ДОБРОТОЛЮБИЕ, том второй | ОГЛАВЛЕHИЕ в. Борьба с духом сребролюбия Кн. 7Третья

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

в. Борьба с духом сребролюбия (Кн. 7)

Третья борьба предстоит нам с духом сребролюбия, – со страстью чуждою и не свойственной нашей природе, и в монахе порождающеюся не от чего другого, как от малодушие слабо-энергичной души и не как следует настроенной, и большею частью от худо положенного начала отречения от мiра, в основе коего не лежала горячая любовь к Богу. Прочие движения страстей, кажется, в нас самих имеют начало, будто насажденные в человеческой природе и некако внедренные в плоть. Они, будучи современны нашему рождению, движением своим предваряют проявление в нас способности различать добро и зло, – и препобеждаются не иначе, как долгим трудом. А эта болесть (сребролюбие) позднее их привходит и со вне навязывается душе; почему легче может быть предотвращена и извергнута. Но если по беспечности она будет пренебрежена и однажды впущена в сердце, то бывает более всех гибельна и труднее всех изгоняема: ибо делается корнем всех зол (1 Тим. 6, 10), служа источником возбуждения разных страстей.
Эта страсть, если улучит власть над малодушною и холодною душой монаха, то сначала побуждает его к малому стяжанию, во впечатлительных картинах описывая ему некоторые, будто справедливые и разумные причины, по коим ему необходимо, или уберечь для себя несколько денег при отречении от мiра, или приобрести после того. Того, жалуется она, что дается в монастыре, недостаточно, и едва сносно для здорового и крепкого тела. Что будешь делать, если приключится телесная болезнь, а у тебя не будет припрятано что-нибудь на случай, чем бы пособить себе в немощи? Содержание монастырское прескудно, небрежение же о больных превеликое. Если ничего собственного не будет у тебя, что можно бы употребить на поправление телесного здоровья, то придется тебе умереть жалким образом. – Да и самая одежда, доставляемая монастырем, недостаточна, если не промыслишь иметь нечто, на что мог бы достать себе другую. Наконец нельзя бывает все время прожить в одном и том же монастыре; а в таком случае, если не приготовишь себе денег на путевые расходы и переправу чрез море, то не возможешь, когда захочешь, переселиться оттуда, и таким образом будучи стеснен крайнею бедностью, постоянно будешь влачить жизнь работническую и жалкую без всякого успеха. – Когда такими помыслами опутает ум свой монах, тогда начинает придумывать, как бы приобрести хоть один динарий; и с этою целью приискивает какую-либо частную работу, которую и исполняет со всею заботливостью, без ведома Аввы своего. Продав ее потом тайно и получив желанную монету, в страхе за нее суетится он и хлопочет, где бы ее положить, или чьему бы хранению ее вверить; а между тем уже начала точить его еще острейшая забота, как бы удвоить эту монету, – и он напряженно строит важные планы, чтобы такое купить на нее, и какой бы с нею употребить для сего оборот. Когда же и это удастся ему, по его желанию, когда у него возникает жаднейшая алчба золота, которая затем все тем сильнее и сильнее разгорается, чем большее количество прибыли получается: ибо с умножением денег увеличивается и неистовство отрасти к ним. В поджожку ей приходят далее и другие заботливые помышления: обещается долгая жизнь, преклонная старость, немощи разные и продолжительные, которых в старости и перенести не будет возможности, если в ранние лета не заготовишь побольше денег. – Так несчастная душа, связана будучи узами сей змеи (сребролюбия), все далее и далее влечется, в желании с непотребною заботою умножать не добре начатое собрание имущества, сама в себе порождая заразу, которая все жесточе и жесточе пожирает ее, подобно пламени. Будучи вся поглощена корыстолюбным помыслом, она ни на что не обращает сердечного воззрения, кроме того, откуда могла бы достать денег, чтоб с ними поскорее улететь из-под ига монастырской строгости. Коль скоро блеснет ей какая либо надежда на получение денег, – тут она ничем уже не дорожит: из-за нее она не погнушается ни ложью, ни клятвопреступлением, ни воровством, ни нарушением верности. Словом, – золото и чаяние корысти во всем бывает для нее богом, как для иных чрево. Почему блаж. Апостол, провидя пагубный яд сей болезни, назвал ее не только корнем всех зол, но и идолослужением, говоря: и любостяжание ( – умертвите), еже есть идолослужение (Кол. 3, 5).
Есть три вида этого недуга, которые всеми Отцами с одинаковым отвращением осуждаются: один тот, гибельность которого мы выше описали, – который, обольщая некоторых несчастных, убеждает их собирать то, чего они и прежде не имели, когда жили в мiре; второй тот, который побуждает опять возжелать и возвратить то, что оставили в начале своего отречения от мiра; третий тот, который, зарождаясь при самом не добре полагаемом начале иночества, приемлемого с несовершенным от всего отречением, не допускает тех, которых успеет заразить этою холодностью душевною, совершенно обнажить себя от всех достояний мiрских, устрашив их скудостью всего вперед, и расслабив неверием: им потом, за удержание при себе денег и другого имущества, которые должны были оставить, отрекаясь от мiра, никак не дает уже оно достигнуть Евангельского совершенства, – И в Святом Писании находим мы примеры осуждения этих трех видов падения с нелегкими для них наказаниями. Так Гиезий, желая получить то, чего и прежде не имел, не только не удостоился получить благодать пророчества, которую имел получить от учителя своего, как бы по наследственному преемству, но и поражается проказою по проклятию Елисееву (4 Цар. 5, 21. 27). Иуда же, желая возвратить себе деньги, которые прежде, последовав за Христом, отверг, не только впал, в предательство Господа, и потерял сан Апостольства, но и жизнь свою общим исходом окончить не удостоился, заключив ее самонасильственной смертью (Мф. 27, 5); а Анания и Сапфира, удержав некоторую часть из того, чем владели, из уст Апостольских наказываются смертью (Деян. 5, 1-11).
Об этих, которые отреклись от мiра, но потом быв побеждены неверием, боятся оставаться обнаженными от всякого земного имущества, таинственно предписывается во Второзаконии: кий человек страшлив и слаб сердцем (да не исходит на войну) да идет и возвратится в дом свой; да не устрашит сердца брата своего, яко сердце свое (Втор. 20, 8). Что, спрашивается, очевиднее этого пророчества? Не явно ли желает Св. Писание, чтоб они лучше и начала не полагали такому званию, и имени его не принимали на себя, чем и других своим словом и худым примером расслаблять неверным страхом своим, и отклонять от Евангельского совершенства. Итак им повелевается, чтобы уходили с брани и возвращались в дом свой, потому что с раздвоенным сердцем никто не может сражаться на войне Господней. Ибо муж двоедушен не устроен во всех путех своих (Иак. 1, 8). И вникая в смысл той Евангельской притчи, – в коей говорится, что царь, вышедший с десятью тысячами против другого, шедшего на него с двадцатью тысячами, не надеясь иметь успех в сражении с ним, пока еще тот далече был от него, послал просить мира (не желая очевидно и начинать сражения), приходим к тому же заключению, что и означенным выше лицам лучше совсем не полагать начала отречению от мiра, чем, начавши, после выдерживать его не усердно и не во всей точности, подвергая себя чрез то большой опасности. Ибо, как говорит Премудрый, благо тебе еже не обещаватися, нежели обещавшуся тебе, не отдати (Екл. 5, 4). Хорошо здесь говорится, что этот с десятью тысячами идет, а тот с двадцатью. Ибо число страстей, нападающих на нас, больше числа добрых расположений сражающихся за нас. Но никтоже может... Богу работати и мамоне (Мф. 6, 24), и: никтоже возложь руку свою на рало, и зря вспять, управлен есть в Царствии Божии (Лук. 9, 62).
Такие обыкновенно позволительность для себя подобного прежнему любостяжания стараются оправдать авторитетом Св. Писания. Истолковывая его в неправом смысле, они с радостью готовы извратить и по своему желанию изменить мысль Апостола и даже Господа, не свою жизнь или разумение приспособляя к смыслу Писания, по Писанию делая насилие по желанию своего самоугодия. Желая и в настоящем случае показать, что Писание согласно с их мнением, они говорят: – написано: блаженнее есть паче даяти, нежели примати (Деян. 20, 35). Превратнейшим образом понимая сии слова, они полагают, что ими совершенно уничтожается сила того изречения, в коем говорится: аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое, и даждь нищим: и имети имаши сокровище на небеси: и гряди в след Мене (Мф. 19, 21). Думают они, что по такой благовидности им не должно оставлять свое богатство, и провозглашают себя блаженнейшими паче оставивших его, когда, будучи сами обеспечены прежним имуществом, от избытка его уделяют и другим; между тем как стыдятся воспринять со Апостолом славную нищету ради Христа, и не хотят довольствоваться трудами рук своих и монастырским скудноватым содержанием. Им остается одно из двух: или сознать себя самопрельщенными и никогда не отрекавшимися от мiра, когда так пристрастны к прежнему богатству; или, если хотят самым делом и трудами испытать монашеское звание, все отвергнуть и расточить, чтоб, ничего не удерживая при себе из того, от чего отреклись, хвалиться со Апостолом голодом и жаждою, холодом и наготою (2 Кор. 11, 27).
Ходит изречение св. Василия, Епископа Кесарийского, которое он сказал одному сенатору, цепеневшему такой, о коей у нас речь, холодностью, – который, говоря, что отрекся от мiра, удержал при себе нечто из своего имущества, не хотя содержать себя трудами рук своих, и обучаться истинному смирению скудостью во всем, прискорбным трудом и монастырской подчиненностью. – "И сенатора, сказал он ему, ты потерял и монахом не сделался".
Итак, если хотим законно подвизаться духовным подвигом, то изгоним из сердец наших и этого губительного врага, – которого сколько победить не велико, столько быть от него побежденным бесчестно и безобразно. Ибо быть поражену сильным хотя больно, по причине повержения долу, и сожалетельно, по причине потери победы; но в таком случае для побежденных некое исходит утешение из сознания сильности противника. Если же придется это испытать, когда и противник плохенькой, и род ратоборства не труден; тогда гораздо больнейшей боли повержения долу будет причинен унизительный стыд, и гораздо тяжелейший урона срам.
Окончательной победы и совершенного торжества над этим врагом можно ожидать только тогда, когда совесть монаха не будет запятнана обладанием даже малейшей монеты. Для того же, кто увлекшись хотя бы то маленьким денежным подарком, однажды воспринял в сердце свое корень любостяжательной похоти, невозможно тотчас же не загореться огнем желания большого. И воин Христов до тех пор будет победителем, будет находиться вне всякой опасности, недоступным нападению сей страсти, пока сей непотребнейший дух не посеет в сердце его начатков своей похоти. Почему, как во всех родах страстей главным образом надобно блюсти главу змия, так особенно в отношении к этой надлежит тщательнейшие держать предосторожности, чтоб как-нибудь не проникла внутрь глава ее. Ибо если она будет впущена внутрь, то своею же материей питаясь и приходя в силу, сама по себе разожжет чрезмернейший пожар. И потому не только обладания деньгами надобно опасаться, но и самое желание их совсем надлежит исторгнуть из души; и не столько избегать дел сребролюбия, сколько отсекать с корнем страсть его: ибо никакой пользы не принесет нам неимение денег, если в нас будет желание иметь их.
Возможно и не имеющему денег не быть свободным от болезни сребролюбия; и никакой пользы не принесет действие обнажения себя от всего тому, кто не смог отсечь страсти любостяжания, усладившись делом обнищания, а не самою добродетелью нищеты, и не без туги сердца помирясь с тяжелою необходимостью (так поступить). Ибо как иных телом не оскверненных Евангельское слово провозглашает нечистыми сердцем (Мф. 5, 28), так и нисколько не обремененным тяжестью денег возможно быть осужденными вместе со сребролюбцами, по сердцу и уму. Им не доставало только случая к стяжанию, а не воли, которая в очах Божиих всегда имеет более веса, чем необходимость. Почему нам надобно всячески заботиться, чтобы плоды трудов наших не пропали даром: ибо достойно сожаления – последствия обнажения себя от всего и обнищания терпеть, а плоды сего терять по причине бесплодного грешного пожелания воли.
Хочешь ли знать, какие пагубные плоды приносит и какие разветвления других страстей пускает из себя эта, страсть, на пагубу того, кто ее воспримет, – если не будет тщательно истреблена? Посмотри на Иуду, причисленного к сонму Апостолов! Как она его, – не похотевшего стереть смертоносную главу сего змия, – сгубила ядом своим, – опутав сетями вожделения своего, в какую стремнистую пропасть преступления низвергла, когда научила за тридцать сребреников продать Искупителя мiра и Виновника человеческого спасения? Он никак не был бы доведен до такого безбожного дела предательства, если бы не был заражен болестью сребролюбия, и не сделался бы святотатственным виновником убиения Господа, если бы прежде не привык окрадывать вверенный ему ковчежец.
Вот разительнейший пример тиранства этой страсти, которая как мы сказали, однажды плененной его душе не попускает уже соблюдать никакого правила честности, и никаким увлечением прибытка не дает насытиться. Ибо конец неистовству ее полагается не разбогатением, а обнажением себя от всего. Вот и этот самый Иуда, получив в свое распоряжение назначенные для раздаяния бедным влагалища, с тем, чтобы насытившись обилием этих денег, по крайней мере умерил свою страсть, таким напротив непомерным разгорелся возбуждением страсти, что не только окрадывал тайно влагалища, но и Самого Господа продать восхотел. Ибо неистовство сей страсти не насыщается никакой громадностью богатства.
Посему-то св. Апостол Петр, зная, что имеющему что-либо по страсти невозможно уже удержать в должных пределах любостяжание, и что конец сей страсти полагает не сумма малая или большая, а совершенное от всего обнажение себя, смертью наказал Анания и Сапфиру за то, что они нечто удержали для себя из своего имения. И погибли они за ложь по любостяжанию, как Иуда сам себя погубил по вине предания Господа. Какое между ними сходство в преступлении и в наказании! Там сребролюбие привело к предательству, а здесь ко лжи. Там истина предается, а здесь совершается грех лжи. Хотя действие греха там и здесь по-видимому не сходно, но они оба сходятся в одинаковой цели. Тот, чтоб избавиться от бедности, воспохотствовал снова поиметь то, что было отверг; а эти, чтоб не сделаться бедными, покусились удержать для себя нечто из имения своего, которое должны были, или Апостолам все верно принести, или все раздать братиям. От того-то в том и другом случае и последовало одинаковое наказание смертью, что тот и другой грех произрос из одинакового корня сребролюбия. – Если теперь (сделаем дальнейшее наведение) на тех, которые не чужих стяжаний воспохотели, но свои собственные покусились приберечь и не имели вожделения стяжать, а только желание уберечь, изшел такой строгий приговор; то что сказать о тех, которые вожделевают собирать деньги, которых никогда не имели, и выказывая пред людьми нищету, пред Богом оказываются богатыми по страсти любостяжания.
Любостяжателей должно признавать прокаженными духом и душой, подобно Гиезию, который, вожделев тленных денег мiра сего, поражен был заразительною нечистою проказою. Ею-то он и оставил нам очевидное указание на то, что душа, оскверненная преступною страстью к любостяжанию, поражаема бывает духовною заразою страстей, и имеется пред очами Господа нечистою с вечным проклятием.
Итак, если, стремясь к совершенству, оставил ты все и последовал Христу, вняв слову Его: иди, продаждь имение твое и даждь нищим: и имети имати сокровище на небеси: и гряди в след Мене (Мф. 19, 21), то зачем, возложив уже руку на рало, озираешься вспять, чтоб словом того же Господа провозглашену быть не гожим для Царствия Небесного (Лук. 9, 62)? Поставленный на кровле, – высоте Евангельского совершенства, – для чего сходишь опять в дом свой, чтоб взять оттуда что-либо из того, что прежде того так охотно презрено тобою (Лук. 17, 31)? Поставленный на поле делания добродетелей, зачем опять усиливаешься облечь себя бременем мiрского стяжания, от которого ты обнажил себя при отречении от мiра? – Если же ты тогда, бедностью предупрежденный, не имел что оставить; то тем менее следует тебе теперь приобретать то, чем прежде не владел. Это, по особенному Божию благоволению к тебе, ты так приготовлен был (бедностью к отречению от мiра), – для того, чтоб не воспящаемый никакими путами стяжаний, тем поспешнее ты притек к Нему. Впрочем да не унижается никто из бедных за это (что не имеет что оставить); ибо никого нет, кто бы не имел, что оставить. От всех стяжаний мiра отрекся тот, кто с корнем отсек самую страсть к приобретенью их.
Эту добродетель нестяжательности сохранить целою и неповрежденной мы иначе не можем, как живя в монастыре, если, по Апостолу, имея пищу и одежду, сими довольны будем (1 Тим. 6, 8).
Итак, держа в памяти осуждение Анании и Сапфиры, убоимся удерживать что-либо из того, что совершенно оставить дали обет, намереваясь отречься от мiра. Страшась также примера Гиезия, который за грех сребролюбия наказан неисцельною проказою, поопасемся стяжать то, чем прежде не владели. Равно ужасаясь как злодеяния Иудина, так и исхода его, будем всеми силами избегать собирания снова денег, от которых отказались однажды навсегда. – Сверх же всего этого, помышляя о смертности нашего естества и неизвестности часа смертного, поопасемся, чтобы день Господень, наступив, как тать в нощи, не застал нашей совести запятнанною стяжанием, хотя бы и одного овола; ибо он и один, упразднив все плоды нашего мiроотречения, сделает, что сказанное в Евангелии богачу гласом Господа, будет обращено и к нам: безумне, в сию нощь душу твою истяжут от тебе, а яже уготовал еси, кому будут (Лук. 12, 20)?
И нимало не думая о завтрашнем дне, никак не попустим себе уклониться от устава общежития. Чего без сомнения мы никак не сможем исполнить, не сможем также мирно прожить под правилами монастырского устава, если в нас не будет прежде на прочном основании утверждена добродетель терпения, источником коего служит не другое что, как смирение.

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>