М. Папуш. ПСИХОТЕХНИКА ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОГО ВЫБОРА

Разделение труда, определяющее жизнь современного человечества, бесповоротно разрушает единство трехтактной схемы жизнедеятельности организма: занятый на производстве человек делает вовсе не то, что его организм может полагать имеющим отношение к его "текущей потребности", да даже и интересу. Ему хочется пива, а приходится заворачивать гайки на каком-то конвейере, участвуя в сборке то ли часов, то ли самосвалов, то ли боевых ракет средней дальности.

Было бы нелепо полагать, что сборка этих самых ракет имеет какое бы то ни было отношение к воинственности. Просто "людям надо жить", а для этого, вроде бы, нужно получать зарплату [1], а поселок городского типа Васюки (8 тысяч 647 с половиной жителей) кормится в основном от завода по сборке ракет, и где же еще работать толковому, но не хватающему звезд с неба и не получившему высшего образования Ване Иванову? А его "половина" работает медсестрой (можно вспомнить, что этимологически этот примелькавшийся термин происходит от "сестры милосердия") в медпункте при том же заводе, и кричит: "Больной, пройдите к врачу в 13 кабинет!" – вовсе не тогда, когда ее охватывает острое желание помочь страдающему человеку.

Впрочем, обезьяне из эксперимента Кёлера, который мы упоминали, тоже хочется не ящики ворочать, а банан съесть. Но она "соображает", что может достать банан с помощью ящика, если подставит его под дерево. Кёлер, и прочие психологи вслед за ним, назвали это "мышлением". Так что когда говорится о мышлении, речь идет вовсе не о выполнении того же действия в воображении, то есть "с меньшей затратой энергии" (прежде чем гонять рояль по сцене, представить себе в уме, где ему лучше стоять), как по наивности мнилось Перлзу, а о выполнении другого действия, связанного с первоначальным "интересом" лишь косвенным образом. Удержание в сознании этой косвенной связи и установление все более сложных связей такого рода и есть мышление (точнее, одна из его функций).

Значительная часть того, чем занят и чем живет современный человек, связано с такого рода опосредованием. Можно сколь угодно сетовать по этому поводу, но, ввиду отсутствия хвоста, "обратно" повиснуть на ветке мы уже не можем. Так что если стремиться "к природе", то не назад, а "вперед к природе", то есть к приведению нашей, человеческой, многократно опосредованной жизнедеятельности в соответствие с "природой человека" (а "природа" эта, по-видимому, не сводится к происхождению от обезьяны, ибо, будучи изготовлен из этого материала, человек, как недавно стало вновь широко известно, создан также "по образу и подобию Божьему").

Человек может занимать разное положение относительно деятельности, которая им выполняется. Трех рабочих спросили, что они делают. "Не видишь, что ли – камни таскаю", – ответил один. "Деньги для семьи зарабатываю", сказал другой. А третий остановился, вытер руки и, внимательно посмотрев на собеседника, произнес: "Я строю Домский собор". Очевидно, что эти три человека осуществляют, – психологически говоря, – разную жизнедеятельность.

"Зарабатывание денег" (ради которого происходит "таскание камней") без реальной (elephantshit не в счет) связи с объемлющей ситуацией, – режим, в котором живет значительное большинство "трудящихся", – принято называть отчуждением. Критике отчуждения как состояния или положения современного человека посвящена огромная литература, от "Капитала" Маркса [2] до хайдеггеровского "Истока художественного творения" [3]. Существует и достаточное число проектов выхода из состояния отчуждения – для отдельной личности (чем и занимается экзистенциальная психотехника, так что мы еще вернемся к этой теме), частного социума [4] и человечества в целом [5].

Но интроекция – не отчуждение. Человек, в его теперешнем (недочеловеческом) состоянии, психологически приспособился к жизни в социокультурных джунглях, как когда-то приспосабливался к жизни в джунглях природных. По-видимому, чтобы понять, что такое невротический механизм интроекции, то есть какую реальность схватил Перлз в этом понятии, нам нужно перестать отождествлять человека с не доросшей до кёлеровской обезьяны антилопой-гну и попробовать разобраться, чем различаются "нормальное" участие в опосредованной деятельности от того же участия, но отягощенного интроекцией.

По-видимому, речь должна идти об особенностях гомогенизации, которая, допуская предметную разнородность, требует при этом четкого переноса интереса.

Обратим внимание, что обезьяне сравнительно легко дается ее "предметное мышление", когда ящик, на который можно встать, или палка, которой можно достать банан, находятся в поле ее зрения. Это обстоятельство дает обезьяне возможность соединить в одном представлении такие предметно-разнородные действия, как вставание на ящик, орудование палкой и поедание банана, и при этом ящик и палка катектируются у нее предчувствуемым вкусом банана.

Расширив это представление, можно сказать, что и для человека ситуация сохраняет (или восстанавливает) свою целостность, когда его сознание может удерживать все необходимые "опосредующие" предметности, вплоть до той, где имеет место фигура, наделенная реальным катексисом.

Мы уже сталкивались с этой темой дважды: один раз это был вопрос о реальности желания в психотехническом Практикуме, второй – необходимость удерживать реальные субличности с их реальными интересами за "круглым столом". Теперь необходимо развернуть последнюю тему до ситуации экзистенциального выбора.