К. С. Холл, Г. Линдсей. ТЕОРИИ ЛИЧНОСТИ

Теперь мы подошли к концу нашего путешествия через тринадцать основных типов теории личности. Читатель, который доверчиво следовал с нами до самого конца, наверняка поражен разнообразием и сложностью взглядов. Каждый тип обнаружил определенные отличительные черты и в каждом случае мы в находим в позиции автора нечто, что нуждается в исправлении и нечто, заслуживающее восхищения. Здесь представляется возможность сделать паузу и попытаться определить общие тенденции, существующие, несмотря на существенные различия между теориями личности. Важно, чтобы у студентов было чувство индивидуальности и собственного лица каждой точки зрения, но также важно, чтобы они сознавали, что в этом смерче противоречивых допущений и индивидуальных выражений есть нечто общее.

В этой последней главе мы возвращаемся к обсуждению теорий личности, чтобы обнаружить это общее, и наша дискуссия будет строиться относительно тех критериев, которые мы предложили в первой главе для сравнения теорий. Мы также представим некоторые вопросы, обсуждение которых нам кажется важным при определении будущего развития этой области. В заключение мы обсудим целесообразность попыток синтеза теорий личности с целью создания общей теории, максимально приемлемой для всех, работающих в этой области и в то же время более полезной, чем любая существенная теория.

Сравнение теорий личности

При сравнении теории мы будем уделять внимание не форме, а содержанию. Главная причина для игнорирования формальных различий связана с нашей убежденностью в том, что на данной стадии развития слишком мало оснований для выбора среди этих теорий по этому признаку. Все они нуждаются в существенном улучшении прежде, чем смогут быть сочтены даже в минимальной степени соответствующими формальным критериям, таким, как эксплицированность положений и точность определений. Хотя по этому критерию можно найти некоторые заметные различия между теориями, они менее интересны и важны, чем различия по существу или по содержанию. Однако следует сказать несколько слов о сравнительной плодотворности различных представлений в плане порождения исследований, и, завершив обсуждение сущностных различий между теориями, мы вернемся к этому вопросу.

Рассмотрение современных теорий личности показывает, что важность представлений о человеке как желающем, ищущем, целенаправленном существе сегодня не настолько находится в центре внимания, как три-четыре десятилетия назад. В течение первых трех десятилетий этого века один вопрос порождал драматические расхождения между различными психологами-теоретиками. Мак-Даугалл, Уотсон, Толмен и другие ведущие учение обращали серьезное внимание на то, обязательно ли людей надо рассматривать как целенаправленных существ. Хотя и верно, что некоторые современные теоретики, такие, как Олпорт, Мюррей, Гольдштейн, Роджерс, Ангьял и Адлер, особенно подчеркивают целенаправленность поведения, мы не видим сильного противодействия этой точке зрения. Даже такие теоретики, как Миллер и Доллард, Скиннер, Шелдон, для которых целенаправленность не выступает как нечто принципиальное в рассуждении о поведении и понимании поведения, не пытаются обозначить это как главное расхождение между их позицией и позициями других. Можно заподозрить, что относительно общий вопрос о целенаправленности человека был заменен серией более специфических вопросов о таких явлениях, как роль вознаграждения, значение Я, главенствующей роли бессознательной мотивации. Стало быть, в целом можно считать, что большинство психологов рассматривают человека как целенаправленное существо, и даже если это не признается, то не кажется поводом для жарких дискуссий.

Ключевой фактор в различении различных теорий личности – относительная важность бессознательных детерминант поведения в противоположность важности сознательных детерминант. Хотя это остается центральным вопросом, в последние годы, как представляется, сменились сами основания для разногласий. Изначально дискуссии разворачивались относительно реальности существования бессознательной мотивации, теперь же вопрос стоит не о том, существуют ли такие факторы, а в каких условиях и с какой силой они действуют. Разумеется, бессознательные факторы особенно подчеркиваются в теории Фрейда и во многих теориях, на которые повлиял ортодоксальный психоанализ, таких как теории Мюррея и Юнга, придающих этим факторам большое значение. На другом полюсе мы обнаруживаем теории Олпорта, Левина, Гольдштейна, Скиннера, Роджерса и экзистенциалистов, где бессознательная мотивация не занимает такого места или же обретает важную роль у аномального индивида. Правда, теоретики личности проявляют тенденцию ко все большему принятию роли бессознательных мотивов, но тем не менее, между теоретиками остаются существенные различия в том, насколько подчеркивается эта роль.

Центральное положение награды или подкрепления как детерминанты поведения наиболее энергично подчеркивается в теориях подкрепления Скиннера, Миллера и Долларда, а также у Фрейда при рассмотрении принципа удовольствия. Кеттел, Мюррей и Салливан также согласны с законом эффекта с определенными оговорками относительно условий научения. В противоположность им, Олпорт, Ангьял, Бинсвангер, Босс, Гольдштейн и Роджерс относительно явно отводят награде вторичную роль. В целом представляется, что современные воззрения реже, чем в прошлом, содержат идею о том, что человек мотивируем сознательным стремлением максимизировать удовольствие и минимизировать боль. Подчеркивается функция награды как детерминанты поведения безотносительно к сознанию и несознаванию их роли индивидом. Мы видим возрастающую тенденцию теоретиков личности внести ясность в вопрос о награде, приписав ему главное значение или подчинив иным принципам.

Смежность или пространственная или временная связь двух событий, не столь явно подчеркивается большинством теоретиков личности. Несмотря на огромную историческую важность Павловских исследований обусловливания, мы видим, что ни один из обсуждавших нами теоретиков не сделал этот фактор краеугольным камнем своей теории. В самом деле, Э.Р.Гатри, поставивший в центр своей позиции простую ассоциацию, не оставил теоретического потомства. Миллер и Доллард, Скиннер явно подчинили смежность награде. Теория Фрейда, как представляется, приписывает ассоциации некоторое значение в процессе формирования симптома и его трансформации, поскольку природа симптома или символа может частично определяться ассоциативными связями с прошлым. Однако по большей части теоретики личности либо не уделяют явного внимания ассоциации, или же приписывают ей минимальную роль в детерминации поведения. Состояние дел, вероятно, отражает убеждение теоретиков в том, что ассоциация сама по себе – недостаточное объяснение поведения, и что слишком очевидно, что ассоциация – незначительный фактор детерминации поведения. Правда и то, что теоретики личности очень поглощены мотивационным процессом, и простая ассоциация без связующего действия мотивов, представляется иррелевантной, если не еретической, для того, кто обращен к проблеме мотивации.

Существенные различия между теоретиками личности относительно процесса научения представлены с одной стороны – Скиннером, Миллером и Доллардом, детально обсуждавших этот вопрос, с другой – Бинсвангером. Боссом, Юнгом, Роджерсом, Шелдоном, не отводившим процессу научения особого места в своих теориях. Олпорт и Кеттел уделяли этому процессу существенное внимание, но по большей части их идеи представляют попытки соединить принципы, разработанные другими теоретиками. Оригинальный вклад в понимание научения сделал Левин, но никогда свои концептуальные разработки в этой области не ставил в центр. Большинство теоретиков личности удовлетворялись взглядом на развитие с точки зрения глобальных принципов – созревания, индивидуации, отождествления, само-актуализации или подобных, но не пытались представить подробную картину процесса научения.

Хотя некоторые теории, описанные в этой книге, явно различаются по тому, подчеркивают они конкретные аспекты, поведения или формулируют общие законы и принципы, ряд из них не попадают в точности под ту или другую категорию. Ангьял, Левин, Миллер и Доллард, Скиннер определенно претендуют на высокий уровень формализации, тогда как Бинсвангер и Босс, Шелдон ближе к реальному поведению как таковому и менее озабочены систематизацией высшего уровня. Юнг, несмотря на то, что настаивал на "фактах" поведения, разработал ряд очень общих принципов. Однако при рассмотрении других теорий по этому параметру, оказывается, что они – и общие, и частные. Выдающейся пример такого смешения конкретного и абстрактного – теория Фрейда. Его метапсихология – попытка сформулировать общие принципы, которые по его наблюдениям, составляли врожденную основу конкретного поведения отдельных индивидов. Мы обнаруживаем это смешение в теориях Олпорта, Адлера, Кеттела, Фромма, Мюррея, Роджерса и Салливана. Это выглядит так, как будто эти теоретики боялись утерять особенное поведение индивида, формируя законы относительно людей вообще. Эти теории, используя термины Олпорта, и идеографические, и номотетические.

Хотя процессом научения могут пренебрегать, очевиден огромный интерес к продуктам научения или структуре личности. Одна из наиболее ярких отличительных черт теорий личности – развернутые и четкие схемы, представляющие структуру личности. Среди тех, кто наиболее детально рассмотрел приобретения личности, – Олпорт, Кеттел, Фрейд, Юнг, Мюррей, и Шелдон. Исторически можно проследить тенденцию: теоретики, занятые процессом научения, менее занимаются тем, что приобретается в результате научения, и наоборот. Однако, в настоящее время те теоретики, которые страдают недостатком – обращением либо к научению, либо к структуре, – стремятся компенсировать этот недостаток, заимствуя ряд представлений из другой теории, обращенной к этой отвергнутой области. Лучшие примеры этой тенденции усилия Миллера и Долларда включить в свою теорию научения структурные представления психоанализа. Нет сомнения, что искушенный теоретик личности сегодня принимает ответственность и за рассмотрение процесса обучения, и за рассмотрение его результатов.

Мы уже отмечали тот факт, что американские психологи – если рассмотреть их как отдельную группу – минимизировали роль факторов наследственности как детерминант поведения. В то же время многие из теоретиков, которых мы обсуждали, подчеркивают важность этих факторов. Шелдон убежден в главенствующей роли генетических детерминант, и надеется, что его подход к изучению поведения прольет свет на соотношение генетических и поведенческих событий. Кеттел проявлял и теоретический, и практический интерес к роли наследственности в поведении. Его исследования во многом оказали сильную поддержку теоретическим убеждениям по этому поводу. Теория Юнга признает важность генетики, Фрейд считает генетические факторы факторами первичной важности. Мюррей и Олпорт также признавали важность наследственности, хотя уделяют ей меньше внимания, чем упомянутые выше теоретики. Хотя наследственность в целом признается теоретиками экзистенциалистической ориентации, ее роль преуменьшается положением о том, что человек обладает свободой стать тем, чем хочет. Кстати, это единственная теория личности в этой книге, признающая свободную волю основной детерминантой поведения. Ни одна другая теория не полагает наличие такой вещи, как свободная воля. Скиннер, который постоянно и резко критиковал представление о свободе воли, выглядит вполне нейтральным по отношению к идее важности генетических различий. Наименьшее внимание из тех, кого мы изучали, уделяют этим факторам Фромм, Хорни, Роджерс и Салливан. И тут мы с некоторым удивлением обнаруживаем, что большинство теоретиков личности принимали или подчеркивали идею важности генетических факторов, но лишь немногие сочетали этот теоретический взгляд с релевантными эмпирическими исследованиями.

Различие в теоретических позициях Фрейда и Левина – прекрасная иллюстрация различий между теоретиками личности во внимании к событиям настоящего или событиям, имевшим место на ранних этапах развития. Стимул-реактивная теория Миллера и Долларда, персонология Мюррея, межличностная теория Салливана своим интересом к раннему опыту напоминают теорию Фрейда, а позиции Олпорта, Роджерса и теоретиков-экзистенциалистов напоминают позицию Левина, поскольку подчеркивают значение настоящего. Реальные и важные теоретические различия по этому поводу иногда маскируются предположением о том, что теоретики, подчеркивающие роль раннего опыта, делают это лишь поддавшись обаянию истории или прошлого, а не в связи с предсказательной силой или важностью этих событий. Защитники идеи важности настоящего утверждают, что прошлое может быть важно сейчас только действуя через факторы настоящего. Таким образом, если мы полностью понимаем настоящее, нет нужды обращаться к прошлому. Действительно, нет реального разногласия по поводу того, что прошлое влияет на настоящее через действие факторов настоящего, сил или установок (идей, архетипов, воспоминаний, диспозиций). Однако те, кто подчеркивает важность прошлого, утверждают, что для понимания развития знание прошлого обязательно, и оно также дает информацию о силах, действующих в настоящем. Главное разногласие между двумя лагерями – по вопросу о том, можно ли адекватно оценить факторы, влияющие на поведение в настоящем, на основе рассмотрения поведения в настоящем, и могут ли знания о событиях прошлого не нести принципиально важной информации. Похоже, что по этому вопросу теоретики личности делятся примерно поровну.

Наибольшее внимание проблеме последовательности развития уделяется в теориях Фрейда, Миллера и Долларда, Скиннера, в меньшей степени эта тема присутствует в теориях Адлера, Ангьяла и Салливана. В этих теориях предполагается, что события настоящего систематически связаны с событиями прошлого, что развитие – упорядоченный и согласованный процесс, описываемый на основе единой системы принципов. Напротив, Олпорт, Левин и до некоторой степени Роджерс явно утверждают недостаточную последовательность в развитии и относительную независимость функционирования взрослого от событий детства или младенчества. Юнг также подчеркивает дизъюнктивность развития, хотя наибольшую непоследовательность видит в том, что происходит в среднем возрасте, когда биологические мотивы во многом заменяются культурными и духовными потребностями. Эти теоретики полагают, что мы должны использовать разные принципы при рассмотрении того, что происходит на разных стадиях развития. Не все теоретики личности проявляют большой интерес к процессу развития, но большинство из тех, кто это делает, представляет развитие как последовательный процесс, который можно представить на основе единой системы теоретических принципов.

Мы уже сошлись в том, что одной из особенностей, которую развитая теория личности исторически переняла у других типов психологического знания, – это подчеркивание целостности, холизм. Соответственно, большинство современных теоретиков могут быть названы организмистами. В целом они подчеркивают важность рассмотрения индивида как целостной функционирующей единицы. Так, Олпорт, Ангьял, Гольдштейн, Юнг, Мюррей, Роджерс и Шелдон подчеркивают тот факт, что элемент поведения не может быть понят отдельно от остального в функционирующем человеке, включая биологическую внешность. Лишь Скиннер, Миллер и Доллард, как представляется, сопротивляются этой идее и задаются вопросом о важности изучения "целостного индивида". Важность идеи поля подчеркивается Адлером, Ангьялом, Бинсвангером. Боссом, Левином, Мюрреем и Салливаном. Однако лишь Левин и Мюррей попытались дать подробный перечень переменных, на основе чего можно анализировать поле. Этот недостаточный интерес к детальному анализу – логическое следствие холистических убеждений полевых теоретиков, которые заставляют их осторожно относиться к отдельным системам переменных. Почти никто не отрицает важности ситуации, в рамках которой осуществляется поведение, хотя Фрейд, Юнг, Миллер и Доллард, Шелдон и Скиннер уделяют этому менее пристальное внимание, чем другие, уже упомянутые теоретики. Очевидно, что обычный современный теоретик личности подчеркивает важность "органического" изучения поведения, без попыток изоляции малых фрагментов поведения для микроскопического изучения. В то же время возрастает тенденция к тому, что теоретики личности стараются дать полное представление о ситуации, в контексте которой возникает поведение.

Человек, который разделяет холистическую позицию, может использовать один из двух подходов к репрезентации поведения. Он может просто полагать, что удачная теория должна быть комплексной, многомерной и включать рассмотрение ситуации, в которой возникают поведенческие события. С другой стороны, он может полагать, что все поведение индивида настолько внутренне сцементировано и, кроме того, связано с контекстом среды, что любая попытка абстрагировать для изучения элементы или переменные обречена на неудачу. Первая точка зрения признает комплексный характер поведения и полагает, что для достижения успеха в предсказании поведения нужна комплексная его модель. Другая точка зрения видит в комплексности поведения самое главное и настаивает на том, что "всем" аспектам индивида и ситуации необходимо воздать должное прежде, чем будет возможен прогресс. Легко понять, что теории, представляющие последнюю точку зрения, обычно особо подчеркивают уникальность индивида. Поскольку теория настаивает на том, чтобы исследователь принимал во внимание все больше различных граней личности, должны стать очевидными и стать предметом обсуждения особенности каждого индивида и, разумеется, каждого акта. Дальше всех в подчеркивании важности полного представления индивидуальности продвинулся Олпорт. Как мы видели, фактически это привело Олпорта к положению о том, что больше внимания нужно уделять идеографическому методу изучения поведения. Та же общая точка зрения представлена в теориях Адлера, Бинсвангера, Босса, Левина и Мюррея. Теории Скиннера, Миллера и Долларда наиболее ясно отрицают принципиальное значение уникальности поведения. Хотя есть некоторые теоретики, в первую очередь обращающиеся к уникальности поведения, это кажется менее типичным для современной психологии, чем подчеркивание организмичности.

Обычно признается, что S-R теоретики и Скиннер имеют дело со сравнительно малыми единицами поведения, в то время как теоретиков-организмистов более занимают единицы, охватывающие целостную личность. Кеттел, Левин и Шелдон благоволят к меньшим единицам, а Олпорт, Бинсвангер, Босс, и Роджерс описывают поведение на основе более крупных единиц. Остальные теоретики широко распределяются по молекулярно-молярному спектру. Фрейд, например, мог при необходимости анализировать поведение в очень мелких единицах, но мог и относится как к единице к целостной личности.

Хотя фактически все теоретики, описанные в этой книге, признают, что структура личности может быть нарушена или даже разрушена тревогой, конфликтом, фрустрацией, стрессом и физическими травмами, некоторые из них приписывают индивиду большую эластичность и "гомеостатичность", чем другие. В частности, Гольдштейн показал, как часто пациент с мозговыми нарушениями может достичь некоторого уровня стабильности приходя в согласие со средой. Для Фрейд а стабилизирующую роль играют Я, его интегративные и защитные механизмы, а Юнг и Адлер признают важность компенсации как гомеостатического средства. В представлениях Роджерса понятия Я и организма позволяют рассмотреть стабильность личности, как биосфера в теории Ангьяла. Ряд интегративных понятий есть у Мюррея. Другие теории например, теории Кеттела, Шелдона и Салливана, хотя явно не дезавуируют гомеостатические механизмы в личности, хранят о них молчание.

Значение психологической среды или мира опыта, как противоположного миру физической реальности, принимается большинством теоретиков личности, а некоторыми подчеркивается в особенности. Наиболее явно и последовательно эта точка зрения разработана Бинсвангером, Боссом, Левином и Роджерсом. Фактически их обвиняли в том, что они во многом игнорируют реальный мир – в результате того, что занимаются миром опыта. Этой точке зрения уделяется серьезное внимание во многих психоаналитических теориях и в теории Мюррея. Хотя никто не оспаривает, что то, как видит данное событие индивид, имеет некоторое влияние на то, как он отреагирует на это событие, мы обнаруживаем, что этому процессу уделяется мало внимания в теориях Кеттела, Миллера и Долларда, Шелдона и Скиннера. В целом же возможно сказать, что теоретиков личности более занимает роль психологической, а не физической среды.

Мы видели, что понятие "Я" используется теоретиками личности в нескольких смыслах. Либо в нем видится группа психических процессов, являющихся детерминантами поведения, или же оно рассматривается как система установок и чувств индивида на свой счет. В той или иной форме Я играет важнейшую роль в большинстве современных представлений о личности. Речь идет не только о тех теориях, которые обозначаются как теории Я, но и о большом числе других теорий, где это понятие выступает как центральный теоретический элемент. Среди теоретиков, использующих понятия Я или эго, – Олпорт, Адлер, Ангьял, Кеттел, Фрейд, Гольдштейн, Юнг и Роджерс. Лишь Айзенк, Скиннер, Миллер, Доллард и Шелдон не придают в своих описании поведения важной роли Я. Правда, многие современные представления о Я смогли избежать или уменьшить субъективность, характерную для ранних представлений. Явно наблюдается тенденция в направлении выявления операций, посредством которых можно измерить Я или отдельные его стороны. Можно сказать, что на заре психологического теоретизирования Я или самости придавался мистический или виталистический смысл, тогда как теперь Я, кажется, потеряло эти свойства и хотя бы отчасти подчиняется количественному измерению. Очевидно, что теоретики личности в наши дни проявляют все возрастающий интерес к Я и сопутствующим процессам.

Важность детерминант группового членства – предмет особого внимания в первую очередь в тех теориях, на которые серьезно повлияли социология и антропология. Примеры – позиции Адлера, Фромма, Хорни, Левина и Салливана. Вполне естественно, что теоретики, подчеркивавшие роль "поля", в котором возникает поведение, должны также проявлять интерес к тем социальным группами, к которым принадлежит индивид. С этим согласуется то, что все вышеназванные теоретики, за исключением Миллера и Долларда, могут считаться теоретиками поля. Ни один из тех теоретиков, которых мы изучали, не полагает факторы группового членства неважными, хотя Олпорт, Ангьял, Бинсвангер, Босс, Гольдштейн, Юнг, Шелдон и Скиннер предпочли не фокусировать на них специального внимания. В целом представляется, что возрастающее внимание к социокультурному контексту, в котором возникает поведение, – тенденция современных теоретиков личности.

Мы видели, что для теоретиков личности обычны попытки сформировать межпредметные связи для своих теорий. Большинство этих попыток связаны с возможностью интерпретации психологических понятий с помощью открытий и представлений биологических наук. Примеры этой тенденции – теории Олпорта, Фрейда, Гольдштейна, Юнга, Мюррея и Шелдона. Скиннер и экзистенциалисты, быть может, наиболее определенным образом развивают теорию на чисто психологическом уровне. Ни один из обсуждаемых теоретиков, за исключением возможно, Левина, не представляется в первую очередь ориентированным на связь своих формулировок с антропологией и социологией. Однако Доллард и Миллер, Фрейд и Мюррей проявляют равный интерес к биологическим и социальным наукам. Ясно, что в целом теоретики личности более ориентированы на биологические, а не социальные науки. Однако есть свидетельства растущего интереса к социологии и антропологии.

Различие и многообразие мотивации получило полное признание в теориях Олпорта, Кеттела, Левина и Мюррея. В каждой из этих теорий подчеркивается тот факт, что поведение может быть понято только на основе выявления и изучения большого числа мотивационных переменных. Лишь теории Кеттела и Мюррея представляют развернутые попытки перевести эту множественность в ряд специфических переменных. Адлер, Ангьял, Бинсвангер, Босс, Фрейд, Фромм, Гольдштейн, Хорни, Роджерс, Шелдон и Скиннер подходят к изучению поведения с более кратким перечнем мотивационных понятий. Таким образом, хотя теоретики личности глубоко интересуются мотивацией, они делятся на тех, кто представляет ее с точки зрения относительно небольшого числа переменных, и тех, кто считает необходимым большое их количество.

Параллельно множественности мотивов можно рассмотреть сложность механизмов, выделяемых различными теоретиками для объяснения человеческого поведения. На одном полюсе – полюсе сложности – мы обнаруживаем теории Кеттела, Фрейда, Юнга и Мюррея; на другом теории Адлера, Бинсвангера, Босса, Гольдштейна, Хорни, Роджерса и Скиннера. Адлер и Хорни в качестве всеобщего принципа личности выделяют творческое Я. Для Гольдштейна это само-актуализация, для Бинсвангера и Босса – бытие-в-мире, для Роджерса – организм, для Скиннера – подкрепление. Остальные теории находятся где-то между сложностью и простотой.

Многие теоретики личности уделяют постоянное внимание проблеме актуализировавшейся, зрелой или идеальной личности. Это – яркая черта теорий Роджерса, Бинсвангера и Босса, Олпорта и Юнга. Данная проблема занимает важное место в работах Фрейда, Адлера, Хорни, Мюррея, Ангьяла и Гольдштейна. К теоретикам, которые проявляли минимальный интерес к оценке зрелости и само-актуализации, относятся Левин, Кеттел, Миллер и Доллард, Скиннер.

Как мы видели, между различными теоретиками есть существенные различия в их отношении к аномальному поведению. Речь идет не только о том, что некоторые теории построены в основном на базе изучения людей с невротическими и иными нарушениями: многие теоретики предложили методы лечения различных форм психопатологии. Истоки психоанализа – в наблюдении за пациентами, проходящими психотерапию, и хорошо известен тот фундаментальный вклад, который привнесла эта теория в понимание и лечение всех разновидностей поведенческих девиаций. Во многом ту же связь можно увидеть между поведенческими нарушениями и теориями Юнга, Адлера, Хорни, Салливана и Ангьяла. Аномальное поведение ассоциируется с проблемами теории Гольдштейна, с изучением и пониманием индивидов с повреждениями мозга. Менее всего проблемами психопатологии занимались Левин, Олпорт и Кеттел.

До этого момента наше обсуждение было весьма общим, мы почти не старались рассмотреть каждую теорию в связи с каждым вопросом. Нас более интересовал общий статус современной теории личности, чем то, что мы могли бы получить посредством подробного сравнения различных теорий. Эта обобщенность частично исправляется таблицей 15-1, в которой по каждому отдельному вопросу обозначено, придается ли ему особое значение в той или иной теории, занимает ли она некоторое промежуточное положение или не придает ему значения. Конечно, эти оценки приблизительны. Недостаток точности связан с тем, что при рейтинге использованы очень широкие категории, а также со сложностью теорий, что во многих случаях делает невозможным точное представление о том, как конкретный теоретик рассматривает данный вопрос. В любом случае основания для оценки представлены в предшествующих главах с соответствующими ссылками на оригинальные источники. Соответственно, читатель не должен воспринимать наши суждения некритично, он может вынести собственные суждения на основании тех же источников, которыми пользовались мы.

Теория личности в перспективе

В таблице 15-1 символ "Н" означает, что теоретик в высокой степени подчеркивает значение данного положения или системы детерминант. "М" означает среднюю, умеренную позицию, "L" – низкую оценку значимости положения или его игнорирование теорией.

Можно заметить – без дополнительной дискуссии – что в связи с данными, представленными в предыдущем издании "Теорий личности", было осуществлено, насколько мы знаем, несколько аналитических работ. Первое такое исследование было осуществлено Десмондом Картрайтом (Desmond Cartwright, 1957). С помощью факторного анализа было выделено четыре фактора. Фактор А включает целенаправленность и детерминанты группового членства. Этим фактором насыщены теории Адлера, Фромма, Хорни, Роджерса и Салливана. Фактор В включает свойства структуры, наследственность и биологию. (Ангьял, Айзенк, Фрейд, Юнг, Мюррей и Шелдон). Целенаправленность, организмичность и Я (Я-концепция, представления о себе) – главные атрибуты, составляющие фактор С. Высокую нагрузку по этому фактору несут теории Олпорта, Ангьяла, Гольдштейна и Роджерса. Четвертый фактор состоит из структуры и наследственности и важен только в отношении факторных теорий.

Через несколько лет Тафт (Taft, 1960) сообщил о результате кластерного анализа данных. Кластер 1 включает Адлера, Фромма, Хорни, Мюррея и Салливана, и ему было дано название "функционалистические теории социального поля". Второй кластер, обозначенный как "подход к бессознательным комплексам и структурам личности с точки зрения развития" включает лишь трех теоретиков психоанализа – Фрейда, Адлера и Юнга. Ангьял, Гольдштейн, Юнг и Роджерс образовали кластер, названный "врожденная организмическая само-актуализация". Кластер IV определяется как "непрерывное развитие во взаимодействии с социальным окружением". Этим фактором нагружены теории Адлера, Фрейда, Мюррея и Салливана. Последний кластер включает Олпорта, Кеттела, Айзенка, Фрейда, Юнга и Шелдона и обозначен как "конституциональные структуры, личности".

Шах (Schuh, 1966) осуществил кластерный анализ и в отношении атрибутов, и в отношении теоретиков. Мы сообщим только результаты по теоретикам. Они подпадают под четыре кластера. Первый включает Адлера, Фромма и Хорни и обозначается как "значение социума". Второй состоит из Олпорта, Ангьяла, Гольдштейна, Миллера и Долларда, Роджерса и называется "значение Я". Третий включает Айзенка, Фрейда, Левина, Мюррея и Шелдона, а четвертый – Кеттела. Юнга и Салливана. Эти два кластера не получили названий, поскольку не было найдено общих черт, характеризующих различные точки зрения.

Это приводит нас к вопросу о том, насколько хорошо эти теории функционировали в качестве генераторов исследований. Мы уже договорились, что это – наиболее важное оценочное сравнение, которое можно предпринять в отношении теорий; к сожалению, это – самое сложное сравнение, которое можно было бы осуществить с уверенностью. Все теории обладают некоторыми функциями генерирования исследований, но различная природа исследований, как и сложность взаимоотношений между теорией и относящимися к ним исследованиям, оставляет возможность лишь для грубых суждений.

Признавая субъективность и тенденциозность нашего вердикта, мы полагаем, что теоретиков можно разделить на три кластера с точки зрения того, насколько они были плодотворны в стимулировании исследований. К первой группе принадлежат теории, которые привели к большому количеству исследований, осуществленных в различных областях различными группами ученых. Сюда мы относим теорию Фрейда, стимул-реактивную теорию, позицию Скиннера и теорию Левина. В каждом случае "послание" теории вышло за границы маленькой группы сотрудников, так что проблемы, относящиеся к этой теории, исследовались в различных ситуациях людьми, представляющими достаточно гетерогенные научные основания. Вероятно, лучший тому пример – психоанализ, поскольку индивиды, осуществляющие исследования, релевантные психоаналитической теории, очень разнятся – от тех, кто непосредственно работает в русле медико-психоаналитической традиции до тех, кто принадлежит к традиции экспериментальной или биологической. Есть много источников, в которых задокументировано огромное количество таких исследований, например. Hall & Lindzey (1968), Hilgard (1952), Sears (1943). Эта теория не только существенно повлияла на психологические исследования, но и на исследования антропологические и социологические, а также имела влияние – более ограниченное на другие социальные науки, литературу, изобразительное искусство и религию.

Точно так же ясно, что теория Левина привела к большому количеству релевантных исследований, многие из которых осуществлялись учениками Левина. Хотя влияние этой теории за пределами психологии было заметно меньше, чем теории Фрейда, в рамках психологии оно распространяется на области, где Фрейдовское влияние чувствуется очень мало. Очевидно, что в рамках социальной психологии и психологии личности она занимает место в ряду наиболее влиятельных, имея в виду качество и количество генерированных исследований.

Стимул-реактивная теория Халла, модифицированная Миллером и Доллардом, и другими, также породила большое количество исследований по самым разнообразным проблемам. Она приложима к проблемам психопатологии, социального поведения, психологии обучения – помимо обычных областей научения у человека и животных. Даже в социальной антропологии влияние ее выше, чем у других теорий, кроме теории Фрейда. Далее, количество экспериментальных исследований, релевантных этой теории, гораздо больше, чем в любом другом случае, если иметь в виду обсуждавшиеся теории. Правда, мы видим здесь больше гомогенности среди исследователей, чем в случае Левина или Фрейда. Однако и здесь многие исследования были осуществлены теми, кто не имел прямых контактов с Халлом.

Как мы уже отмечали, Скиннер, его ученики и те, на кого он повлиял, осуществили огромное количество исследований. Хотя многие из них были поставлены психологами-экспериментаторами, среди исследователей в клинической области и в области психологии личности есть возрастающая тенденция к осуществлению исследований, непосредственно базирующихся на представлениях Скиннера. Даже в социологии есть исследования и формулировки, на которые повлияла идея оперантного обусловливания. Наиболее впечатляющее свидетельство этой продуктивности – большой и еще расширяющийся "Journal of Experimental Analysis of Behavior", посвященный исключительно исследованиям, выполненным в этой традиции.

Второй кластер включает те теории, которые сопровождались большим количеством исследований, либо достаточно ограниченного масштаба, либо осуществленных теми, кто был тесно связан с теорией и ее развитием. К этой группе можно отнести теории Олпорта, Кеттела, Гольдштейна, Юнга, Мюррея, Шелдона, Салливана и Роджерса. Как видно из посвященных им глав книги, каждая из этих теорий сопровождалась большим количеством релевантных исследований или вырастала их них. Однако в большинстве случаев исследование связано с ограниченным кругом проблем или с применением небольшого числа методик. Кроме того, эти исследования, как правило, осуществлялись небольшой группой близко связанных исследователей. В третью группу входят те теории, с которыми связано относительно мало исследований. Сюда мы поместили теории Адлера, Ангьяла, Бинсвангера и Босса, Фромма и Хорни.

Успокаивает то, что, несмотря на ограниченность теорий личности в роли генераторов исследований, многие из них все же сопровождались значительным числом исследований. Какие бы им ни были свойственны процедурные ограничения, фактом остается то, что в них задокументирован интерес теоретиков к изучению эффективности их теорий с точки зрения эмпирических данных. Трудно поверить, что в дальнейшем это не приведет к прогрессивным изменениям, которые породят более эффективные теории.

Размышления о современной теории личности

Каково будущее теории личности? Есть ли нечто, отсутствующее ныне на теоретической сцене и чему предстоит еще появиться? Есть ли в теоретическом подходе большинства психологов специфические недостатки? Есть ли какие-то проблемы, которые сегодня доминируют и указывают направление возможного будущего прогресса? Нам кажется, есть, хотя следует признать, что не все психологи – а быть может, и большинство, – согласятся с точностью наших высказываний.

Мы полагаем, что психология личности много выиграла бы, если бы психологи тоньше понимали природу и функции теории. У этой проблемы много сторон, но, вероятно, важнее всего – понять центральное значение теории как средства генерирования или стимулирования исследований. Психологам стоит отказаться от мысли о том, что миссия их выполнена, если они предлагают теоретические формулировки относительно того, что уже известно в данной эмпирической области. Если теория всего лишь организует известные факты, мы остаемся на описательном уровне и вполне можем отказаться от теоретизирования. Мысль проста: теории должны оцениваться с точки зрения того, порождают ли они новые исследования. Психологам стоит проявлять больше желания принять тот факт, что допущения относительно поведения, из которых невозможно вывести предсказания – не стоят времени, усилий и бумаги. Пусть психологи обращаются к формулированию положений, имеющих некоторое осмысленное отношение к тому, чем они занимаются – к изучению поведения.

С этой потребностью совершенствования методологии связана потребность в более тонком различении впечатляющего литературного стиля и убедительного теоретизирования. Очевидно, что с точки зрения читателя, чем более литературно и убедительно теоретик представляет свою систему, тем лучше. Однако, должно быть столь же очевидно, что красота презентации ни в коей мере не является мерой того, насколько теория является эмпирически важным средством. В настоящее время, как представляется, многие теоретики оценивают теорию по тому, насколько обаятелен автор в представлении своей теории. Хотя живой и впечатляющий стиль играет важную роль в пробуждении интереса к теории, оценка ее плодотворности должна стоять на других основаниях. Суть в том, что отношение к теоретику должно исходить из полезности теории для исследований, а не из литературного блеска.

Теория личности и исследования в этой области нуждаются в усилении как радикализма, так и консерватизма. Можно сформулировать это как повышение творческого воображения и критичности оценки. Хороший теоретик должен иметь бесстрастное желание радикально пересмотреть привычные допущения относительно поведения. Насколько это возможно, следует освободиться от привычных предрассудков относительно поведения. Проявив однажды способность к обновлению или созданию теории, не привязанной жестко к существующим представлениям о поведении, теоретик затем должен проявить ригидный консерватизм в развитии, формализации, приложении и проверке следствий из своей точки зрения. Другими словами, теоретик должен ломать условности, но, когда устанавливается новая система условностей, следует стремиться тщательно изучить все, что в них скрывается. Невозможно проверить следствия теории, если теоретик не хочет достаточно долго придерживаться одной позиции – тогда нельзя осуществить верификационные процедуры. Это не означает, что следует цепляться за свои формулировки перед лицом возможной дезавуации. Это означает, что в стабильное "тело" теории следует вводить изменения на основе полученных в контролируемых условиях эмпирических данных, а не из-за каприза или мимолетных наблюдений. Очень важно, чтобы теоретик и его последователи занимались эмпирическими исследованиями, а не словесными спорами. Не столь важно, кто из теоретиков выступает первым действующим лицом в споре а важно то, чья теория личности продуктивнее всего генерирует важные и проверяемые эмпирические следствия.

Давно пора освободить теоретика личности от обязанности оправдываться за те теоретические положениям которые отличаются от нормативных или привычных взглядов на поведение. Слишком часто мы обнаруживаем, что та или иная теория критикуется за то, что слишком сильно подчеркивает негативные стороны поведения или переоценивает значение половой мотивации. Действительно, с точки зрения здравого смысла люди обладают и хорошими, и плохими свойствами, не только половыми мотивами, но и другими. Но в отношении развития теорий поведения такая аргументация неуместна. Теоретик, как мы только что сказали, обладает полной свободой отказываться от привычных представлений о поведении, от него требуется только формулировать эмпирически полезные представления о поведении. Вопрос об удовольствии или обиде среднего человека здесь не важен. Вполне возможно, что самые плодотворные теории поведения будут самыми обидными для обычного члена нашего общества. Разумеется, вполне возможно и обратное. Мы говорим здесь не о том, что теоретики должны отвергать привычные взгляды на поведение или принимать их. Они свободны в своем выборе. В отношении этих взглядов их позиция – нейтральная, она может быть близка или отклоняться от них, и оценка выбора основывается на критериях, также не соответствующих нормативной приемлемости или девиантности теории. Многое из часто встречающейся иной критики теоретических формулировок также сомнительно. Так, положения о том, что данная теория слишком молекулярна, слишком рациональна, слишком механистична просто отражает предрассудки данного критика относительно поведения. Замечания такого рода более служат выражению позиции критика, а не оценке теории. В конечном итоге единственная реальная критика данной теории – это другая теория, более эффективная. Если кто-то говорит, что данная теория слишком молекулярна, остается продемонстрировать, что альтернативная теория, использующая более крупные единицы анализа, способна сделать все то, что и первая, плюс что-то еще.

Можно сказать, что в настоящее время в психологии слишком малое значение придается эмпирическому исследованию, непосредственно исходящему из существующих теорий, и вместе с тем слишком большое значение – теоретическим представлениям или спекуляциям, осуществленным после того, как осуществлены определенные открытия. В сознании многих психологов более высокий престиж ассоциируется с созданием новой, хотя и тривиальной, теории, обладающей трудно демонстрируемым небольшим превосходством над существующими теориями, чем с осуществлением исследований, базирующихся на уже существующей важной теории. Психологи, благоговеющие перед теорией, и то, что они не смогли различить объяснения "после того" и предсказания "до того", создали систему условий, когда максимальный интерес вызывает создание теории и минимальный – изучение следствий из существующей.

Досадным и вредным свойством некоторых современных теорий личности является тенденция к тому, что может быть названо теоретическим. империализмом. Мы имеем в виду попытки убедить читателя, что та или иная возникшая теория – единственно правильно объясняющая поведение. Так, многие психологи утверждают, что единственная обоснованная теория – та, которая рассматривает непрерывное взаимодействие с психологическим процессом, другие отстаивают плодотворность только "молярных" представлений, иные полагают, что в центре внимания теоретика должен быть социальный контекст. Вопрос не в том, что эти теоретики обязательно ошибаются, а в том, что теоретизирование это "свободное предпринимательство". Никто из теоретиков не имеет права учить других их делу. Каждый вправе формулировать собственные представления и устанавливать возможно большую их связь с эмпирическими данными, свидетельствующими об их полезности. Он равным образом может соединять теорию и данные с рациональными аргументами, которые считает убедительными относительно того, почему в конце концов его подход окажется плодотворным. Но полагать, что именно так должен осуществляться прогресс, – нонсенс, и может лишь смутить того, кто приступает к изучению данной области. Пусть теоретик как можно убедительнее представляет свою теорию, но пусть с уважением относится к тому факту, что нет такой вещи, как абсолютная правильность теории.

Все теории личности включают по крайней мере некоторые допущения относительно существования некоторой формы структуры личности. Так, хотя некоторые теоретики больше заняты сравнительной важностью внешних или ситуационных факторов, чем другие, все согласны до определенной степени в том, что существует некое постоянство личности, сохраняющееся в различные периоды времени и в различных ситуациях. Теоретические различия между приверженцами теории черт, такими, как Олпорт и Кеттел, и сторонниками ситуационного детерминизма, такими, как Хартшорн и Мэй (Hartshorne & May, 1928, 1929) привели к активным дискуссиям и появлению исследовательских программ в два десятилетия, предшествовавшие Второй Мировой войне. В последнее десятилетие этот вопрос снова возник как основная тема теоретических споров и исследований. Как мы ясно видели в случае Олпорта и Кеттела, теоретики черт полагают, что индивидов можно сравнивать с точки зрения черт или продолжительных диспозиций, и, обладая знанием сравнительной позиции индивида или показателя по данной черте, возможно во многом предсказывать поведение индивида в различных условиях среды. Верящий в ситуационный детерминизм убежден в том, что по большей части поведение – следствие условий среды или ситуации, в которой осуществляется поведение индивида. Так, поведение побуждается стимулами, а не возникает в связи с чертой или диспозицией. Промежуточная позиция утверждает, что индивидуальные диспозиции или черты влияют на ситуации, в которых оказывается человек, на стимулы среды. Интеракционистическая позиция приписывает важную роль переменным ситуации, и чертам или диспозициям. Трудно сомневаться в том, что этот теоретико-эмпирический вопрос будет иметь первостепенное значение в последующие десятилетия.

Последние годы показали, что психологи в каком-то смысле предпочитают развивать более скромные идеи, чем то, что обозначается единой общей теорией, охватывающей все адаптивное поведение человека или большую его часть. Эти более ограниченные, или мини-теории иногда связаны лишь с отдельными областями поведения, например, принятием решения или моторными навыками или с отдельными комплексами поведения, например, шизофренией или половым развитием. Некоторые теоретики обратились к математическим моделям познания или научения; других более интересует нейрофизиологический субстрат поведения, но во всех случаях теоретики фокусируют внимание на отдельных сферах или способах репрезентации поведения, несколько игнорируя многие другие его аспекты. Эти умеренные или ограниченные теоретические подходы должны в конце концов включиться в общие теории личности.

Как мы уже отмечали, последние годы сопровождались существенным развитием в широкой области психобиологии или биологии поведения. Систематическому изучению генетических детерминант поведения способствовало как появление новых методов и открытий, так и некоторое уменьшение традиционного для Америки внимания к среде – за некоторым исключением биологии (Manosevitz, Lindzey& Thiessen, 1969). Расширялось и углублялось знание о том, каким образом биологические факторы влияют на поведение и наоборот, и эта информация сейчас лишь начинает существенным образом включаться в попытки рассмотрения сложного поведения человека. Огромная жизненная сила нейронаук и хорошо рекламируемая забота о развитии эволюционной теории, ее распространении на области сложного человеческого поведения – агрессию, альтруизм, кооперацию, конкуренцию, стереотипы супружеских отношений указывают на возрастающую вероятность того, что биология сможет сказать о будущем теории личности гораздо больше, чем в отношении теорий прошлого.

Революции в методах и представлениях произошли не только в психобиологии, но и в области компьютеров и количественного анализа. Компьютеры широко используются для количественного анализа, часто позволяя психологу осуществить вычисления, буквально недоступные до введения компьютеров. Так, теории Кеттела и Гилфорда получили существенное усиление благодаря размаху и возможностям анализа. Правда и то, что многие теории, такие, как теория Скиннера и S-R теория, которые тесно связаны с лабораторными исследованиями, существенно продвинулись в связи с тем, что ныне компьютеры – существенная часть многих экспериментальных лабораторий и участвуют как в контроле за проведением эксперимента, так и в анализе данных во время самого исследования, что, в свою очередь, влияет на следующую стадию исследования. Это не только повышает эффективность экспериментов, но и позволяет осуществлять многие исследования на ранее недоступном уровне.

Использование компьютеров для моделирования мышления или других психических процессов также стало одним из главных теоретических упражнений. В самом деле, область искусственного интеллекта – по сути использование компьютеров для решения познавательных задач того типа, что обычно считались свидетельством человеческой мысли или интеллекта – стала оживленной областью исследований с участием математиков, инженеров-электриков, психологов и специалистов по компьютерам. Вопросы при изучении искусственного интеллекта: может ли компьютер играть в шахматы, осуществлять терапию, решать сложные задачи? Допущение состоит в том, что для того, чтобы создать эквивалент человеческого мышления, или любой иной формы поведения, мы должны вначале понять процессы, стоящие за человеческим поведением. Есть по крайней мере некоторые психологи, которые в компьютерных программах и моделировании человеческого поведения видят путь в будущее (Simon, 1969). Каковы бы ни были недостатки этой процедуры, она требует точности и эксплицитности.

Читатель не должен считать сказанное указанием на то, что настоящий статус теорий личности обескураживает. Действительно, современные теории есть за что критиковать, особенно при сравнении с абсолютными или идеальными стандартами. Однако важнее то, что при сравнении их с теми теориями, которые существовали тридцать-сорок лет назад, мы безошибочно видим признаки прогресса. Именно в последние тридцать пять лет было проведено большое количество релевантных эмпирических исследований, и в этот же период усилилось внимание к смежным дисциплинам. В то же время теории стали более эксплицитны в плане своих положений, гораздо больше внимания уделяется проблеме адекватных эмпирических дефиниций. Далее, очень расширился круг идей и представлений о поведении. В целом мы полагаем, что каковы бы ни были формальные недостатки этих теорий, идеи, в них содержащиеся, оказали широкое и плодотворное влияние на психологию. И нет никаких причин полагать, что в будущем это влияние уменьшится.

Синтез теорий и теоретическое многообразие

Мы видели, что, хотя между теориями личности есть сходства и моменты сближения, различия и разногласия остаются резкими. Несмотря на объединение вокруг некоторых теоретических представлений, мы пока что видим незначительный прогресс в смысле продвижения к единой широко принятой теоретической позиции. Можно удивляться очевидно бесконечной изобретательности психологов в создании новых способов видения или упорядочивания поведенческих феноменов. Это положение дел заставило Сирса сделать следующее замечание в обзоре литературы посвященной личности:

"Любая теория валидна лишь настолько, насколько доказывает свою полезность в предсказании поведения и контроле за ним; вопрос не в правильности или неправильности, а в удобстве. Поскольку пока что ни одна теория не доказала своей блестящий эффективности в упорядочивании данных относительно молярного поведения, то не удивительно, что многие психологи стимулируются на новые попытки сконструировать систему личностных переменных" (Sears, 1950, с. 116).

Согласимся с тем, что существует это теоретическое многообразие, согласимся и с очевидностью факторов, ведущих к этому положению дел; разве не нежелательно, иметь так много конфликтующих точек зрения в одной эмпирической области? Не лучше было бы дать единую точку зрения, которая включила бы все лучшее и наиболее эффективное из каждой теории, на базе чего можно было бы построить единую общепринятую теорию? Наверняка во многих из обсуждавшихся теорий таятся силы, отсутствующие в других. Не могли бы мы их сочетать, чтобы создать мощную теорию, которая дала бы нам возможность осуществить более сильный инсайт в человеческое поведение и сделать предсказания относительно поведения, которые были бы более четкими и верифицируемыми, чем те, что порождались любой отдельной теорией личности?

Хотя эта линия рассуждений заманчива и находит поддержку среди современных психологов, есть и ряд серьезных возражений. Во-первых, такая точка зрения допускает, что существующие теории личности обладают определенной степенью формальной ясности, так что можно установить их истинную природу и затем синтезирующий может легко определить общее и различное. Как мы видели, это вряд ли так. Многие теории столь нечетко сформулированы, что чрезвычайно сложно осуществить непосредственное сравнение элементов одной и другой. Это предполагает, что необходимый синтез осуществляется наудачу, поскольку вовлеченные в него элементы очерчены лишь туманно. Во-вторых, аргумент допускает, что между содержаниями различных теоретических позиций нет неразрешимых конфликтов или, если они существуют, их можно легко урегулировать, изучив "суть". Очевидно, что по многим вопросам теории явно расходятся. Далее, эти пункты расхождений часто относятся к эмпирическим феноменам, которые еще далеки от адекватного изучения. Фактически многие из этих теоретических различий связаны с самыми неуловимыми эмпирическими вопросами, так что "суть" абсолютно не ясна. В-третьих, допускается, что все или большинство этих теорий могут внести позитивный вклад в то, что составит мощную теорию поведения. Правда же в том, что некоторые из них далеки от эмпирической полезности. Количество эмпирических проверок выводимых следствий психологической теории лишь момент по сравнению с кругом проблем, с которыми намерены иметь дело теории. В-четвертых, эта точка зрения допускает, что в настоящее время самым здоровым является состояние теоретической гармонии и согласия. В ситуации, когда релевантные эмпирические открытия столь скудны, и ни одна отдельная позиция не представляется явно выше всех остальных, можно вполне резонно рассудить, что, чем вкладывать время и талант в единую теорию, мудрее активно исследовать область путем одновременного использования различных теоретических позиций. Когда мы столь мало знаем наверняка, зачем все надежды на будущее класть в одну теоретическую корзину? Разве не лучше предоставить теоретическому развитию идти естественно и свободно, обоснованно ожидая, что будут множиться эмпирические открытия, отдельные теории будут более формализованы, интеграция будет более естественной, основанной на прочной эмпирической базе, а не предпочесть искусственный процесс, где первичными детерминантами будут личный вкус и убеждения? В-пятых, следует признать, что несколько из обсуждавшихся теорий весьма эклектичны. Например, итоговая позиция Гордона Олпорта включает многое из многих обсуждавшихся теорий. Аналогично, теория социального научения Бандуры постепенно обрела много общего с когнитивистическим подходом к пониманию поведения – а он считается антитезой S-R традиции, из которой выросла теория. Таким образом, со временем возникло слияние и взаимосмешение теоретических формулировок, даже несмотря на то, что это не привело к единой теоретической позиции к консенсусу.

А что относительно дидактической ценности представления студентам одного взгляда на личность, а не многих противоречивых идей, как мы сделали в этой книге? Предположительно, это хорошо в плане "ментальной гигиены" – дать студенту единую ясно очерченную теоретическую позицию, но это, разумеется, бедно в плане подготовки к будущей серьезной работе. Если студенты полагают, что есть лишь одна полезная теория, им легко поверить, что они твердо держат реальность в кулаке и, как следствие, легко проглядеть важность эмпирического исследования и возможность теоретических изменений в зависимости от его результатов. Зачем давать студентам ложное чувство гармонии? Пусть они видят эту область такой, какая она есть различные теоретики делают различные допущения относительно поведения, центрируются на различных эмпирических проблемах, используют различные исследовательские методики. Пусть они поймут и то, что этих людей объединяет общий интерес к человеческому поведению, и в конечном итоге они хотят, чтобы эмпирические данные позволили сделать финальное рассуждение относительно верности или неверности теории.

С вышеприведенным аргументом связано неотразимое рассуждение, что теории полезны в основном для того, кто их принимает и пытается сочувственно и сензитивно вывести их следствия. Представление об общем синтезе или интеграции обычно сообщает студенту потребность быть осторожным, принимать во внимание все точки зрения, избегать эмоциональной увлеченности отдельной, односторонней позицией. Перед принятием любой конкретной теории давайте сравним ее с другими, увидим, что она так же хороша во всех отношениях, прочтем, что о ней уже сказали критики. В противоположность этому представлению, мы рекомендуем студентам, поскольку теперь они имеют обзорное представление о теориях личности, решительно и безоговорочно принять определенную теоретическую позицию. Пусть они чувствуют энтузиазм относительно этой теории, пусть проникнутся ею прежде, чем начнут критически ее исследовать. Теория личности навряд ли много даст человеку, который подходит к ней как чужой, с оговорками и критикой. Она предложит проблемы, которым человек сможет себя посвятить, вдохновит на исследования, – но не холодному и отстраненному наблюдателю. Пусть студенты приберегут свои критические способности и ученость для того, чтобы увериться, что их исследование осуществляется настолько хорошо, что открытия "падают, где могут". Если человек выводит следствия из теории и осуществляет релевантные исследования, у него будет достаточно возможностей для разочарования по поводу адекватности, и это может закончиться убежденностью в том, что она бесполезна. По крайней мере, у него будет возможность увидеть, что теория может для него сделать.

Мы глубоко убеждены, что сейчас – не время для попыток синтеза или интеграции теорий личности. Проще говоря, мы полагаем немудрым пытаться синтезировать теории, чья эмпирическая полезность во многом не выявлена. Зачем делать концептуальное оформление с точки зрения эстетической реакции или внутренней согласованности, если неясно, чего это стоит перед лицом эмпирических данных? Гораздо плодотворнее, полагаем мы, чем пытаться создать главенствующую теорию, – осторожное развитие и спецификация одной уже существующей теории с одновременным вниманием к релевантным эмпирическим данным. Конечный ответ на любой теоретический вопрос лежит в области хорошо контролируемых эмпирических данных, а природа таких данных может быть адекватно определена, только, если лучше развита сама теория. Одно дело – изменить теорию в свете эмпирических данных – это требует существенных изменений от теоретика, – и другое – сменить теорию в связи с какими-то конфликтующими рациональными или оценочными моментами. Мы убеждены, что почти любая теория, если ее развивать систематически и сопровождать экстенсивными исследованиями, дает больше надежды на продвижение, чем слияние существующих теорий, некоторые из которых плохо сформулированы и ненадежно связаны с эмпирическими данными.