестности, то никто не стал бы колебаться перед возможностью забыть все житейские невзгоды и погрузиться в вечный мир, когда для этого достаточно прибегнуть только к стальному острию! Это острие, о котором говорит Шекспир, эта игла-освободительница, она в нашей власти. Уколом иглы мы можем заглушить нравственные страдания и изгладить из нашей памяти людские несправедливости и удары судьбы. Теперь легко понять непреодолимое могущество этого чудесного яда".

К несчастью, с морфием происходит то же, что с опиумом, – приходится постоянно увеличивать дозы для получения тех же результатов. Начинают приемы с сантиграмма в день, но вскоре приходится удваивать дозу, затем утраивать и т.д., иначе его действие сокращается. Спустя несколько недель, и самое большее через два или три месяца, морфиномания полностью укореняется и от нее уже не избавиться.

Чтобы блаженство не сменилось страшной пыткой, яд приходится вводить ежеминутно. Таким образом, несчастные маньяки волей-неволей должны постоянно носить при себе весь арсенал морфиномана, указанный мною выше. Во время прогулки, внезапно охваченные своей страстью или недомоганием, они вдруг останавливаются и скрываются в чаще. Другие вдруг нанимают карету, чтобы иметь возможность сделать впрыскивания.

Какая-нибудь великосветская дама во время оперного представления удаляется в глубину ложи: она чувствует неловкость, ее ум тускнеет, речь заплетается, и ей необходимо прибегнуть к морфию. Политический деятель, министр одной из европейских великих держав, вынужден каждый раз перед заседанием совета министров запасаться аппаратом для впрыскивания морфия: он делает себе укол перед произнесением речи.

Один весьма занятой врач, к несчастью, ставший морфиноманом, в день консультации вынужден был принимать большие предосторожности, в противном случае он начинал плакать и сокрушаться о болезнях, на которые ему жаловались пациенты, что, разумеется, не могло действовать на них ободряющим образом.

Один морфиноман, долго находившийся под моим наблюдением, а впоследствии состоявший при мне секретарем, на моих глазах впрыскивал себе несколько сантиграммов морфия каждый раз, когда я поручал ему что-нибудь написать или прочесть.

Без преувеличения можно сказать, что от морфиномании страдают все классы общества, не исключая низших. По этому поводу я вспоминаю свою службу в больнице, в которой мне довелось быть ординатором. Там установился обычай тайно от главных врачей успокаивать страдания больных впрыскиванием морфия. Я случайно стал свидетелем подобного факта и скоро искоренил эту прискорбную привычку, не поддавшись на мольбы больных и изолировав тех из них, кто был наиболее заражен этой страстью.

С другой стороны, кто в высшем обществе не помнит бедную герцогиню, умершую в 25 лет, которая искала в морфии забвение горестей и оскорблений, которыми ее осыпали?

Вместо того чтобы рисовать перед вами систематическую картину состояния, в которое впадают морфиноманы, я предпочитаю показать читателю, до какой степени может быть доведено злоупотребление морфием и какое умственное падение ожидает в конце концов лиц, предающихся этой страсти.

К., служивший в парижском муниципалитете, заболел какой-то неопределенной болезнью, которая, по всей вероятности, была не чем иным, как невралгией внутренних органов (nevralgie viscerale), а может быть и просто гастралгией. Для облегчения состояния больного доктор прописал ему несколько впрыскиваний морфия под ложечку (creux d'estomac). Больной привык их делать сам и, разумеется, стал этим злоупотреблять. Когда я познакомился с К., он уже делал в день до 35 впрыскиваний по 10 сантиграммов солянокислого морфия – в общей сложности, следовательно, 3,5 грамма. А ведь 10 сантиграммов составляют дозу яда, которая будет смертельной для любого, кто решился бы с непривычки принять ее за один раз. Три с половиной грамма морфия нужно было растворять в 150 граммах жидкости, так что несчастному приходилось вводить себе под кожу громадное количество воды, образовавшей у него под кожей желваки величиной с апельсин. Чтобы избавиться от бесчисленных уколов, которые потребовались бы для таких манипуляций, он прибегал к громадному шприцу, о котором я недавно упоминал.

Расходы, в которые эта страсть ежедневно вводила К., истощили его маленькое состояние. Размеры его жалованья тоже оказались недостаточными, так как аптечная цена морфия равнялась 2 франкам за раствор одного грамма. Следовательно, за то громадное количество яда, которое поглощал этот несчастный в течение года (1,5 кг), он должен был заплатить 3 000 франков, в то время как его жалование составляло всего 1200 франков в год, и никаких других источников дохода у него не было. В таких обстоятельствах К. вынужден был поступить в больницу, где занял небольшую отдельную комнату. Благодаря его образованию и прекрасному почерку многие врачи и студенты охотно давали ему переписку или корректуру, что помогало ему переносить нищету. Так больной работал в течение целою года. На его столе постоянно находился морфий и шприц. Во время письменных занятий он вдруг смущался, а затем порывисто делал себе укол. Тоща у него как будто падал с плеч какой-то груз, и он вновь на час или на два принимался за работу, после чего вновь прибегал к морфию.

Нетрудно понять, что при таких манипуляциях ею тело вскоре превратилось в одну сплошную рану. И этот факт не является исключительным: со всеми морфиноманами происходит то же самое, причем у многих из них недуг осложняется еще особенными сыпями и рожей. Даже во имя простого кокетства следовало бы отказаться от употребления морфия. Я не знаю ничего отвратительнее тех язв, которые наши морфиноманы тщательно скрывают от окружающих.

Привожу изображение, поистине удручающее, а именно фотографию руки одной морфиноманки: уколы до того близки друг к другу, что сливаются между собой, от них происходит воспаление подкожной клетчатки, затем нарывы, после которых на коже остаются рубцы и внутри образуются затвердения. В конце концов человеческая кожа приобретает сходство с кожей пресмыкающихся.

Порой бывало, что аптека не могла достаточно быстро удовлетворить требования К. Тогда больной испытывал настоящие танталовы муки. Его глаза мутнели, руки тряслись, он впадал в тупоумие и терял всякую способность к какой бы то ни было работе. Случалось даже так, что несчастный не мог прямо идти, спотыкался и шел на ощупь, задевая мебель. Та часть его рассудка, которая еще оставалась незамутненной, была поглощена мыслями о морфии.

В другие дни ожидание яда не производило на К. угнетающего действия. Тогда он становился ужасно раздражительным и невыносимым – спорил, придирался и походил в этом состоянии на константинопольских териаков, когда их лишают опиума.

Когда же я, ради эксперимента, иногда задерживал доставку опиума на некоторое время, то несчастный подвергался галлюцинациям – он видел молнии и не мог заснуть. Его возбуждение так возрастало, что он начинал бродить, спотыкаясь на каждом шагу, но не останавливался.

Он говорил, что в таком состоянии испытывает боли, похожие на электрические удары, и не чувствует под собой ног. Ему казалось, что он плавает по воздуху, и малейший шорох повергал его в трепет.

Во время этой ужасной пытки появляется благословенная склянка. Больной с жадностью набрасывается на нее и напрягает остаток своих умственных и физических сил, чтобы произвести укол. Спустя 5 минут после этого он превращается в того самого любезного, трудолюбивого человека, наделенного хорошим характером, каким мы его знали прежде. Он принимается за работу и заканчивает ее весьма неплохо.

Вот уже 5 лет, как я не имею возможности общаться с К. Его злосчастная мания приняла такие крупные размеры, что ему пришлось поступить в больницу для неизлечимых больных, где ему предстоит прожить до смерти, так как все попытки лечения оказались тщетными.

Причина, по которой я так долго задержался на этой истории, заключается в ее типичности и в том, что она прекрасно демонстрирует условия, в которые попадает человек, поддавшийся соблазну морфиномании. Вы поймете, что когда для прекращения ужасного томления, вызванного нехваткой яда, достаточно только одного впрыскивания, то все колебания исчезают, и человек способен дойти до самых ужасающих пределов.

Я расскажу вам историю еще одного больного. Доктор Л., как сообщает Замбако, был больничным врачом. Он долго жил в Вене, когда был студентом. Именно там у него появилась дурная привычка много курить и поглощать громадное количество пива. В результате он получил очень мучительную гастралгию (острые желудочные боли), для избавления от которой стал делать себе впрыскивания морфия в область желудка. Так как мучительные припадки, прекращавшиеся после впрыскивания, неизменно возобновлялись на следующий день, то врач в конце концов приобрел привычку делать его перед каждым большим приемом пищи. На первый взгляд его здоровье поправлялось. Но чтобы сохранить это кажущееся благополучие, несчастному приходилось беспрестанно увеличивать количество принимаемого им яда. Через год он дошел до ежедневных приемов в 10 сантиграммов солянокислого морфия.

С этих пор его товарищи стали замечать, что он страшно похудел, его глаза ввалились, зрачки сузились, цвет лица приобрел землистый оттенок, а характер стал мрачным. Он проводил иногда несколько часов, не говоря ни слова, с пустой головой и потухшим взором. Его тело оставалось в таком же бездействии, как и ум, – большую часть дня он лежал. Несчастный потерял аппетит и стал чувствовать отвращение к домашнему столу. Он питался только одним салатом, кислыми плодами и небольшим количеством молока. Когда товарищи, озабоченные происшедшей с ним переменой, обратились с расспросами к его жене, то узнали, что впрыскивание морфия стало единственной целью его жизни, что он утром, днем и вечером, словом постоянно, без меры и веса наполнял свой шприц из большой склянки, которая всегда была у него под рукой. Несчастный не только не отрицал этого, но с грустью сообщил своим друзьям, что уже не в силах освободиться от преследующей его морфиномании.

Когда подходило время делать очередное впрыскивание, он чувствовал, что по его телу начинают бегать мурашки, и ощущал общее утомление, затрудненное дыхание, слабый и неровный пульс, содрогание сердца и шум в ушах. Если какое-нибудь обстоятельство мешало ему удовлетворить свою страсть, то он впадал в бешенство и однажды стал даже бить жену и детей. Если, наоборот, ему удавалось вовремя впрыснуть морфий, то картина совершенно менялась – доктор становился предупредительным, веселым и любезным собеседником, но только на несколько минут, затем приходилось вновь принимать яд, иначе припадок немедленно возобновлялся.

Однажды несчастный превысил норму впрыскиваемого яда, отравился и чуть не умер. Замбако, наблюдавший и лечивший больного, умолял его бросить свою прискорбную привычку. Доктор поклялся, что уже давно не принимает морфия, но он лгал, как все морфиноманы. В этом было нетрудно убедиться: в ящике его ночного столика было найдено несколько шприцев и 10 граммов яда. Увещания товарища тронули его до слез. Он клялся, что отречется от своей роковой страсти, которая вела его к разорению и сумасшествию. Однако 6 дней спустя несчастный принял огромную дозу, которая повлекла за собой немедленную смерть.

Вот факт, свидетельствующий о том, что злоупотребление морфием не только разрушает тело, но и гибельно действует на ум и совесть. Доктор, который, несомненно, был хорошо воспитанным и образованным человеком, лгал, как школьник, застигнутый врасплох, и бил свою жену, как пьяница.

Я намерен сообщить и другие факты, демонстрирующие, что развращение может достигать еще больших размеров. В настоящее время все более и более распространяется тип морфиномана-вора и убийцы, родного брата курителей опиума, рыскающих по Шанхайским улицам и раздающих удары кинжалом направо и налево.

Не так давно госпожа С., жена парижского зубного врача, была задержана с поличным за кражу в магазине "Лувр". Ее привели к профессору Бруарделю, где она без малейшего стеснения и беспокойства рассказала о совершенном ею преступлении. При этом она сообщила, что уже в течение многих лет брала морфий из кабинета мужа и в настоящее время ее ежедневная доза составляет 1 грамм. Она находилась в таком состоянии отупения, что даже не приняла меры предосторожности во время совершения кражи.

Узнав об этом случае, господин Люнье сообщил, в свою очередь, о другом происшествии из той же области. Одна белошвейка, жившая в Париже, воровала кружева у своих хозяев. Она была задержана, и судебное следствие выяснило, что на деньги, вырученные от продажи краденых кружев, молодая женщина литрами покупала опий. Она принимала его до 50 грамм в день и тратила на это 1200 франков ежегодно.

Но другой весьма характерный факт недавно поверг в изумление весь Париж. Из газет стало известно, что госпожа Ж., принадлежавшая к лучшему обществу, была арестована за кражу в магазине "Сен-Дени". Она накупила на 120 франков белья и в то время, когда приказчик упаковывал покупку, направилась к кассе с портмоне в руках, сделав вид, что собирается расплатиться. Затем она возвратилась к прилавку и, потребовав от приказчика сверток, будто бы уплаченный ею, удалилась. Через несколько дней она возвращается в магазин и приносит похищенные предметы, сообщая при этом, что они ей не нравятся и что она желает получить обратно свои деньги. Но ее тотчас же узнали, арестовали и препроводили в полицию. Она тоже воровала ради приобретения морфия. Госпожа Ж. была дочерью господина X. Она рано осиротела и была помещена в монастырь, где, по ее словам, чувствовала себя очень несчастной. Возвратившись, по достижении 20 лет, к своему опекуну, она удачно вышла замуж. Это была крайне нервная женщина, которую малейшее противоречие приводило в бешенство, так что ее нередко приходилось запирать. Как-то раз от невралгии, которой она страдала, врач прописал ей солянокислый морфий – боли тотчас же прекратились. Восхищенная этой находкой, она немедленно запаслась шприцем, составила подложные рецепты и стала делать себе впрыскивания с бешеной жадностью.

В течение 6 месяцев она дошла до 40 сантиграммов в день. Чтобы заплатить за всю эту массу морфия, она стала продавать книги из библиотеки своего мужа и домашнее серебро. Больная морфиноманка стала часто брать под залог ссуды. Тем не менее она была довольно стеснена в средствах, когда встретилась с одним услужливым аптекарем, который согласился открыть ей кредит и в течение 17 месяцев отпустил ей 3475 порошков морфия, по 20 сантиграммов каждый, на сумму 1600 франков. Из них можно было сделать 70 000 впрыскиваний в 1 сантиграмм.

Возможность брать в долг заставила ее отбросить всякую осторожность. Однако в один прекрасный день аптекарь потребовал уплаты по счету, угрожая в противном случае обратиться к мужу. Тогда несчастная женщина заняла 200 франков у приятельницы, но неумолимый кредитор требовал остальной суммы, и вот она превратилась в воровку. Я не стану описывать вам ее состояние, оно сходно с состоянием всех морфиноманок и характеризуется худобой, отсутствием аппетита и перемежающимися периодами отупения и злобного бешенства. Во время самого следствия госпожа Ж. еще раз отправилась воровать в магазин "Лувр", где и была задержана с поличным. Признанная невменяемой, она вернулась в свой дом и несколько сократила дозы морфия, но зато предалась пьянству. Ее муж случайно нашел громадный счет на ее имя за мадеру, приобретенную у соседнего виноторговца. Ее пришлось поместить в лечебницу, где у нее время от времени случаются припадки, похожие на бешенство, и ее приходится кормить при помощи зонда.

Однако завершение этой прискорбной истории, по крайне мере, удовлетворило общественную нравственность.

Аптекарь, отпустивший без рецепта 70 000 впрыскиваний морфия, был приговорен к восьмидневному тюремному заключению, к 1000 франков штрафа и к 2000 франков возмещения убытков, помимо тех денег, которые господин Ж. вправе от него получить, если состояние здоровья его жены потребует от него дальнейших расходов.

Публика встретила приговор аплодисментами, хотя и нашла его слишком снисходительным.

От воров перейду к убийцам. Несколько месяцев тому назад в Лондоне повесили врача, доктора Ламсона, который отравил своего зятя. Господин Баль утверждает, что это был чудак, лечивший все болезни подкожными впрыскиваниями. В конце концов он приобрел репутацию сумасшедшего и лишился практики. У него был очень богатый зять. Однажды Ламсон отправился к нему с "целебными" пилюлями и убедил его проглотить одну из них. Через десять минут молодой человек умер – пилюли содержали в себе слишком большую дозу аконитина.

Ламсон бежал в Париж. Однако, узнав, что полиция разыскивает его в Лондоне, он едет туда и отдает себя в руки правосудия. "Целителя" заключают в тюрьму, он сознается в своем преступлении, его приговаривают к смертной казни и приводят приговор в исполнение. А между тем Ламсон был законченным морфиноманом. Его защитник сослался на это обстоятельство, взывая к снисходительности судей, но не добился ее ни от присяжных, ни от королевы.

Прежде чем перейти к способам лечения морфиноманов и указаниям на те меры, которые могут быть приняты для их спасения, я считаю нелишним рассказать в нескольких словах о других похожих маньяках, к которым применимы аналогичные способы лечения, а именно – об эфироманах.

Эфироманами люди становятся по тем же причинам, вследствие которых предаются морфиномании. Поводом в обоих случаях является желание ослабить какую-нибудь боль или придти в полупьяное состояние, во время которого забываются все горести, печали и заботы.

Подумайте – и вы наверняка найдете среди своих знакомых людей, которые при малейшей головной боли прикладывают к носу насыщенный эфиром платок и вдыхают эфир с восторгом. Они находятся на пути к эфиромании, подобно тому, как человек, делающий себе впрыскивания морфия из-за малейшего нервного расстройства, должен быть причислен к разряду кандидатов в морфиноманы.

Впрочем, надо сознаться, что опасность, угрожающая при вдыхании эфира, менее значительна, чем при впрыскивании морфия, и что любители эфира легче останавливаются на полдороге.

При начале вдыхания эфира на лице и в дыхательных путях чувствуется усиленная свежесть, затем в глазах начинает темнеть, в ушах появляется шум, человека охватывает головокружение, не заключающее в себе, однако, ничего болезненного, мысли принимают игривый оттенок и, наконец, развиваются приятные галлюцинации.

Тогда больше не следует увеличивать дозы эфира, так как в противном случае можно дойти до периода возбуждения и даже до полного анестетического сна, который обычно хирурги вызывают перед операциями. Лицам, вдыхающим эфир, это хорошо известно. Вот почему они умеренно пользуются ядом, чтоб продлить наслаждение. После вдыхания, субъект приходит в нормальное состояние, он ощущает только некоторую тяжесть в голове и временное умственное отупение. Если, однако, продолжить вдыхания, то они могут вызвать настоящий бред. Я часто встречал истеричных женщин, которым давали эфир, чтобы приостановить их припадки. После вдыханий они иногда впадали в состояние веселого, смешливого и, вероятно, очень приятного опьянения, так как во время промежутков между их болезненными припадками они старались добыть эфир, чтобы вновь испытать те же ощущения.

Морфиноман может предаваться своему пороку под покровом глубокой тайны. Однако любители эфира находятся в совершенно других условиях. Последний распространяет резкий запах – достаточно пролить пять-шесть капель эфира, чтобы на несколько часов вся комната наполнилась его парами. В тесных и маленьких парижских квартирах запах эфира будет чувствоваться повсюду: его резкий запах быстро распространяется по лестницам и доходит до соседних жильцов. Это большое счастье, так как благодаря этому обстоятельству масса людей воздерживается от употребления эфира. Самые закоренелые эфироманы выезжают в карете или отправляются на дачу и там предаются своим любимым вдыханиям. В Лондоне, где эфиромания встречается гораздо чаще, чем во Франции, сторожа городских садов и больших парков нередко находят в кустах пустые склянки с неизменной надписью: серный эфир. Наверно, их туда забрасывают эфироманы, которые приходят туда, чтобы на свободе предаться своей любимой страсти.

Монтальт сообщает, что в Эпсоме после скачек тоже находят склянки эфира среди пустых бутылок из-под шампанского.

В Дреперстоуне, местечке графства Лондондерри, встречаются настоящие эфирные кабаки. Там готовят смеси из этого вещества с алкоголем, и литр такого напитка стоит три франка. Маленькой рюмки подобной смеси достаточно, чтоб свалить с ног самого крепкого человека.

Обстоятельства, при которых эта ужасная страсть овладела Англией, настолько любопытны, что мне необходимо сказать о них несколько слов.

В 1847 году Симпсону пришла в голову счастливая мысль использовать эфир как болеутоляющее средство во время родов. Известно, каких блестящих результатов он достиг – мы пользуемся его открытием и по настоящее время. Протестантские пасторы энергично восстали против него и признали его нечестивцем.

Эти странные дебаты обратили на эфир всеобщее внимание. Молва о его чудесных действиях стала быстро распространяться, и таким образом возникла эфиромания.

Вот как она практикуется в светском обществе. Обычно начинают с вдыхания эфира, затем принимают несколько его капель внутрь, все увеличивая дозы. Мало-помалу этот жгучий напиток становится потребностью. Процент смертности среди эфироманов страшно велик, а потому, несмотря на небольшое число людей, предающихся этой пагубной страсти, мы не можем не принимать их в расчет.

Они относятся к разряду дипсоманов, т.е. людей, которых не удовлетворяют обыкновенные спиртные напитки, и они прибегают к одеколону, эфиру и даже хлороформу.

Несколько примеров продемонстрируют вам, каким опасностям подвергают себя люди, стоящие на пути к эфиромании.

Доктор X., известный, между прочим, как автор весьма распространенной книги, только что был назначен на место больничного врача, когда ему пришлось участвовать в одном из тех конкурсов, с помощью которых достигается высокое положение в медицинском мире. Он выдержал его настолько блистательно, что председатель ученого ареопага почти поздравил кандидата с назначением. К несчастью, остальные конкуренты оказались столь же достойными. Они были старше его летами, и при баллотировке доктор X. оказался за флагом: его имя стояло во главе лиц, следовавших за конкурентами, получившими назначение. Решение жюри привело Доктора X. в такое отчаянье, что весть о нем дошла до министра, который, вызвав несчастного кандидата, утешал его, как мог, и подтвердил ему, что на следующем конкурсе назначение ему обеспечено. Но следующий конкурс должен был открыться только через три года. Доктор X., продолжая усердно трудиться, начал медленно спиваться. Его друзья и ученики с беспокойством стали замечать в нем странности – он переходил от отчаяния к порывам преувеличенного веселья. Вскоре узнали, что он запирается, чтобы наедине предаваться пьянству. От спиртных напитков X. перешел к эфиру. Он вдыхал его, затем пил и наконец дошел до такого состояния, что вынужден был прерывать обход больных в палатах и удаляться за гардероб, чтобы там сделать несколько вдыханий эфира.

Подобный образ жизни длился три года. Наступил конкурс, доктор явился на него и выдержал испытания, находясь все время под возбуждающим действием эфира. X. получил назначение, но ему недолго пришлось наслаждаться своим торжеством. Он продолжал предаваться своей роковой страсти и умер через некоторое время в полном сумасшествии и одурении.

Я был знаком с одним юным аптекарем, который сначала привык вдыхать эфир для успокоения своих нервных головных болей, а затем – чтобы доставить себе приятное опьянение, о котором я только что говорил. С этой целью, улегшись на постель, он накрывал свое лицо платком, смоченным эфиром, и вдыхал его до тех пор, пока не испарялась вся жидкость. Увеличил ли он дозу или же был в тот день в дурном настроении, но только однажды утром молодого эфиромана нашли мертвым в постели, причем лицо его было покрыто платком, а на столе стояла пустая склянка.

Одна великосветская парижанка тоже вдыхала эфир. Впоследствии ее нашли мертвой в кресле – она еще держала в застывших руках платок и склянку.

Белюз сообщает, что одному знакомому ему эфироману было недостаточно смоченного эфиром платка. Он наливал эфир в умывальный таз и наклонял над ним голову. Однажды его нашли мертвым, с носом, погруженным в эту жидкость.

Один из больных доктора Фрерикса ходил по берлинским улицам, держа под носом тампон из ваты, пропитанный эфиром. Он распространял вокруг себя такой дурной запах, что все перед ним разбегались. Владелец дома, в котором он жил, отказал ему от квартиры, так как он беспокоил соседей удушливыми эфирными парами, распространявшимися из его входных дверей.

Злоупотребление эфирными вдыханиями может вызвать настоящие припадки злобного бешенства и развращение нравственного чувства, сходное с морфиноманией. Вот тому наглядный пример.

З. был известен всем парижским полицейским агентам под названием человек с эфиром. Это был молодой человек высокого роста, носящий очень громкую фамилию. Он плохо учился и смог с большим трудом сдать экзамен на аттестат зрелости. Во время франко-прусской войны ему было всего 20 лет. Он поступил в отряд Красного креста и здесь-то впервые познакомился с запахом эфира, который впоследствии стал для него роковым.

После заключения мира 3. поступил в одну из провинциальных семинарий, но скоро вернулся в Париж и принялся за изучение права.

Скоро его знакомые заметили, что он пристрастился к вдыханию эфира. 3. тратил на эту прихоть крупные суммы, и его эксцентричные выходки приобрели громкую известность среди товарищей. Благодаря полученному им воспитанию, они приняли специфический оттенок: в течение нескольких дней он накупил церковных предметов на 30 000 франков. Это усердие показалось его родне чрезмерным и побудило ее установить над ним опеку.

Находясь под бдительным надзором и не имея денег, 3. стал прибегать к скандальным средствам, чтобы иметь возможность предаваться своей роковой страсти. Юный эфироман нанимал извозчика и приказывал везти себя к какой-нибудь аптеке. Выходя из кареты, он под тем или другим предлогом выманивал у кучера 5 франков, затем покупал флакон эфира, вновь садился в карету, приказывал возить себя по городу и в это время вдыхал эфир до полного опьянения. Тогда он выходил из кареты, отказывал в уплате кучеру и на его требования отвечал ударами трости. Полиция вмешивалась в дело и отводила всех действующих лиц в участок. Несчастной матери 3. приходилось самой приходить за сыном в полицию и хлопотать о его освобождении. При спорах, которые здесь возникали, он отвечал на ее увещания самыми грубыми оскорблениями. Как только ему удавалось освободиться, он брал другую карету, отправлялся в другую часть города. Там повторялась та же сцена, и проводил ночь в другом участке, так что вскоре приобрел в мире полицейских широкую известность.

Чтобы покончить с этим, родственники по совету врачей решили отправить его на два года на корабле в морское путешествие до мыса Горн. Как только корабль входил в какую-нибудь гавань, капитан отдавал приказ тщательно запирать своего пленника. Он выпускал его на свободу, только когда корабль находился в открытом море. Тем не менее в Вальпараисо ему удалось бежать и сесть на корабль, отправлявшийся во Францию. Он возвратился в Париж и на другой же день принялся за вдыхание эфира. Его несчастная мать разослала циркуляр во все аптеки с просьбой не давать ее сыну ужасного яда. Но это ни к чему не привело, так как неисправимый эфироман стал обращаться в москательные лавки.

В течение двух недель 3. был арестован пять раз и два раза осужден судом исправительной полиции.

С этих пор его жизнь становится длинной одиссеей по лечебницам душевнобольных. Он перебывал во всех психиатрических больницах, и отовсюду ему удавалось бежать, так что пришлось засадить его в Шарантон, где этот редкий субъект теперь помещен в отделение для буйных.

Он одарен гениальностью по части побегов, так как и отсюда уже убегал несколько раз. Парижский суд объявил его лишенным гражданских прав.

Госпожа Д., живя в поместье в центре Франции, тоже привыкла употреблять эфир. Так как во время блаженного состояния, охватывавшего ее под влиянием эфира, ей было трудно держать на лице платок, то она сочла более удобным поливать эфиром свой лиф и юбку. Однажды пары эфира, отличающиеся большей воспламеняемостью, достигли огня, пылавшего в камине. В одну минуту несчастную охватило пламя, и она заживо сгорела.

Все эти примеры, на мой взгляд, ясно показывают, какие опасности грозят каждому эфироману: с одной стороны – его ждет сумасшествие, деморализация и бешенство, а с другой – внезапная смерть вследствие прямого воздействия на нервные центры или даже пожара.

Мне, конечно, возразят, что такие крайности редки, и я готов с этим согласиться, но зато насколько часты менее острые последствия этого увлечения? Сколько умных людей тупеет от эфиромании, сколько нервных женщин, несносных для себя и для других, обязаны своим жалким положением злоупотреблению эфиром или морфием?

Что же делать? Как помочь злу? Можно ли лечить морфиноманов и эфироманов? Разумеется, но только при одном условии – чтобы они сами этого желали. Лучшее средство избежать действия яда заключается, конечно, в том, чтобы перестать его принимать.

С виду это очень просто, но на самом деле представляет много трудностей. Припомните, какие муки терпит пьяница, кающийся в своем пороке, и курильщик, желающий перестать курить, сколько раз они возвращаются к старой привычке?

Но не следует терять надежды на излечение, надо увещевать токсикоманов и указывать на угрожающие им опасности, не сгущая при этом краски, чтобы они не перестали вам верить. Во всяком случае, необходимо сначала действовать на токсикомана убеждением. В большинстве случаев он снисходительно выслушает вас и тотчас же после вашего ухода потянется к спринцовке или склянке, чтобы найти в обычном опьянении забвение ваших тревожных слов.

Лучше всего, если болезненное (morbide) состояние выяснилось, поместить больного в лечебницу, где над ним установят строгий контроль и где его резко или мало-помалу будут отучать от употребления яда, в зависимости от того, какой способ окажется более целесообразным в применении к данному больному.

Практичные американцы основали даже особые лечебницы для лечения морфиноманов. Немцы тоже открыли два таких заведения: одно – в Мариенберге, во главе которого стоит Левинштейн, а другое – в Шонберге, находящееся под руководством доктора Буркарта.

К сожалению, наши законы о душевнобольных не позволяют нам действовать таким же образом. Мы можем запирать только токсикоманов, уже сошедших с ума или слабоумных, а следовательно, неизлечимых.

Так как мы безоружны перед уже развившейся морфиноманией, то самое лучшее, очевидно, будет предупреждать ее появление. Поэтому первым делом следует затруднить для больных приобретение яда, или, другими словами, необходимо регламентировать продажу морфия таким образом, чтобы клиенты не могли собирать его в большом количестве. Надо, чтоб отдельный рецепт мог служить только один раз. Германский император, по предложению князя Бисмарка, уже издал указ по этому поводу. Не мешало бы и нам сделать попытку в том же роде.

Затем врачи не должны ни прописывать морфий без крайней необходимости, ни соглашаться на его обычное употребление, кроме тех мучительных болезней, когда пациенту предстоит быстрая и окончательная развязка. Тогда долг врача состоит только в смягчении предсмертных страданий больного.

Сами больные должны понимать, как опасен тот путь, на который они встали. Хотя чтение медицинских сочинений обычно не оказывается полезным для светских людей, но я рекомендовал бы им брошюры, посвященные двум разобранным нами ядам. Если и это на них не подействует, то они – совершенно неизлечимые морфиноманы.

Всем известно, что после совершения преступления виновный нередко бродит около тех самых мест, где оно было совершено, и смешивается с толпой любопытных, жадно следящих за происходящим на месте преступления. Больные похожи в этом отношении на преступников, и я нисколько не был бы удивлен, если бы мне сообщили, что на прочитанной мною лекции о морфиномании присутствовали лица, близко знакомые с предметом моих наблюдений. Им бы я сказал: "Уверяю вас, что я ничего не преувеличил, судите сами".

Но понятно, что не только на семьях больных, а на всех нас вообще лежит обязанность бороться против безумий, о которых я только что говорил. Этого можно достигнуть, удерживая близких нам людей от скользкого пути, по которому они идут, лишая их возможности вредить себе, наблюдая за ними и неумолимо вырывая у них из рук орудие их безумия.

Надеюсь, что читатель так и сделает, если мне только удалось передать ему мою веру и если он убедится, как я сам в этом убежден, что, несмотря на свое недавнее появление, модные яды поглотили более жертв, чем самые смертоносные яды в течение целого столетия.