А. Грюн. РАЗДИРАНИЕ

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

В раннем монашестве разбирали явление раздирания главным образом, когда описывали акедию. Акедию принято переводить как уныние, отсутствие какого-либо желания, инертность. Но на самом деле это неспособность быть в гармонии с самим собой, с настоящим мгновением, с жизненной ситуацией. Евагрий Понтийский описывает одного монаха, одержимого бесом акедии. Монаху казалось, что солнце очень медленно движется, если оно вообще движется, и что день длится, по крайней мере, пятьдесят часов. Он чувствовал постоянную необходимость выглядывать в окошко, выходить из кельи, чтобы внимательно следить за солнцем, чтобы убедиться, насколько оно еще далеко от девятого часа и смотреть сперва в одну сторону, потом в другую, авось кто-то из его собратьев тоже покинул свою келью. Постепенно демон акедии вселяет в сердце монаха ненависть к месту, где он находится, к его теперешней жизни и к его труду, которым он занимается. Он заставляет его поверить, что любовь между братьями вымерла, и нет никого, кто внушил бы тебе мужество. Если кто-то в это время случайно искал его близости, то демон использовал это, чтобы еще более углубить его ненависть. Демон доводил его до того, что он искал себе другое место, где ему легче добывать жизненно необходимое, где проще найти работу и где он мог надеяться на больший успех.

Акедия раздирает нас изнутри. Мы недовольны собой, местом, где мы живем, людьми, с которыми вместе живем, образом жизни – одним словом, всем. Однако при этом мы отвлекаемся от собственной персоны. Мы недовольны, но, собственно говоря, мы сами не знаем, чего хотим. Мы восстаем против всего, не имея никакой цели, разве какие-то расплывчатые мечты. Мы не в состоянии радоваться мгновению. Когда мы молимся, у нас ощущение, что мы должны работать, а когда трудимся, все дается нам с трудом... Мы чувствуем себя изможденными, у нас впечатление, что мы слишком много утруждаем себя и потому постоянно в стрессе. Однако если мы хотим отдохнуть, то не знаем, что с собой поделать. Нас одолевает скука и свободное время нам вроде бы и ни к чему. Мы всегда не там, где в настоящий момент находимся, а потому никогда не переживаем настоящего мгновения. Мы всегда где-то в другом месте и нигде.

Акедия, как кажется, самое радикальное описание внутреннего раздирания, под гнетом которого люди могут страдать. Это не только типичная болезнь монашества, это, несомненно, вообще болезнь нашего времени. Раздирание современного человека выявляет себя не только, как у ап. Павла, в разладе между волей и действием, между законом и грехом, а главным образом между желаемым и реальностью. По причине акедии мы часто натыкаемся на нереалистические желания, на детские мечтания по отношению к жизни, на преувеличенные претензии. Мы требуем всего от других и злимся, если они не предоставляют нам ту жизнь, о которой мы мечтали. И те другие могут стараться сколько угодно исполнить наши желания, у них это никогда не получится, так как наши желания безмерны, недосягаемы. В них мы перешагиваем реальность этого мира. Мы отказываемся быть человеком с его границами и ограниченностью. Нам кажется, что мы можем бесконечно требовать. Чего только не ожидаем мы от общества, от церкви, от семьи. И они виноваты в нашем недовольстве. И мы, конечно, не замечаем, как это отношение нас отбрасывает к роли неудовлетворенного ребенка, не знающего чего он хочет. Он знает только, что не хочет ничего из того, что ему предлагают.

Паскаль Брукнер (Pascal Bruckner) описывает это поведение как типичное для нашего общества. Это – отказ сблизиться с реальностью. Хочется всё большего. У людей впечатление, что наука и государство только для того и существуют, чтобы исполнять их желания: мы требуем, чтобы каждодневно во всех областях всё развивалось и развивалось. Техника прививает нам религию жадности. При ней возможное желание превращается в необходимость желания. Нам причитается все наилучшее. Промышленность и наука приучили нас к такой продуктивности, что мы впадаем в ярость, когда изобретения становятся реже, а удовлетворение запаздывает. "Это недопустимо!" – вопим мы в страшном возмущении прихотливого ребенка, топчущего игрушку ногами и орущего: "Я не этого хочу". На самом же деле этот избалованный ребенок уже не знает, чего он хочет. Он постоянно недоволен. Он не стал взрослым, не созрел и еще ни разу не обнаружил самого себя. А без опыта собственной сердцевины нас будут раздирать наши желания и терзать внешние впечатления.

Оставаться при самом себе

Как средство преодоления акедии Евагрий предлагает выдержать, оставаясь в своей келье. Надо остаться с собой наедине, чтобы вновь найти свою середину. Он также еще говорит, что во все часы испытания ты не должен сетовать на недостаточность веры в себя, или роптать и искать отговорки, чтобы покинуть свою келью. Ты должен безоговорочно оставаться в ней и быть терпеливым. Просто прими искушение. А главное, не гнушайся посмотреть искушению акедией в глаза, ибо она страшнее всего, но у нее и наибольшая очистительная сила души. Если избегать или пугаться таких конфликтов – это делает дух немощным, трусливым, боязливым. Что случается, если я только сижу праздно в своей келье, без того чтобы молиться, или медитировать, или что-то читать? Меня обуревают тысячи мыслей. Всплывают какие-то чувства, воспоминания, разочарования, предчувствия, тоска, ностальгия. Иногда то, что всплывает во мне, это хаос эмоций. Если я не убегу от этого, но выдержу, то постепенно эмоции придут в порядок. В таком случае вопрос Пимена может очень помочь: "Я – кто я такой?" Этот вопрос сортирует эмоции по тому, насколько они трогают мои мысли и чувства и насколько они касаются моего подлинного Я. Что-то я определю как незначительное. Другое будет меня и дальше занимать. И постепенно я наткнусь на мою центральную проблему. Какова коренная проблема моей жизни? По чему страдает больше всего моя душа? Какая глубочайшая моя тоска? В чем прохожу я мимо своей правды? Кто я на самом деле? В чем мой изначальный и неподдельный образ, задуманный Богом? Я не найду ответ но в какой-то момент утихнет вопрос о моем подлинном Я. Я просто существую. Я нашел свой центр. Я соприкоснулся с собой, с бытием, с тайной. Я у Бога и перед Богом, и в Боге. И я объят глубоким покоем. Божественное любящее и исцеляющее настоящее окружает меня. И этого мне достаточно. Раздирание снято. Все едино.

Если я ухожу от всякой проблемы, я никогда не приду ни к какому решению. Если я поддаюсь своему раздиранию, и бросаясь то туда, то сюда, то я буду все больше раздираем. Я должен выдержать самого себя, даже если это очень трудно. Я должен доискаться до глубин моего беспокойства. И тут я натолкнусь на иллюзии, которые я себе сотворил, на мои преувеличенные претензии, на мои инфантильные возвышенные фантазии. И если я их распознал и разоблачил, как то, например, что меня заставляет оставаться в инфантильности, это даст мне постепенное примирение с самим собой и с моей ситуацией. Если я терпеливо останусь сам с собой и вытерплю себя, то силы, стремящиеся в разные стороны, снова сойдутся, и я стану вновь един и вернусь к своей сердцевине.

Оставаться наедине с собой – это важный путь примирить противоречия в себе, и самого себя выдержать в своей раздвоенности. Евагрий описывает еще много возможностей преодоления власти страстей. Цель этих путей – так называемая "apatheia", т.е. освобождение из-под власти страстей. Apatheia – это такое состояние, в котором страсть больше не властна надо мной; напротив, она мне помогает прийти к спокойствию. В состоянии apatheia я могу свободно обходиться со своими страстями, я больше не цепляюсь за них, я больше не завишу от них. Теперь они в большей мере ведут меня к жизни и в конечном итоге к Богу. И только тогда, когда я этой внутренней свободы достиг и больше не даю себе быть внешне руководимым, я могу прийти к настоящему самому себе. Евагрий говорит о том, что в этом состоянии я могу увидеть свой собственный свет. Я могу осознать свое самое сокровенное. Это светлое сияние. Свет – это для меня отражение себя, самого сокровенного ядра человека, в котором одновременно пребывает Бог – подлинный Свет.