Ж. Делюмо. УЖАСЫ НА ЗАПАДЕ

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

В Европе начала Нового времени повсюду царил явный или скрытый страх. Это характерно для любой цивилизации, технически плохо оснащенной для отражения натиска окружающих его врагов. Но во Вселенной прошлого времени есть пространство, где историк наверняка найдет проявление страха без всяких прикрытий. Это пространство – море. Для тех, кто был очень смел – для первооткрывателей эпохи Возрождения и их последователей, – море представляло собой вызов судьбе. Но для большинства оно долгое время было местом разочарования и страха. От древности до XIX века, от Бретани до России повсюду существуют пословицы, предостерегающие людей от опасностей в море. Латиняне говорили: "В море хорошо, но ближе к берегу лучше". Русская поговорка гласит: "Море хвалить, сидя на печи, да есть калачи". Один из персонажей коллоквиума "Кораблекрушение" Эразма восклицает: "Довериться морю – это безумие". Даже в такой морской стране, как Голландия, было известно изречение: "Лучше ехать в разбитой телеге по полю, чем плыть на новом корабле по морю", в чем выражается защитная реакция "земной" цивилизации, доказанной и подтвержденной опытом тех, кто осмелился удалиться от берегов земли. Рассуждения Санчо Пансы: "Кто хочет научиться молиться, должен выйти в море", – в различных вариантах можно найти в любом уголке Европы. Иногда, как, например, в Дании, они не были лишены юмора: "Кто не умеет молиться, должен в море выйти; кто не может спать, должен в церковь прийти".

Неисчислимы бедствия, причиняемые этим огромным водным пространством: это и черная чума, конечно, затем набеги норманнов и сарацин, а позднее барбаресков. Легенды о погруженном в море городе Ие, органе, играющем "День гнева", напоминают нам о бурных наступлениях моря. Море было враждебно: оно было опасно прибрежными зыбучими песками и рифами, ураганными ветрами, уничтожающими посевы. Но морская гладь без малейшей волны была не менее опасна. Штиль на море, "вязкий, словно болото", мог означать для моряков смерть от голода или жажды. В течение длительного времени море принижало человека, который перед морем и в море казался слабым и маленьким. Моряков сравнивали с горцами или жителями пустынь. Бушующее море внушало людям страх, особенно селянам, которые старались не смотреть на море, если случай приводил их к его берегам. После греко-турецкой войны 1920-1922 гг. крестьяне, изгнанные из Малой Азии, вернулись на остров Сунион. Они построили свои дома, повернув их к морю глухой стеной. Возможно, это защита от ветра, но верно и то, что жители не хотят видеть в течение всего дня постоянную опасность волн.

На исходе средневековья западный человек был предупрежден об опасности моря не только мудрыми пословицами. Об этом его предупреждали также поэтические произведения и рассказы путешественников, а именно паломников в Иерусалим. От Гомера и Вергилия до "Франсиады" и "Лузиады", во всех эпопеях есть описание бури. То же можно сказать о средневековых романах (Брут, "Тристан..." и т.д.). В последнем романе именно буря разлучает Изольду со своим возлюбленным. Существует ли более банальный сюжет, чем гнев моря? Спокойное море вдруг начинает бушевать. Оно рычит и огрызается. К нему применимы все метафоры гнева, все символические сравнения животной злобы и неистовства. По сути, психология гнева очень разнообразна и многогранна. Психические проявления состояния гнева многообразнее, чем любви. Поэтому пословиц и поговорок о бушующем море больше, чем о спокойном. Однако буря на море – это не только литературный сюжет и символ человеческой жестокости. О бурях повествуют все хроники мореплавателей к Святой Земле. В 1216 году епископ Жак де Витри отправился в Сен-Жан д'Акр. Около Сардинии море разбушевалось и корабль неизбежно должен был столкнуться с другим кораблем. Поднялся крик, люди со слезами раскаяния торопились исповедаться. Но Бог сжалился над попавшими в беду. В 1524 году Людовик IX, королева и Жуанвиль возвращались после 7-го крестового похода из Сирии во Францию с оставшимися в живых крестоносцами. Ураган начался, когда уже был виден Кипр. Ветер был таким сильным и страшным, неизбежность кораблекрушения такой очевидной, что королева стала молиться Николаю Угоднику, обещая за спасение принести щедрые пожертвования. "Святой Николай, – рассказывала она, – уберег нас от этой опасности, потому что ветер стих".

В 1395 году из Иерусалима возвращался барон д'Англюр. И снова недалеко от Кипра внезапно началась страшная буря, длившаяся четыре дня. "Воистину нет большего мужества, чем знать, что гибель неизбежна. Клянусь, мы не были новичками в море и пережили много бурь. Но никогда не испытывали такого большого страха, как в этот раз".

В 1494 году миланский каноник Казола тоже отправился к Святой Земле и был настигнут бурей дважды: второй раз на обратном пути. Ветер обрушился на моряков со всех сторон, им ничего не оставалось, как свернуть паруса и ждать. Казола рассказывает: "На следующую ночь море так бушевало, что все потеряли надежду на спасение. Я повторяю: никто не хотел там оставаться". Монах Феликс Фабри, который путешествовал морем в 1480 году, пишет: "Если человек пережил бурю и чуть не умер голодной смертью, то, вернувшись в порт, он предпочтет скорее добраться вплавь до берега, чем остаться на борту корабля".

Как вымысел, так и летопись действительных событий дают один и тот же стереотип представления бури на море. Она неожиданно налетает, внезапно утихает, при этом свет меркнет, ветер дует со всех сторон, гремит гром и блещут молнии.

Рабле так описывает бурю: "Небо раскалывалось громом и молниями, дождем и градом. Воздух потерял прозрачность и стал густым, свет померк, наступил мрак, и видно было лишь сверкание молний и их отблески на тучах" (Quart livre, XVIII).

В "Лузиаде" Камоэнс говорит устами Васко да Гама: "Долго рассказывать об опасностях моря: о страшных внезапных бурях, раскатах грома от одного края неба до другого, сотрясающих весь мир, черных ливнях и мрачных ночах. Для меня это было бы большим, но тщетным испытанием: люди не могут себе это представить, даже если бы я кричал об этом".

Для путешественников той эпохи буря всегда была внезапной, со смерчами, огромными, поднимающимися из самой пучины волнами, грозой и мраком. Часто она продолжалась три дня – именно такое время пробыл Иона в чреве кита – и всегда сопровождалась смертельной опасностью. Поэтому моряки, покидая гавань, всегда испытывали чувство страха. В доказательство можно привести английскую песню моряков конца XIV и начала XV века:

Земные радости ты позабудь
И тех, кто стоит у причала,
В открытое море мы держим путь,
Нас ждут тоска и печали.
Страхом полна душа моряка,
Когда он в открытом море,
Пока не увидит он берега
Сендвича или Бристоля.

Вернемся к книге Камоэнса: накануне отплытия в 1497 году Васко да Гама говорит: "Снабдив себя всем, что необходимо и требуется для этого путешествия, приготовим наши души к смерти, которая всегда бродит рядом с моряком".

Таким образом, можно лучше понять необыкновенное хладнокровие первооткрывателей эпохи Возрождения, которые постоянно должны были бороться со страхом своих моряков. К тому же технический прогресс в навигации имел противоречивые последствия. С одной стороны, картография, точные расчеты широты и долготы, кораблестроение и навигационные средства позволяли совершать длительные морские путешествия. Негативной стороной длительного плавания были порча продуктов и недостаток пресной воды, тропические болезни, страшные тайфуны южных морей, рост смертности и заболеваемости. Даже в конце XVI века мореходы, совершившие трансокеанические путешествия, считали, что нет большей опасности, чем море.

В "Истории нескольких занятных путешествий", вышедшей в 1600 г. в портовом городе Руане, есть такое рассуждение:

"Конечно, многие опасности грозят человеческой жизни. Но самые большие, самые частые и постоянные опасности подстерегают того, кто путешествует по морю. Они многочисленные и разные, ужасные и неотвратимые, всеобщие и каждодневные. Каждую минуту они грозят смертью, и нет никакой уверенности остаться в живых... Каждый здравомыслящий человек, совершивший морское путешествие, знает, что только чудом ему удалось избежать опасностей, которые стояли на его пути. Еще древние говорили, что "для мореходов расстояние между жизнью и смертью не шире трех-четырех вершков". Каждый день моряков поджидает столько несчастий, что даже страшно думать об этом".

Хотя горы тоже внушали людям страх, они, по словам Шекспира, "по сравнению с волнами не более, как бородавки на теле Земли". Педро Нино говорит "об огромных волнах, из-за которых не видно луны". Экспедиция Васко да Гама почти достигла цели, когда поднялся ураган. Камоэнс пишет: "Морская пучина то раскрывалась до самой преисподней, то яростной волной поднималась до неба". Страх моря может служить своеобразным эталоном, составляющими которого являются сожаление о земле как о безопасном месте и обращение к Богу (но чаще к святым угодникам).

В разгар бури Панург восклицает: "Трижды, четырежды счастливы те, кто выращивает капусту. Своим декретом я объявляю: "Блаженны те, кто сажает капусту. Земная твердь – вот что составляет владение Господа Бога". Далее следуют перепевы той же темы – удовольствие возможно только на суше. Рабле с иронией описывает поведение попутчика Пантагрюэля, но за этим можно увидеть типичное поведение людей в такой ситуации. Он взывает "о помощи ко всем святым мученикам и мученицам", дает обет "исповедоваться в должном месте и своевременно", неустанно читает молитву, умоляет брата Жана не сквернословить в момент опасности; обещает построить часовню Св. Михаилу или Николаю Угоднику, или им обоим, предлагает тянуть жребий, кому совершить паломничество к святым местам, чтобы от имени всех воздать хвалу небу за счастливый исход (гл. XVIII-XXI).

В шекспировской "Буре" Гонзало говорит о том, что предпочел бы морю самую неблагодатную землю: "Сейчас я отдал бы тысячу арпанов моря за один акр бесплодной суши, будь то лес или поле, лишь бы это была земля..."

Такими обещаниями и пожеланиями сопровождаются благодарственные приношения на алтарь, над чем Эразм счел нужным посмеяться в "Naufragium".

Если Пантагрюэль, брат Жан и Эпистемон и сохраняли хладнокровие, это не значит, что они не испытывали страха, а Пантагрюэль говорит, вслед за Гомером и Вергилием, что наихудшая смерть – это гибель в морской пучине: "Я говорю, что нет ничего страшнее, чем смерть при кораблекрушении. Потому что, как сказал Гомер, гибель в море-это смерть неестественная, тяжкая и отвратительная" (гл. XXI).

Гонзало испытывает такое же отвращение к смерти в море: "Пусть исполнится воля Всевышнего, но что касается меня, то я предпочел бы "сухую" смерть". Гибель в море считалась неестественной смертью, так как океан долгое время рассматривался маргинальным миром, находившимся за пределами человеческого опыта. Тем более что в течение тысячелетий огромная, мощная, мрачная и неконтролируемая водная стихия была антиэлементом, отрицательной величиной, местом погибели. "Темная сторона нашей души объясняется верой в мифы, представляющие смерть как плавание по воде". У древних это было плавание в лодке Харона по мрачной реке ада Стикс, легенды кельтов и народов Дальнего Востока также говорят о корабле мертвых. Морская пучина, река или озеро были бездной, всегда готовой поглотить людей. Об этом свидетельствует старинная фламандская песня, известная с XIV века:

Всей душой полюбила принца
Королевская дочь ясноокая,
Но между ними разлука
Пролегла рекою глубокой.
Вечером вышла на берег,
Зажгла три свечи и ждет.
На том берегу высоком
Милый ее идет.
Не захотела колдунья
Встречу их допустить.
Она задула все свечи,
Не может милый доплыть...

И так далее до гибели невесты, которая, обманув бдительность родных, бросается в реку и тоже гибнет.

В воде или на берегу обитает множество опасных существ: Полифем, Сцилла, Сирены, Стригоны, Левиафан, Лорелей. У всех у них одна цель – нести людям погибель или, в крайнем случае, как это делает Цирцея, заставить их потерять человеческий облик. Не поэтому ли люди приносили морю человеческие жертвы, чтобы умилостивить этих чудовищ?

В неаполитанских церковных приношениях XIV века есть изображения кораблей со шкурой барана на носовой части. Это был ритуал заклятия моря. При спуске корабля на воду нужно было заколоть белого барана, окропить корабль его кровью, а шкуру повесить на носовую часть корабля. Жизнь животного приносилась в жертву, чтобы умилостивить море и сохранить жизнь моряков. В XVII веке существовала разновидность этого ритуала: на кораблях барбаресков находились бараны, которые приносились в жертву в момент бури. Барана разрезали на две части и сбрасывали в море с правого и левого борта. Если буря не утихала, то в жертву приносился следующий баран, и так далее.

Неуправляемая стихия – буря, потоп или наводнение – напоминала людям о периоде хаоса в мироздании. На второй день сотворения мира верхние воды были отделены от нижних вод, и если с Божьего благоволения они опять выходят за отведенные им пределы, то это означает возврат хаоса. По поводу бури, которую пережили Пантагрюэль и его попутчики, Рабле пишет: "Нам казалось, что вновь наступил хаос, когда огонь, воздух, море, земля и все стихии были смешаны" (гл. XVIII).

Леонардо да Винчи проявлял интерес к силе, заключенной в воде, в связи с исследованиями в области геологии и механики. Вот в каких ужасающих красках он рисует картину потопа:

"Вышедшие из берегов реки затопили прилегающие земли вместе с их обитателями. На вершинах холмов в ужасе столпились дикие звери и домашние животные вместе с мужчинами, женщинами и детьми, нашедшими здесь убежище. Поверх затопленных деревень гуляют волны, среди которых виднеются столы, бревна, кровати, лодки и прочее, что можно было использовать как средство спасения. За них цеплялись мужчины и женщины с детьми, стеная и рыдая, преисполненные ужасом перед ураганом, катившим бушующие волны с телами погибших. Все, что могло держаться на воде, было занято примирившимися между собой испуганными животными: волками, лисами, змеями и другими тварями. О! Сколько стенаний! Сколько опрокинутых лодок, разбитых или целых, за которые старались ухватиться гибнущие люди, участь которых была ужасна"¹.

Июньской ночью 1525 года Дюреру привиделся кошмарный сон – наступление конца света. Перенеся этот сон на картину, он представил его в виде огромных черных туч, грозящих затопить дождем всю Землю. Такое видение катаклизма соответствовало апокалипсическому тексту, но вместе с тем подчеркивало роль водной стихии в финальной земной катастрофе. Многочисленные издания "Жития Антихриста" и "Искусства умереть" содержат стереотипный перечень знамений "пришествия Господа нашего", среди которых первые четыре знамения связаны с морем и водами рек.

"Первым знамением Страшного суда будет море, которое поднимается на 15 локтей выше самой высокой горы в мире. Вторым знамением будет море, которое опустится ниже самой глубокой пропасти, такой глубокой, что дно ее едва можно разглядеть. Третьим знамением будут морские рыбы и чудища, которые с громким криком появятся на его поверхности. Четвертым знамением будут море и реки, воды которых запылают огнем, идущим с неба".

Наступит хаос, то есть безумие и сумасшествие. Необычны рассуждения Тристана, которого моряки высадили на пустынный берег. "Корабль дураков" Бранта и смерть Офелии наводят на мысль, что в коллективном сознании утвердилось мнение о связи между безумием и жидким элементом, оборотной стороной нашего мира. Эта связь проявляется еще более отчетливо во время бури. Королева-мать расценивает безумие Гамлета как борение моря и ветра за право быть сильнейшим. Охваченный безумством разбушевавшийся океан может свести человека с ума. В "Буре" Шекспира Ариэль и Просперо обмениваются такими многозначительными рассуждениями:

Просперо: "Скажи мне, бравый дух, найдется ли мужчина, столь отважный, что буря его разум не затронет?"
Ариэль: "Нет ни одной души, которая бы устояла перед отчаяньем или безумным бредом".

Прибрежные жители, например, бретонцы, сравнивали море с необузданным конем, взбесившейся кобылицей, вырвавшейся на свободу лошадью. Поэтому буря не считалась естественным явлением, а истоки безумия легко можно было найти в демонах и колдунах. Яростные волны неоднократно мешали королю Шотландии Иакову и принцессе Анне переплыть Северное море в 1589-1591 гг. Так вот, причиной оказались ведьмы и колдуны, заколдовавшие море, утопив в нем кошку.

По всему южному побережью Европы, а также в Баскской области была распространена народная сказка "О трех волнах" высотой с башню и белых подобно снегу. Это были не волны, а морячки, которые решили таким образом отомстить неверным мужьям.

Корабли Васко да Гама, Колумба и Магеллана приветствовали появление на мачтах "огней Святого Эльма" как знак скорого окончания бури. Но обычно эти "огни", плещущие на поверхности моря, считались дьявольским проявлением, предвещавшим несчастье. В шекспировской "Буре" дух воздуха – Ариэль поведал Просперо, как он укротил ураган: "Я распалил ужас. Временами я разделялся и горел со всех сторон: на мачте, на стеньге, на реях, на бушприте. Я зажег огни, которые стали сближаться и соединяться",

Ронсар, совершивший в пятнадцатилетнем возрасте путешествие по Шотландии, пишет в "Гимне демонов", что они часто превращаются в пылающие факелы, заманивая заблудившегося путника. Современные моряки, например, в Греции, тоже не доверяют этим огням, отгоняя их криками или пальбой из ружей. Но еще лучше действует на эти "огни" хрюканье свиней, которые по своей природе считаются дьявольскими созданиями, способными прогонять злых духов. В старинных сказках, а также в "Золотой легенде" (в главе, посвященной Св. Адриену) говорится о дьяволе, принявшем облик капитана призрачного корабля, который возмущает спокойствие духа прибрежных жителей и считается адом погибших моряков.

В коллективном сознании море и грех связаны различным образом. В средневековых романах типичным является эпизод бури, поднявшейся из-за присутствия на корабле грешника или беременной (т.е. нечистой) женщины. Волны набрасываются на корабль, потому что зло притягивает к себе зло. Такое общее для литературы объяснение основано на глубоком народном поверье. Еще в 1637 году экипаж корабля "Десятый щенок", опасаясь худшего, отказался выйти в море под командой капитана, слывшего сквернословом и богохульником. Впрочем, жители континентальных областей и духовные лица, со своей стороны, считали моряков дурными христианами, несмотря на их паломничества по морю и благодарственные приношения церкви. Считалось, что они лишены "моральных добродетелей" (Н.Орезм) и "нецивилизованы" (Гольбер). В руководстве английского духовника 1344 года читаем:

"Духовник, если тебе придется исповедовать моряка, непременно расспрашивай его досконально. Ты должен знать, что одного пера будет недостаточно, чтобы описать все грехи, в которых погрязли эти люди. Их лукавство столь велико, что трудно найти название их грехам... На суше они не только убивают духовных и светских лиц, но и в море они предаются грабежам и пиратству, лишая имущества людей, особенно купцов..."

"К тому же они развратны и блудливы, потому что всюду, где они бывают, они либо завязывают знакомства с непотребными женщинами, либо устраивают дебоши со шлюхами, считая это обычным делом".

При более глубоком исследовании обнаруживается, что море считалось раньше владением Сатаны и адских сил.

Так, в пьесе Шекспира сын короля Фердинанд в ужасе бросается в море с криком: "Ад опустел, все демоны здесь". Поэтому считалось, что разбушевавшийся океан нужно заклинать: португальские и испанские моряки читали Евангелие от Иоанна и опускали в воду святые реликвии. Буря не может затихнуть сама по себе, успокоить ее может Богородица, или Николай Угодник, или другой святой. Власть над водой они получили от Идущего по волнам и властвующего над природными стихиями.

Зловеще известный палач Баскской области Ланкр верил, что демоны предпочитают перемещаться морским путем. В XVII веке он пишет, что путешественники, прибывшие морем в Бордо, видели полчища дьяволов, изгнанных миссионерами с Востока, которые направлялись в сторону Франции. Не сомневаясь в демоничности морской стихии, люди легко поверили в существование многочисленных и разнообразных морских чудовищ, красочно обрисованных в "Космографии" и путевых заметках эпохи Возрождения. В 1526 году моряки, плывшие в Америку, отчетливо увидели огромную рыбу, которая кружила вокруг бригантины и своим хвостом разбила руль корабля. В путевых заметках "В Бразилию в 1557-1558 гг." есть описание страшных и жутких китов, которые способны утащить на дно корабль. Когда один из китов ушел под воду, образовалась такая огромная воронка, что в нее чуть было не затянуло корабль. В 1555 году в Риме вышла "История южных народов" шведского епископа Оласа Магнуса. В ней он говорит о гигантских морских животных, которых моряки принимали за острова и причаливали к ним. Когда люди разожгли огонь, чтобы согреть себе пищу, эти чудовища ушли под воду, увлекая за собой людей и корабли. Описание этих плавучих островов, сделанное Оласом Магнусом, наводит на мысль о Бегемоте и Левиафане: "Их голова покрыта шипами и длинными острыми рогами и похожа на выкорчеванный пень". В XVIII веке другой скандинавский епископ Пондопидан дает описание морских чудовищ – гигантских осьминогов, щупальца которых толщиной с корабельную мачту. В 1802 г. ученик Буффона говорит о "Kraken", гигантском осьминоге "величиной с нашу планету", который к тому же очень агрессивен. Эта тема будет продолжена в 1861 г. Мишле в "Море", в 1866 г. Гюго в "Тружениках моря" (именно в этом произведении появится слово "спрут") и Жюлем Верном в "Двадцати тысячах лье под водой". Так создавалась легенда, зародившаяся из страха перед ужасными чудовищами, которые непременно должны были обитать в такой враждебной человеку стихии, какой было море.

Море было местом страха, смерти и безумия, пропастью, скрывающей Сатану, демонов и чудовищ. Оно должно исчезнуть в день возрождения мира. В "Откровении" Св. Иоанна Богослова сказано: "И увидел я новое небо и новую землю; ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет" (XXI, I). Итак, в старое время море считалось наипервейшей опасностью. Поэтому в литературе судьба человека часто сравнивается с терпящим бедствие кораблем.

Обращаясь к Богородице, Эташ Дешан просит защиты от невзгод, обрушившихся на его ветхий и хрупкий корабль жизни (Баллада CXXXIV). Ронсар в "Гимне смерти" также сравнивает жизнь с морем невзгод. Дю Белле называет счастливцем того, кто умер, не успев родиться, так как на его голову не обрушится буря, которой мы все подвержены ("Жалоба отчаявшегося"). Д'Обинье жалуется на свою долю, на шквал ветра и огрызающиеся волны, на бурю, козни врагов и заговоры ("Гекатомба Дианы").

В XVIII веке Ж.-Ж.Руссо напишет:

"Затерянный среди безбрежного моря несчастий, я не могу забыть детали моего первого кораблекрушения" ("Исповедь", V). К такому же сравнению прибегает Верлен, говоря об усталости жизни и страхе смерти, о затерянном в волнах бриге и терпящей страшное кораблекрушение душе: "Устал я жить, и смерть меня страшит. Как челн забытый, зыблемый приливом и отливом, моя душа скользит по воле бурных волн" ("Тоска". Перевод Ф. Сологуба, 1923 г.).

Так, до победы современной техники, коллективное сознание воспринимало море как место бедствия. Оно связывалось с ночью, смертью, пропастью. Таков фон тысячелетнего отвращения перед "Океаном ночи": "Где моряки, погибшие во мраке ночи?" пишет В. Гюго в 1836 г. Семнадцатью годами позже в годовом отчете Английского флота будут приведены такие цифры – 832 погибших судна за 1853 год.

Человеческая цивилизация, в основном сухопутная, не доверяла вероломству воды, тем более такому огромному скоплению воды, каким является море. В середине XVIII века один доминиканский монах отправился из Граса в Рим морским путем. Он сел на корабль в Ницце, но уже вблизи Монако море разбушевалось и он вынужден был сойти на берег. Добравшись до Рима и умудренный этим опытом, он записал в своем дневнике следующую сентенцию: "Как бы близко ни был берег, смерть в море еще ближе".

2. Далекое и близкое; новое и старое

Где-то далеко за морскими просторами находились страны, полные неожиданностей, где необычность была, как правило, пугающей. От Плиния Старшего, Винцента де Бове, Мандевилля и "Тысячи и одной ночи" идет поверье о магнитной горе, расположенной на пути в Индию. Она притягивает железные детали кораблей, удерживая или разрушая их. Португальские моряки с опаской обходили мыс на юге Марокко, который считался мысом Страха. На этом мысе нет ни людей, ни обжитых мест. Земля там, подобно Ливийской пустыне, песчаная и безводная, на ней не растут трава и деревья. Море там настолько мелководное, что в лье от берега глубина не превышает одной сажени. А течение такое сильное, что, обогнув мыс, корабль не может повернуть обратно.

В "Лузиаде" Камоэнс пишет о страхе, пережитом португальскими моряками, когда они огибали мыс Доброй Надежды, называемый раньше мысом Бурь. Это описание не только плод фантазии поэта, оно основано на устных рассказах и путевых заметках путешественников. При приближении к мысу он предстает в виде бесформенной огромной статуи подобно Родосскому Колоссу (что потом перенесет Гойя на полотно "Паника"). "Лик его злобен и дик, с ввалившимися глазами и бледной сероватой кожей, со слипшимися волосами и пожелтевшими зубами".

Обращаясь к португальским мореплавателям, он предупреждает их об опасностях:

"О, смельчаки, вы отважнее тех, кто совершал великие дела!.. Вы пересекаете сегодня неприступную черту, вы осмеливаетесь плыть в далекие моря, находящиеся в моем владении, которые я зорко стерегу, так что ни один корабль, откуда бы он ни плыл, не может туда проникнуть".

"Вы пытаетесь постичь тайны природы и жидкого элемента, что не подвластно ни одному смертному..."

"Так знайте, что страшные ветры и бури грозят отважным кораблям, осмелившимся на это путешествие. Те корабли, которые одолеют бушующие волны, понесут наказание столь огромное, что горе будет страшнее опасности..."

"Каждый год будут гибнуть и терпеть бедствие так много ваших судов, что смерть покажется наименьшим злом" (Камоэнс говорит об экспедиции Бартоломео Диаса, погибшего в 1500 году у мыса Доброй Надежды).

Португальские поэты и авторы хроник безусловно старались возвеличить смелость отечественных морепроходцев. К тому же в эпоху Возрождения устрашающие морские рассказы создавались с целью запугивания конкурентов, точно так же, как навигационные карты держались в строгом секрете. Так или иначе, но дальние походы рождали чувство страха.

Какие же чудовища и страшные фантастические животные ждали путешественников в дальних странах? В средневековье полагали, что в Индии живут люди с собачьими головами, которые не говорят, а лают или рычат. Или же безголовые люди, у которых глаза на животе. Или люди, которые защищают себя от палящего солнца, ложась на спину и поднимая единственную ногу с широкой ступней. Этот фантастический мир в конце XV и начале XVI века будет изображен на картинах Босха. В "Секрете естественной истории", вышедшей в конце XV века, можно прочитать относительно Египта:

"В нижнем Египте... обитают опасные чудовища. Они водятся у морских берегов, жители их очень боятся и называют одних гиппопотамами, а других – крокодилами. Выше и ближе к Востоку водятся разные дикие и вредные звери, такие, как львы, леопарды, париды, тригиды, василиски, драконы, змеи, аспиды, яд которых смертелен".

За этими легендами и паническими преувеличениями просматривается страх чуждого привычному миру. Конечно, в описаниях заморских чудес есть также привлекательная сторона. Коллективная фантазия Европы средневековья и Возрождения представляла заморские земли как страны изобилия, манящие к себе первооткрывателей и любителей приключений. Далекое-чуждое стало для Европы магнитом, позволившим ей выйти за пределы собственных границ. Но большинство населения еще долгое время будет бояться чуждого. В XI веке византиец Кекавменос сказал: "Если чужак пришел в твой город, познакомился и подружился с тобой, не доверяй ему: наоборот, будь с ним всегда начеку". Пять столетий спустя то же могли сказать жители Запада. Этим объясняется враждебность к чужакам, злоба деревенских жителей к жениху со стороны, их солидарность перед властями, если кто-то из них обидел приезжего, стычки крестьян соседних деревень, обвинение евреев в распространении эпидемий, нелестные характеристики, которые давали одни европейские христиане другим, когда в XV-XVI вв. раскалывался христианский мир. В "Книге описания стран", вышедшей примерно в 1450 году, Ж. Ле Бувье характеризует большинство европейских народов с отрицательной стороны: "англичане жестоки и кровожадны, к тому же они скупые торговцы; швейцарцы жестоки и грубы; скандинавы и поляки вспыльчивы и злы; сицилийцы очень ревнивы по отношению к своим женам; неаполитанцы толсты и грубы, плохие католики и великие грешники; кастильцы яростны, плохо одеты, обуты, спят на плохих постелях и плохие католики". Во времена Реформации немцы и англичане считали, что Италия – это лоно всех пророков, и это мнение способствовало распространению протестантства. Таким образом, в эпоху Возрождения и позже, когда Европа раздвигала свои границы, для большинства ее жителей чуждое представлялось подозрительным и беспокойным. Требовалось определенное время, чтобы оно стало обычным. Об этом свидетельствуют проявления ксенофобии в разных областях Европы в XVII и даже XVIII веке: в 1620 году в Марселе против турок (было убито 45 человек); в 1623 г. в Барселоне против генуэзцев; в 1706 г. в Эдинбурге, где местные жители расправились с экипажем английского судна. Новизна была и есть категорией неизвестного. В наше время новизна прельщает. Раньше, наоборот, она страшила людей. Дальше речь пойдет о бунтах, причиной которых были налоги. Но налоги были не только еще одним бременем, давящим на усталые спины, это было к тому же новшеством. Это было одной из форм неизвестного. По свидетельству юристов Бордо в 1651 г., "жители города не приемлют никаких новшеств". Бунтовщикам Перигора в 1637 г. введенные подати показались "необычными, невыносимыми, незаконными, чрезмерными, неизвестными их отцам". То же неприятие нового послужило причиной бунта крестьян против маркиза де Невэ и губернатора в двадцати бретонских приходах в 1675 г. Бунтовщики заявили: "Мы не против налогов, которые мы платим уже шестнадцать лет, но мы оспариваем введение новых налогов". Проекты и слухи по поводу введения пошлины на соль в провинциях, которые были от нее освобождены – Нижняя Нормандия, Бретань, Пуату, Гасконь, – вызвали жестокие волнения в народе потому, что воспринимались как покушение на стародавние привилегии, на свободу, на право, закрепленное словом короля. Лозунгом бунта стали слова: "Да здравствует король без соляной пошлины!" А неукротимый капитан Жан Босоногий, генерал армии страдания, издал манифест о нормандской свободе (1639 г.):

Жан Босоногий – ваша опора,
Он успокоит народную боль,
Судья справедливый вашего спора,
Он уничтожит налоги на соль.
И постоит за бедняцкое братство.
Тех, кто ограбил страну и народ,
Он покарает, отняв их богатство,
Нормандии милой даруя свободу,
Что было угодно Господу Богу.

Не будет лишним заметить, что причиной бунтов против новых податей является столкновение двух культур: устной культуры, обычной, защищающейся, основанной на неизменности прошлого, и письменной культуры, новой, наступательной, опасно-новаторской. Гербовая бумага не вызывала бы такого отвращения народа, если бы население в то время было грамотным. Ментальностью объясняется также бунт "поздно уведомленных" в Кэрси в 1707 г., направленный против введения должности контролеров приходских реестров. Не потому ли сожжение бумаг было одним из бунтарских актов, что неграмотное население питало ненависть и страх к письменным документам?

Введение новых налогов сопровождалось не только появлением письменных документов, но и следящих за их исполнением учреждений, что также было непривычным. Было от чего впасть в беспокойство. Повышение налогов во Франции XVII века повлекло за собой создание новых административных единиц, а сборщики налогов, закрепленные за городами и провинциями и защищавшие их интересы, получали отныне жалованье от интенданта и были ему подчинены. Так, в общественном сознании лихоимцы и новые подати связываются воедино. Сборщики налогов всех рангов воспринимаются как люди со стороны, грабящие сообщество, к которому они никогда не принадлежали. В 1639 году "босоногие" нижней Нормандии встали на защиту родины от чужаков и сборщиков налогов. В "Манифесте Жана Босоногого" есть показательные в этом отношении строки о свержении тирании засилья чужаков, угнетающих страну.

Современные исследования бунтов того времени доказывают, что их доминантой была ненависть; по своей сути большинство бунтов были консервативны и обращены к прошлому, к мифу об утраченном золотом веке и стране изобилия. В преддверии Страшного суда эта тема вновь была подхвачена теми, кто верил в тысячелетие блаженства на Земле. Согласно одному из вариантов этого мифа, царство без тирании и налогов уже было, например, во времена Людовика XII.

Из века в век переходила утопическая легенда о государстве без налогов. Во Франции люди надеялись на послабление бремени налогов после смерти Карла V, при вступлении на трон Генриха II, после смерти Людовика XIII, затем Людовика XIV, во время созыва Генеральных штатов при Людовике XVI и в период революционных событий в Париже в 1848 г. Основной составляющей этих мифов были вера в бесконечную доброту властителя. Он воспринимался как отец народа, стремящийся облегчить участь людей. Но министры и местные власти его обманывали. Поэтому народ бунтовал не против короля, который был божественной личностью вне всяких подозрений, а против его гнусного окружения. В 1549 году бунтовщики из Бордо в своем покаянии Генриху II признаются, что восстание не покушалось на королевскую власть; оно было направлено против тех, кто грабил народ соляным налогом и чьи бесчинства были невыносимы. Бунтовщики считали, что помогают королю избавиться от кровопийц народа, что властитель заодно с восставшим людом и предоставляет им право вершить правосудие, по крайней мере в течение какого-то времени. Этот элемент коллективной психики был исследован на примере крестьянских волнений лета 1789 года. Многие крестьяне считали, что после 14 июля Людовик XIV решил покончить с властью привилегированного класса и составил уже соответствующий указ. Но этот указ якобы не был обнародован, а священники отказывались его зачитывать во время церковной службы. Несмотря на умолчание, люди верили, что король повелел сжечь замки и предоставил несколько недель для свершения этого "святого дела". Подобные мифы были известны еще в 1868 г., когда перигорские и ангулемские крестьяне считали, что император разрешил грабежи в течение нескольких дней (грабеж, конечно, расценивался как одна из форм народного суда).

Итак, почти все вспышки коллективного насилия прошлого проникнуты идеей утраченной идиллии и страха перед новым и чужаками, которые были носителями всяких новшеств, а также врожденным недоверием к людям со стороны: для крестьян это были горожане, для горожан это были деревенские жители, бродяги же были чужаками для тех и других. Во Франции возрождение подобных страхов вновь наблюдалось в период смуты 1789-1793 годов.

Страх и неприятие новшеств характерны для волнений и религиозных бунтов XVI-XVII вв. Протестанты были против каких бы то ни было нововведений. Их целью был возврат к первоначальной чистоте Церкви и очищение Слова Господня от извращений, искажающих его. Следовало убрать из спасительного послания суеверные и языческие добавления, которые в течение веков были придуманы и внесены в него людьми. Индульгенции, паломничество, культ святых, служба на латыни, обязательная исповедь, монашество и папские мессы должны были быть уничтожены для того, чтобы дорога к Господу шла прямо через Библию. Нужно было сломать, как требовал Лютер, три стены римского превосходства: превосходство папской власти над светской властью – право, которое присвоил себе папа, единоличное толкование Писания; превосходство папы над соборами церквей. Этот богоугодный труд был бы направлен против Антихриста и на восстановление в христианстве истинного положения вещей. Лютер и Кальвин не требовали уничтожения изображений святых. Но их наиболее ярые сторонники в Германии, Швейцарии, Франции и Нидерландах превзошли их, доведя до крайности положения воспринятой доктрины. Согласно этому учению, божественные изображения были суеверием, уводящим людей от истинного Бога, и их уничтожение означало очищение истинного культа от вековых наслоений. В некотором смысле это можно было сравнить со священным гневом Иисуса Христа, когда он изгонял торговцев из храма.

Нигринус, настоятель из Гессе, в своей проповеди в 1570 году заявил: "Не следует забывать, что именно здесь справедливость и наказание Господне. Он долго терпел дома духовной проституции и храмы идолов, предвещая их испепеление. Теперь его воля исполнится, и знайте, что, если не найдется никого для исполнения, Господь в гневе ниспошлет громы и молнии, чтобы уничтожить идолов".

Итак, все действия протестантов, вплоть до насильственных, были обращены к прошлому, к золотому веку Церкви раннего христианства, к отказу от кощунственных нововведений папства, накопившихся в течение веков.

Однако люди уже привыкли к изображениям святых, к религиозным церемониям, к семи таинствам, к иерархии и системе католичества. Поэтому протестанты воспринимались как безудержные новаторы и, следовательно, опасные люди. Они хотели низвергнуть Богоматерь и святых; уничтожить мессу, вечерню, пост; они не признавали папу, монашество и церковную систему, сложившуюся в течение веков. Все это грозило небывалыми новшествами в повседневной жизни. Во Франции кануна религиозных войн духовные собрания протестантов стали предметом клеветнических нападок, а аскетизм последователей Кальвина для большинства людей был подозрителен. Нависла неминуемая угроза старой католической церкви и всему обществу. Протестантское вероисповедание воспринималось его противниками как новое религиозное учение. Кстати, во Франции его считали завезенным из-за границы "женевскими псами", а принятие женевской моды означало смену религий со всеми вытекающими из этого последствиями. Во время коронации Карла IX (5 мая 1561г.) кардинал Лотарингский заявил молодому монарху, что "тот, кто ему советует сменить религию, хочет сорвать с его головы корону". Поэтому долг католиков состоит в поддержке старой веры и восстановлении святой службы Господу Богу. Когда в 1575 году создавалась Перонская лига, принцы, сеньоры и дворяне заявили о своем желании блюсти закон Божий полностью, включая все положенные службы, обязательные для святой католической, апостольской и римской церкви. Таким образом, в плане коллективной психики ересь считалась язвой, подлежащей отсечению, потому что она была тем новшеством, от которого следовало оградить себя.

В противоположность тому, что происходило во Франции и Нидерландах, монархи в Англии склонили чашу весов в сторону протестантства. Но это далось не легко: многочисленные бунты свидетельствовали о приверженности части населения римскому культу и традиционным религиозным структурам. "Паломничество милости" 1536 года в районе Йорка явилось восстанием протеста против намерения правительства закрыть монастыри. Безусловно, монастыри играли значительную экономическую и социальную роль. Но их главной функцией, по мнению руководителей восстания, было упрочение посредством набожности истинной христианской традиции и религиозное просвещение народа, плохо владеющего законом Божьим. Кстати, народ продолжал молиться по старому обычаю, что и послужило причиной инцидентов на востоке Англии незадолго до "Паломничества милости". В Кендале в новогоднее воскресенье прихожане взбунтовались и заставили священника читать молитву "О здравии папы". В Киркби-Стефан возмущение населения было вызвано отказом местного кюре отмечать День Св. Луки. Упразднение Дня Св. Вильфрида вызвало подобную реакцию населения Восточного Ридинга. Крестовые шествия и паломничества были направлены на восстановление старой религии. Вот что говорится в манифесте "Паломничества милости":

"Во-первых, что касается нашей веры, мы хотим, чтобы ересь Лютера, Виклифа, Гуса, Меланктона и другие ереси анабаптистов были запрещены и уничтожены в этом королевстве. Во-вторых, Рим должен быть восстановлен как местопребывание верховной церковной власти, а епископы должны там посвящаться в сан, как того требует обычай...

Имущество и строения, принадлежавшие упраздненным аббатствам, должны быть им возвращены. Да обретут вновь кров свой монастырские братья!"

Корнуэльский бунт 1547 года начался с убийства Уильяма Боди, представителя правительства Эдуарда VI, прибывшего в Хилстон для проведения в жизнь религиозной реформы. После убийства один из руководителей бунта заявил публично на базарной площади: "Тот, кто встанет на сторону этого Боди и будет следовать новой моде, понесет такое же наказание". На своем знамени повстанцы символически изобразили пять ран Христа, монстранц и чашу причастия, со всей очевидностью свидетельствующие о приверженности традиционным обрядам.

Конфликт вероисповеданий XVI века можно, таким образом, рассматривать как трагическое столкновение двух неприятий нового. Одни клеймили позором оскверняющие Библию наслоения, накопленные в течение веков римской Церковью. Другие цеплялись за обряды, знакомые им с детства и которые исполнялись их предками. Все были обращены к прошлому. Никто не хотел быть новатором. Для человека того времени любое изменение означало нарушение установленного порядка. Необычное воспринималось как опасность. Так, в протестантской Германии конца XVI века поднялась волна протеста и паники, грозившая кровавыми событиями, когда встал вопрос о принятии грегорианского календаря, утвержденного Римом в 1582 году. Уж не был ли этот календарь папским? Но это было внешней стороной сомнений. На самом деле в глубине души люди боялись неведомых изменений в летосчислении.

Далекое, новое, необычное вызывало у людей страх. Но люди боялись также ближнего, то есть соседей. В наше время люди живут в громадном концентрическом мире, и часто соседи по лестничной площадке не знают друг друга. Звуки, доносящиеся из соседней квартиры, известны лучше, чем лицо его владельца. Вот так мы и живем в дымке анонимной монотонности, повторяющейся в тысячный раз изо дня в день. Раньше было иначе. В мире, который мы потеряли, сосед был известен, и даже слишком. Он давил на вас. Люди, ограниченные тесными рамками горизонта, постоянно испытывали неутолимую страсть, взаимную ненависть, все время подпитываемые претензии. Поэтому иметь соседа-друга было неоценимой удачей.

"С добрым соседом и утро доброе" гласит поговорка, которая может быть противопоставлена другим. "Коварный сосед своими делами с утра вам день испортит" (XIII в. "Роман Фьерабра"); "Как говорится, с недобрым соседом с утра все не ладится" (XIII в. "Роман Ренара", стих 3527). Сосед тем более опасен, что от него ничего нельзя утаить. Его всевидящее око следит за вами изо дня в день и из года в год. "Сосед все знает" – утверждает сентенция XV века. В современном мире доминирующим чувством в отношениях между соседями является безразличие, тогда как раньше этим чувством было недоверие, то есть страх. Поэтому следовало быть начеку по отношению к соседу. "Посмотришь и сразу скажешь, с кем имеешь дело" (XIII в.); "Люди узнаются по их делам и поведению" (XVI в.). Доносы на колдунов и ведьм часто писали их соседи, хорошо знавшие или полагающие, что хорошо знают подозреваемых в колдовстве. Они ежедневно следили за сомнительным поведением тех, кто: редко ходил в церковь, принимая причастие, делал странные движения, проходя мимо, мог сглазить, толкнув или обдав отравленным дыханием, а также посмотрев дурным глазом. Безусловно, здесь налицо фактор близости, являющейся источником ненависти. Впрочем, известны были не только такой-то или такая-то, но и их родители – у такого-то отец в тюрьме, а у такой-то мать тоже была ведьмой. Общественное мнение и юристы считали, что дети ответственны за вину родителей. Конечно, демонологи и юристы догадывались, что за обвинением в колдовстве иногда скрывается желание отомстить. Но созданный ими образ Сатаны вынуждал их признать реальность людских страхов. Это, в свою очередь, усиливало подозрительность, характерную для цивилизации, где ближний был скорее врагом, чем другом. Теоретики полемизировали между собой о модели ненавистнических отношений. В зловещем произведении, ставшем библией инквизиторов, в "Молоте ведьм" (1-е издание 1486 г.), его основной автор Инститорис описывает показания "почтенной" жительницы Инсбрука:

"У меня позади дома сад, смежный с садом моей соседки. Однажды я заметила, что между ее садом и моим сделан проход. Я, конечно, рассердилась и пожаловалась ей не столько на этот проход, сколько на нанесенный мне ущерб. Соседка рассердилась и ушла, бормоча что-то. Через несколько дней я захворала – боль в животе переходила справа налево и слева направо, как будто меня проткнули двумя ножами". Между тем чертова соседка подложила под порог жертвы "восковую куклу величиной с ладонь, воткнув две иглы как раз в то место, где у меня болело... Кроме того, там были снадобья из каких-то семян, зерен и толченых костей".

Цитируя "Заповеди закона Божьего" Нидера, авторы "Молота ведьм" дают описание дьявольских происков против соседей: две ведьмы в окрестностях Берна "...могли, когда им заблагорассудится и не будучи никем замечены, перенести с соседского поля на свое треть навоза, соломы или зерна. Они могли накликать разрушительную грозу и бурю; став невидимыми, заманить в воду и утопить детей на глазах родителей; лишить мужчину силы и сделать скот бесплодным; всячески навредить человеку и его состоянию; иногда даже убить громом, если им этого захочется; а также, с Божьего позволения, нести людям различные наказания".

"Молоту ведьм" вторят многочисленные процессы над ведьмами в XVI и XVII веках. В "Демономании" Ж.Бодэн упоминает "о суде над ведьмой из города Нанта, которая была обвинена и сожжена на костре за то, что околдовала свою соседку". В одном судебном деле, не исследованном ранее, рассматриваются злодеяния против людей и скота в Сансерре в 1572-1582 гг. Один из подозреваемых, Жан Кауэ, признан виновным, потому что "он колдун, его слушаются волки, он их может вызвать из леса и отослать их обратно; он может наслать чуму или другую напасть на своих соседей, и их скот будет задавлен волками или подохнет... Так что соседи боятся этого человека". В эпидемиях демонических гонений, которые опустошали Европу в XVI и XVII веках, на первый план выступают отношения вражды между соседями: между соседними деревнями или враждующими кланами внутри одной деревни. В 1555 году был арестован 21 житель Бильбао – все они принадлежали к роду Цеберио и были обвинены в колдовстве по доносу членов враждующей с ними семьи из той же деревни. Отныне злодейство подозрительных соседей стало стереотипом. Вот еще один пример из тысячи подобных: "дьявольские деяния" Клодин Трибуле, приговоренной судом Люксей к смертной казни.

"Она купила за пять франков ткань на полог кровати у некой Люси Куссэн. Но когда та через какое-то время открыла кошелек, то увидела в нем лишь пыль. Прошло несколько дней, и Клодин приносит Люси булку. Во время обеда Люси разломила хлеб, а в нем оказался огромный паук. Она бросилась к кюре, который освятил хлеб. Паук тут же подох и... исчез. Конечно, это был дьявол. На праздник Св. Лорана Люси съела грушу, которую ей дала Клодин, и сразу же почувствовала жжение в, горле. У несчастной нужно снять сглаз, а Клодин, конечно, ведьма".

Вряд ли нужно продолжать серию анекдотов, бесконечной чередой тянувшихся от Швейцарии к Англии, от Франции к Германии. Более показательными являются следующие цифры: в период 1560-1680 гг. в Эссексе из 460 обвиняемых в колдовском злодеянии лишь 50 нанесли вред или околдовали людей, живших в других деревнях. И лишь только в пяти доносах жертву колдовства и ведьму разделяло расстояние более пяти миль. Как видно, способность сглаза ограничивалась расстоянием в несколько миль. Еще в 1584 году прозорливый Р. Скот заметил, что "радиус магического воздействия определяется кругом социальных контактов". Процессы над ведьмами, особенно в периоды кризисов, проливают безжалостный свет на состояние подозрительности и напряженности цивилизации "лицом к лицу", характерной чертой которой было обязательное наличие в деревнях одного или нескольких опасных людей. В качестве доказательства можно привести обратный пример: в Новой Франции процессы над ведьмами в XVII-XVIII веках были исключительно редкими, что является неожиданностью, если учесть, что сельское население злоупотребляло богохульством, так же, как и в Европе было погружено в атмосферу магии и, кроме того, находилось под бдительным надзором воинствующего духовенства. Но в Америке семьи французских эмигрантов были разделены огромными просторами. Соседи не давили друг на друга. Напротив, колоны искали встречи и сближения, чтобы скрасить одиночество и вместе защититься от индейцев. Написать донос и подвести под суд другого американского француза означало ослабить свое собственное положение и обречь себя на одиночество во враждебном мире. В Европе до периода промышленной революции и массового исхода сельского населения в города, напротив, важную роль играл фактор перенаселенности деревни, порождающей внутренние конфликты.

Подозрительность к соседу, которая, по-видимому, является основой доносов на ведьм, характерна для традиционных цивилизаций. Возможно, мы лучше поймем, что происходило с нами в Европе того времени, если обратимся к китайской литературе:

"Человек не находит свой топор. Он заподозрил соседского сына в краже и начинает за ним следить. Походка у него воровская и говорит он, как вор. Все его поведение и отношение говорят о том, что топор украл именно он.

Но, копая землю, человек неожиданно находит свой топор. Когда на следующий день он увидел соседского сына, ничто в нем – ни походка, ни поведение – не напоминало вора".

Среди деревенских жителей пользовались известностью люди, к которым обращались в случае болезни, потому что они знали заклинания и средства от недугов. Благодаря этой деятельности они пользовались авторитетом и властью среди тех, кто их знал. Но для церкви такой человек был подозрителен, потому что использовал медицинские средства, не признанные духовниками и учеными авторитетами. В случае неудачи этот человек подвергался всеобщему осуждению: дескать, его власть от Сатаны и она использована для вреда, а не для блага. Ему грозила смерть на костре, как это было в случае шотландской целительницы Бесси Дюлон в 1576 году. В XVI-XVII веках народные целители Лотарингии тоже были на подозрении: тот, кто в мгновение ока жестом или заклинанием мог снять болезнь, подозревался своими же соседями в сговоре с дьяволом.

Еще более тяжкое бремя недоверия давило на повивальных бабок, находившихся под перекрестной угрозой – с одной стороны, общественного мнения самого низкого уровня, с другой – хранителей профессиональной тайны. Учитывая жалкое состояние гигиены и здоровья населения того времени, смерть новорожденного была частым явлением. Тем не менее, родители умершего всегда были удивлены случившимся и искали виноватых. Если где-нибудь в городском квартале или деревне детская смертность возрастала, подозрение падало на местную повитуху. К тому же богословы учили, что Сатана ликует, если ребенок умирает некрещеным, потому что он не попадет в рай. При такой логике повивальные бабки пользовались особой благосклонностью Лукавого. Тем более что поговаривали, будто ведьмы готовят свои снадобья из некрещеных младенцев. Таким образом, повитухи подвергались двойным нападкам; а во время эпидемий их подозревали и им угрожали более, чем другим. В "Молоте ведьм" целая глава объясняет, "как ведьмы-повитухи насылают страшные недуги на детей".

"Напомним, что выяснилось из признаний обвиняемой служанки из Брисак: наибольший ущерб вере приносят повитухи. Со всей очевидностью это выяснилось из признания других обвиняемых, которые были сожжены. Так, в епархии Баль, в городе Танн, одна из сожженных ведьм призналась, что убила более сорока младенцев. В момент родов она втыкала им иглу в темечко. Другая ведьма, из епархии Страсбурга, призналась, что порешила столько младенцев, что сбилась со счету".

"Учитывая это, – продолжает "Молот ведьм", – следует признать, что ведьмы совершают злодейства под влиянием злых духов, иногда против собственной воли. Дьявол ведает, что проклятие и первородный грех лишают этих младенцев царства небесного. Поэтому их смерть задерживает пополнение числа избранников Божьих и наступление Страшного суда, когда демоны будут подвержены вечным мукам, а мир будет разрушен. Кроме того, ведьмы используют внутренние органы младенца для приготовления снадобий. Нельзя обойти молчанием еще одно злодеяние: если они не убивают младенца, то они приносят его как священную жертву демонам. Как только ребенок появляется на свет (и если его мать сама не ведьма), повитуха уносит его из комнаты якобы для того, чтобы согреть. Поднимая ребенка над головой, она посвящает его демонам и их князю Люциферу. Это происходит в кухне, над очагом".

Лотарингские документы показывают, что в локальном плане отношение к повивальным бабкам складывалось с учетом предостережений "Молота ведьм" и наблюдений местного населения. Их более чем других подозревали в таких несчастиях, как выкидыш или рождение мертвого ребенка. Одна повитуха из Рон-л'Этап показывала на суде, что Мэтр Персен (так она называла Сатану) убедил ее умертвлять всех детей, которых она принимала... Для того, чтобы их не успели окрестить. Из-за ее злодейства более двенадцати душ попали на шабаш без крещения. Ведьмы, повитухи, жертвы преждевременных родов были под наблюдением триединой Церкви, требующей от священников расследования подобных случаев.

3. Сегодня и завтра: чары и предсказания

Человек прошлого, особенно в сельской местности, находился во враждебном окружении под постоянной угрозой злых чар. Некоторые из них заслуживают особого внимания – например, завязывание узелка. Люди верили, что ведьма (или колдун) могла лишить мужчину потенции или супругов способности иметь детей (причем импотенция и бесплодие считались одним недугом). Для этого во время венчания ведьма завязывала шнурок узелком, произнося заклинания и иногда бросая через плечо монету. Вера в бесплодие и импотенцию через колдовство утвердилась на всех культурных уровнях в течение многовековой истории общества, о чем говорили Геродот и Григорий Турский и что подтверждается синодальными постановлениями и трудами демонологов. В "Молоте ведьм" утверждается, будто ведьма может помешать "эрекции органа, способного к размножению" и "приливу жизненного экстракта, перекрывая семенные каналы, так что семя не может попасть в органы размножения: оно не извергается или же извергается впустую. Ведьмы могут лишить потенции, лишая мужчину способности к совокуплению, а женщину к зачатию. Бог позволил ведьмам больше злодеяний в этом отношении, чем в других, для того чтобы покарать человека за его первородный грех". Завязывание узелка символизирует кастрацию и отсечение гениталий. Это поверье было древним и широко распространенным по всему побережью Средиземного моря и на Юго-Востоке Африки. Возможно, оно имитирует, по крайней мере у нас, действия коновала, оскопляющего быков и баранов, перевязывающего им семенники жилой, кожаным или шерстяным жгутом. Так менталитет древних переосмысливал профессиональные действия и переносил их в область человеческих отношений.

Период XVI и XVII веков на Западе характеризуется вспышкой страха этого колдовства. В 1596-1598 годы швейцарец Томас Платтер пишет о настоящем психозе завязывания узелков. С некоторым преувеличением он замечает: "Здесь нет и десяти пар из ста, которые бы открыто сочетались браком в церкви (из страха перед чародейством). Жених и невеста, в сопровождении родственников, тайком отправляются на венчание в соседнюю деревню". В 1590-1600 годы синоды южных провинций выражали беспокойство по поводу страха кастрации и отношения к этому местного духовенства: священники, уступая паническим настроениям населения, соглашались на венчания за пределами прихода (защиту от злых чар верующие должны искать у Бога, а не у колдуний, прося их развязать узелок). Те пастыри, которые освящают брачный союз не в своей церкви, будут наказаны.

"Учитывая, что многие боятся венчания в церкви, чтобы им не завязывали узелок, пастыри в своих проповедях должны настоятельно доказывать, что причину несчастия следует искать в неверности у одних и в недостаточной вере у других, что подобное колдовство презренно, так же как и те, кто обращается за помощью к пособникам Сатаны. Они просят развязать им узелок, а это средство хуже недуга, который их постиг, и излечить который можно только постом, молитвой и праведной жизнью. Следует оповещать прихожан об отлучении не только язычников, но и колдунов, чаровников, ведунов" (Синод Монтобана, 1594 г.).

В 1622 году П. де Ланкр подтверждает, в свою очередь, что вера во фригидность, как следствие завязывания узелка, была настолько распространена во Франции, что знатные люди не хотели больше венчаться днем, а освящали брачный союз ночью. Они полагали, таким образом, что могут избежать сатанинских чар. Многочисленные документы XVI-XVII вв. подтверждают веру людей того времени в колдовство и их боязнь злых чар. Ж.Бодэн пишет в 1580 году, что из всех гнусностей колдовства самой распространенной и пагубной является заговор для молодоженов, называемый завязыванием узелка: даже дети знают, как это делается. Подтверждение этого находим у Богэ, "великого судьи Бургундского графства", в его "Гнусных колдовских речах", вышедших в 1602 году: "Это колдовское действие распространено более чем когда-либо, поскольку даже дети стали завязывать узелки. Подобная практика заслуживает отменного наказания". В миссионерских донесениях из Нормандии упоминается это колдовство. Кюре из

Шартрской епархии Ж.-Б.Тьер в "Трактате о суевериях, касающихся освящения" (1-е издание 1679 г.), приводит список известных ему соборных и синодальных решений, запрещающих завязывание узелков. В период 1529-1679 гг. их было тринадцать (по сравнению с пятью в предыдущие века). Он приводит также 23 свидетельства проповедей, направленных против этого колдовства (все после 1480 г.), и добавляет, что проповеди, которые он не упоминает, составлены в том же духе. Действительно, в период 1500-1790 гг. не было ни одного французского требника, в котором бы. не подвергалось осуждению это колдовство и заклятие, его сопровождающее. Опасность действительно была огромной. Ж.Бодэну рассказали о пятидесяти способах завязывания кожаного жгута. Тьеру тоже было известно около двадцати способов (не считая заклинаний и снадобий из плесени), например, такие:

"Раздеть молодоженов донага, и пусть муж поцелует у жены большой палец левой ноги, а жена – большой палец на левой ноге у мужа.

Проткнуть неначатую бочку белого вина и подставить под струю обручальное кольцо жены.

Пустить струю в замочную скважину церкви, где происходило венчание.

В течение семи дней читать утренние молитвы, повернувшись спиной к восходящему Солнцу.

Делать так, как глава епископального Совета в Шатодэн: когда молодожены заявляли ему о том, что на них наслали порчу, он препровождал их на чердак и привязывал к столбу лицом друг к другу, а затем хлестал их спины розгами; после чего развязывал их и оставлял одних на ночь, снабдив к тому же хлебом и добрым вином. Поутру, отомкнув дверь, он находил их здоровыми, веселыми и во взаимном расположении".

Тот же автор пишет, что во многих местах жених и невеста клали друг другу в обувь монеты, чтобы им не завязывали узелок.

Как можно заметить, многие магические действа, например, струя вина или мочи, пущенная через кольцо невесты или скважину церковной двери, символизируют неразрывность брачных уз. Точно так же монеты в ботинке жениха могут означать половые органы будущей жены, защищенные от колдовских покушений. Многообразие способов защиты от сглаза говорит об обеспокоенности населения. Помимо перечисления способов защиты Тьер говорит также о страшной панике, которой подвергались люди, считающие, что им завязали узелок.

"Это зло так сильно бьет по людям, которые считают себя околдованными, что для своего излечения они готовы на все. Им нет дела до того, кто их вылечит – Бог или дьявол, – лишь бы избавиться от чар".

Смелое заявление, учитывая эпоху, когда оно было сделано, может быть мерилом страха. Возможно, этот страх преувеличен, если принять во внимание разницу в количестве исторических документов до изобретения книгопечатания и после. Возможно, однако, современникам казалось, что угроза растет. Поэтому нельзя сбрасывать со счетов их свидетельства. Монах Кресле в "Двух книгах о сатанинской злобе", вышедшей в 1590 году, вносит хронологические уточнения: начиная с 1550-1560 гг. завязывание узелков сильно возросло. Он устанавливает зависимость между этой эпидемией и отходом от истинной религии:

"Во времена наших отцов чародейство и колдовство при венчании не было так распространено, как это стало в последние тридцать-сорок лет, когда ереси стали осквернять религию и появилось безбожие".

В таком случае закономерен вопрос, действительно ли ученые труды отражают ситуацию, если не исключительную, то по крайней мере тревожную? Ее характеризовал рост дородовой смертности, выкидышей (которые считались разновидностью бесплодия женщины), но особенно мужской беспомощности. Эти явления, в частности женское бесплодие, можно объяснить недоеданием, которое усугубилось в деревнях начиная с голодных лет в XIV веке до периода относительного перенаселения деревень в XVI веке. За счет эпидемий и разбоев во время военных походов. Недостаточность питания, конечно, вызывала у людей, особенно малообеспеченных, непроходящую усталость, депрессию, которые безусловно могут считаться причиной дородовой смертности, непроизвольных выкидышей и даже импотенции. Но мужскую фригидность нельзя объяснить только недоеданием. Об этом пишут Рабле, Брантом, Монтень, Бодэн и кюре Тьер. Кстати, предписываемое им лечение (розги по оголенному телу) должно разогреть кровь у мужа. Так что же произошло в начале Нового времени, если завязывание узелка – это старинное деревенское суеверие – вышло за пределы сельской местности и укоренилось в письменной культуре? Насколько сильно повлиял на ситуацию такой фактор, как распространение сифилиса начиная с XVI века? Но последним обстоятельством можно объяснить лишь ограниченное число случаев, так как импотенция характерна только для последней стадии заболевания. Выдвигается также предположение, что причина кроется в более зрелом возрасте вступления в брак, а также более строгом наказании за внебрачные и добрачные связи. Эти нововведения появились в результате двух религиозных реформаций – католической и протестантской – и, возможно могли быть причиной роста такого явления, как мастурбация, и как следствие частичной импотенции к моменту вступления в брак. Это интересное предположение может быть дополнено гипотезой о комплексах кастрации и психической блокировки, которые обнаруживаются на всех культурных уровнях и о которых пишет Монтень. В главе, посвященной "силе воображения", он замечает, что его современники постоянно твердят о завязывании узелка, и проводит глубокий анализ механизма торможения:

"Я придерживаюсь мнения, что завязывания узелков, которыми наш свет озабочен настолько, что ни о чем другом и не говорит, есть выражение болезни и страха. Мне лично известен человек, за которого Я ручаюсь, как за себя, и которого нельзя заподозрить в слабости или заговоренности. Услышав от своего знакомого, как тот почувствовал крайнее бессилие в момент, самый неподходящий для такого состояния, он был настолько поражен в своем воображении этим рассказом, что с ним случилась та же неприятность. И потом всякий раз это воспоминание довлело над ним и мучило его" (Монтень, "Опыты 1", гл. XXI).

Рассуждения Монтеня наводят на мысль о том, что причиной заторможенности могли быть женоненавистнические проповеди священников и демонологов, пик жестокости и числа слушателей которых приходится на период 1450-1650 годов. Они нагнетали страх перед женщиной, подозрительное отношение к сексу, этому проклятому разврату, принижали значение брака, этого опасного состояния, бросали народу обвинения, что вызывало у робких людей страх половой близости. Затем начались поиски виновных, которых нашли в колдовском мире, о чем неустанно твердили проповедники и демонологи. Так, недоедание, мастурбация вкупе с психической блокировкой как следствие усиленного чувства вины способствовали в начале Нового времени росту страха завязывания узелка.

Это было лишь одним из многих и опасных колдовских проявлений. Ж.-Б. Тьер, не верящий во многие суеверия, тем не менее считает необходимым просветить своих читателей о злых чарах, которые им угрожают. Его книга содержит целый перечень повседневных страхов того времени. Различаются три типа колдовства: сон, любовь и вражда. Два из них выделены особо:

"(Первое) производится посредством зелья, трав, снадобий, чар и других способов, ведомых колдунам для усыпления человека и животных, чтобы потом сподручнее было совершить кражу, отравление, убийство, похищение детей или еще какую-нибудь гнусность и чародейство.

К чарам вражды относится все, что наносит или может нанести духовный, телесный или имущественный ущерб, причем делается это с ведома Сатаны".

Затем следует впечатляющий список чар вражды, возглавляет который, естественно, завязывание узелка:

"Этим колдовством можно испортить венчальный обряд: делается это завязыванием узелка. Можно наслать волков в овчарню или в овечье стадо; крыс, мышей, долгоносиков, червей на чердак; гусениц, кузнечиков и других насекомых в поле, чтобы погубить урожай; кротов и лесных мышей в сад, чтобы испортить деревья, фрукты и овощи. Можно лишить человека аппетита, подложив ему под тарелку иглу, которой шили саван. Можно сделать так, что человек или животное будут чахнуть, слабеть и никакое лекарство им не поможет. Посредством специальных порошка, воды или другого снадобья можно погубить человека, животное и плоды, произрастающие на земле. Можно уменьшить надой молока у коровы, высушив над очагом травы. Дождь можно вызвать, опустив метлу в ведро с водой; этим можно также нанести ущерб ближнему. Яйцо, сваренное в мешочек, нужно разбить и съесть, чтобы так же были разбиты все враги. Можно умертвить человека с помощью заклинаний и кости, взятой из умершего тела. Можно умертвить животное при помощи прикосновения палочки, произнеся при этом: "Я касаюсь тебя, чтобы убить тебя..."

Чтобы причинить человеку боль или ущерб, лепят фигурку из воска, глины или другого материала и протыкают ее иглой, ломают или рвут ее. Чтобы колдун, который навел порчу на скотину, сам зачах и умер, нужно подвесить над очагом или на огне поджарить куски сдохшего от порчи животного. Можно вызвать бурю, град, грозу, гром и молнию, ураган, для того чтобы отомстить за проклятие в свой адрес. Чтобы лишить человека сна, ему в постель подкладывают ласточкин глаз. В качестве мести можно сделать бесплодными женщин и разных животных: коров, лошадей, коз, овец и др. Можно заколдовать человека, чтобы у него не выходила жидкость, то есть "усушить его". Этим же колдовством "подковывают" лошадей, чтобы они хромали. Можно помешать вину вытекать из бочки: бочка полна и проткнуты дыры, а вино не идет. Можно подвергнуть человека всеобщему презрению, лишив его разума, доведя до исступления или населив его воображение призраками, и тем самым извлечь для себя пользу. Ночь может стать для кого-то мучением, если зажечь пучок прутьев, свечу или обратить заклятие к звезде. Проклятие делается так: гасят свет, повернувшись спиной к соседям, ложатся на пол и, катаясь по полу, читают псалом CVIII (сейчас CIX). От вшей и других досаждающих человеку паразитов можно избавиться, смочив колодезной водой подмышки и произнеся заклинание".

Заканчивая это длинное перечисление, Ж.-Б.Тьер добавляет, что есть еще бесконечное множество чар, используемых каждодневно колдунами и отравителями. Действительно, невозможно перечислить все виды колдовства, фигурирующие в судебных делах, трудах демонологов, синодальных постановлениях, рассказах о чудесах, руководствах по исповеданию и дошедших до нас трактатах моралистов. К ним относится труд кюре из Перш, свидетельствующий о значительном влиянии суеверной сельской культуры на письменную. В ней доминирующими являются подозрительность и вражда соседей, а также убежденность, что бедствия, болезни, смерть сами по себе не приходят, они неестественны, по крайней мере в том смысле, как мы их воспринимаем сегодня. Поэтому люди постоянно боялись: бесплодия, импотенции, безумия, "дурной ноги", порчи урожая и скота. Это мир страха, не поддающегося летосчислению, страха постоянного и вездесущего, потому что природа не подвластна законам. Все живое в природе способно к неожиданным превращениям, подвержено влиянию тех, кто связан с властителем подлунного мира и кто может наслать безумие, недуг или бурю.

Не лучше ли ладить с ними, поскольку в их власти влиять на мир, на здоровье и благополучие бедных людишек. Не нужно сомневаться: большинство европейцев того времени считали Сатану одной из природных сил, творящего зло или добро в соответствии с принятым к нему отношением. В "Великом катехизисе" Лютер корил тех, кто "вступает в сговор с Сатаной", чтобы получить от него вдоволь денег и пособничество в любви, сохранении скотины или имущества. Исторические документы описывают такие случаи: в 1566 году одна добропорядочная женщина поставила одну свечу Св. Михаилу за его благодеяния, а другую дьяволу, чтобы он не причинял зла. В 1575 году один прихожанин из Оденбаха (в протестантской Германии), собрав отменный урожай, заявил, что это дело рук дьявола. В следующем веке грозный ученый П. де Ноблец обнаружил в Бретани культ пожертвований Лукавому, который якобы мог испортить урожай. После жатвы они оставляли часть собранной гречихи на обочине поля "для того, перед кем они в долгу".

Вспоминать Сатану злым словом было так же опасно, как и злословить о святых, исцеляющих (или насылающих) недуги. Так, на Западе XV-XVII вв. были известны и опасны не менее сорока болезней, названных по имени святых, причем некоторые недуги приписывались сразу нескольким святым. Наиболее опасными и, видимо, наиболее известными были "огонь Св. Антония" (гангрена), недуг Св. Жана или Св.Лу (эпилепсия), болезнь Св. Акера или Св. Матурена (безумие), болезнь Св. Рока или Св. Себастьяна (чума), недуг Св. Фиакра (геморроидальные шишки), болезнь Св. Мора или Св. Жену (подагра). С давних пор в рассказах о чудесах подчеркивалось, что болезнь является отмщением оскорбленного чем-либо святого. Григорий Турский рассказывает, что некий человек, с пренебрежением отзывавшийся о Св. Мартине и Св. Марциале, оглох, ослеп и умер в безумии. На заре Нового времени рассуждения большинства людей оставались на уровне времен Григория Турского. Летописец XV века говорит о том, что английский король Генрих V после того, как разорил монастырь Св. Фиакра около Мо, заболел указанной выше болезнью и умер в страшных мучениях, заплатив дань за нанесенное оскорбление.

Не исключено, что проповедники старались изо всех сил укрепить веру в способность святого к отмщению. Так, в "Гаргантюа и Пантагрюэле" говорится о вере в таких святых, как Св. Антоний, Св. Этрон, Св. Жилдас, Св. Жену, насылающие, соответственно, жжение в ногах, колики, безумие и подагру. Насмешки гуманистов над этим суеверием лишь подчеркивают его распространенность.

Эразм Роттердамский иронизирует в одном из своих "Коллоквиумов":

"Петр может замкнуть ворота небесные. Павел держит в руке меч, Бартоломей – нож, Гийом – копье. Достояние Антония – это священный огонь... Франциск Ассизский, переселившись на небеса, может ослепить или лишить разума тех, кто его не почитает. Плохо чтимые святые насылают ужасные болезни.

Полвека спустя Анри Эткен в "Апологии Геродоту" вторит Эразму: "Святой может как наслать болезнь, так и излечить ее". Действительно, одни святые более гневны и опасны, чем другие. Главным святым считается Св. Антоний, который сжигает всякого, кто не чтит его...

Превосходным доказательством веры в злое могущество святых служит фонтан в Берри, посвященный Недоброму святому, которому поклоняются и у которого просят смерти для своего врага, любовного соперника или родственника с наследством. К счастью, недалеко от этого фонтана построена часовня, посвященная доброму святому.

Начиная с XVI века в процессах над ведьмами, проповедях, катехизисах настойчиво подчеркивается различие между Богом и Сатаной, святыми и демонами, с тем чтобы укоренить его в менталитете сельских жителей. Так или иначе, но люди той эпохи были угнетены страхом перед лицом многочисленных опасностей и поэтому, несмотря на запреты духовных и светских властей, продолжали исполнять подозрительные ритуалы, такие, как костры в первое воскресенье Великого поста и в День Ивана-Купалы. С незапамятных времен люди отмечали пробуждение природы священным огнем – зажигали костры и с факелами ходили по деревням, чтобы прогнать злых духов и вредных насекомых. Обряды праздника Ивана-Купалы также были благотворны и служили защитой: собранные в ночь с 23 на 24 июня травы охраняли в течение всего года людей и скот от болезней и несчастий. То же благотворное действие приписывалось, по крайней мере в Бретани, травам, которые, сгорая, согревали души умерших. В протестантских странах, а также в католических епархиях, возглавляемых ретивыми епископами, вследствие драконовских запретов эти обряды, как языческие, были загнаны в подполье. В других местах духовные власти, продолжая многовековую традицию, освящали дохристианские обряды, запрещая лишь те, которые совершались без ведома церкви. Поэтому христианская магия была на Западе вплоть до настоящего времени одной из составляющих религиозной жизни. Существовали сотни благословений, проклятий, освящений, заклятий, относящихся к материальной сфере: благословение стада, вина, хлеба, масла, яиц, всякого мяса, шелковичных червей, амбаров, супружеского ложа, нового колодца, соли для животных, воздуха, чтобы погода была отменной с дождем и погожими днями; заклятие надвигающейся бури, грома, а также заклятие от крыс, червей, змей и прочих вредоносных животных.

Среди последних самыми опасными считались волки. В доказательство можно привести множество посвященных им пословиц. "Плохая ограда – волку награда", "волчья хватка", "Не бывает страшного зайца и несчастного волчишки", "Волк подох – цела овчарня" и т.п. Появление волков обычно считалось предзнаменованием голода: голод гонит волка из леса. Волка боялись, он был загадочным и вездесущим зверем. Есть даже такая поговорка: хорошо знать, как волка. В баснях и сказках неоднократно можно встретить выражение: волки, волки! Скорее на помощь! Общественное сознание невольно воспринимало волка как представителя враждебного мира. На уровне осознанных представителей волк был кровожадным хищником, врагом человека и стада, неотъемлемым элементом голода и войн. Поэтому против волков регулярно устраивались облавы. Так в 1114 году синод Сен-Жак де Компостель постановил проводить по субботам охоту на волков за исключением Пасхи и Троицы. В охоте обязаны были участвовать все – духовенство, знать, крестьяне, не занятые неотложным делом. Священник мог пропустить охоту, если он был приглашен к больному, в противном случае он платил штраф в 5 су. Для знати размер штрафа был тот же. Крестьянин платил 1 су или барана.

"Оповещенные об ущербе, ежегодно наносимом стадам, мы повелеваем нашим майорам и лейтенантам организовать в этом 1696 году зимнюю охоту на волков, в которой принимали бы участие жители округи, и проводить ее столько раз, сколько это необходимо".

Коллективные охоты на волков проводились в нижнем Берри еще в в XIX веке и даже после первой мировой войны.

Во Франции страх волков сильно вырос в период религиозных войн. Опустошение, запустение в тех местах, где проходила армия, голод, и, как следствие, нашествия волков, характеризуют последнее десятилетие XVI века. Когда закончилась война между людьми, началась война волков. Их нашествие и кровавые расправы отмечены в Берри, Шампани, Бассини. Трудно передать, сколько они причинили зла. Они наводнили улицы Кэмпера, нападая на животных и людей среди бела дня. Они хватали жертву за горло, прежде чем та успевала закричать. И если у них было достаточно времени, то они сжирали человека целиком, оставляя на месте только обглоданные кости и одежду. Это послужило причиной обмана, в который постепенно впадали люди, думая, что такое сделать могли только оборотни – солдаты или ведьмы, принявшие волчье обличье.

Ситуация была такой же тревожной в Лангедоке, если судить по постановлению тулузского парламента от 7 января 1606 года:

"Учитывая представленное генеральным королевским прокурором донесение относительно убийств и разбоя, чинимых волками и хищными зверями, погубившими за три месяца более пятисот мужчин, женщин и детей в окрестностях Тулузы и Лорагуа и даже в самом городе Тулузе, совет предписывает жителям объединяться и проводить охоты на волков и других хищных зверей..."

Не случайно поэтому на стыке XVI и XVII веков французские демонологи так много пишут об оборотнях, а суды так часто выносят ведьмам обвинения в людоедстве. Могут ли люди превращаться в лютых волков или же они являются дьявольским наваждением? Не берут ли ведьмы благословение у дьявола, а обличье и кровожадность у волка? Мнения могли быть различными, но неизменной оставалась многовековая уверенность в том, что волк – это сатанинское животное. Слово "оборотень", по происхождению из германских языков, переводится как "человек-волк", и европейские крестьяне того времени понимали его буквально. Еще в XVII в. в Люксембурге выражение "мужчина-волк" или "женщина-волчица" считалось грубым оскорблением, за которое можно было привлечь к ответственности.

Против этого адского зверя следовало предпринимать исключительные меры, тем более что он нападает в основном на беременных женщин и заигравшихся на улице детей. Именно так нападали волки в Жеводане, где в 1760 году из-за них поднялась паника. На гравюре того времени изображен зверь, во всем похожий на волка, если бы не слишком длинные ноги. Ужас, испытываемый людьми того времени перед этим мистическим зверем, был раздутым страхом перед обычным волком, с которым боролись всеми средствами, в том числе и религиозными. С надеждой на помощь молились Св. Лу или, как это было принято в Бретани, Св. Эрве; пули опускали в святую воду; в традиционные молитвы добавляли такие строки: "во имя Отца и Сына и Святого духа; волки и волчицы, я вас заклинаю именем пресвятой и непорочной Девы Марии, чтобы ни одна овца, или ягненок, или баран моего стада не был утащен и все были целы". Тьер не признавал этой молитвы, поскольку она была создана вне церкви и содержала магические заклинания, сравнивая непорочность зачатия Богородицы и целостность стада. Но население остро нуждалось в спасительных средствах от волков. В то время как протестантская церковь осталась глухой к народным нуждам, католицизм, хотя и с предосторожностями, ввел в богослужение эту тему.

Тесная связь между религией и страхом в христианстве подтверждается и этой молитвой XIX века, обращенной к римскому мученику Св. Донату, защитнику от грозы и непогоды:

"Славный святой и великий мученик, преисполненный счастья лицезреть Господа Бога и хвалить его вместе с ангелами и архангелами и пребывающий в вечном счастии! Преклоняемся перед тобой и молим тебя быть нашим защитником, чтобы великая милость Божья отвела от нас грозу и град, бурю и злосчастия грома и молнии. Да защитит нас Божья благодать от разорения, стада наши от чумы, посевы наши от непогоды и сохранит богатство наше – урожай, доставшийся нам в поте лица. Ниспошли на нас, Господи, благодать свою через верного слугу своего Св. Доната. Ныне и присно и во веки веков. Аминь".

Кроме таких молитв принимались и другие защитные меры – во время грозы звонил колокол, на перекрестке ставили кресты, чтобы они защищали близлежащие поля от града, люди постоянно носили талисманы и отрывки из Евангелия или Откровения Иоанна и т.п. Понятно, что население видело в священнике человека, наделенного исключительной властью, способного отвести такие беды и проявления Божьего гнева, как буря и град. В Перпиньяне церковные власти издали постановление в апреле 1633 года, предписывающие священникам не уезжать из их приходов в сезон бурь и гроз.

"Да будет вам известно, что с древних пор можно видеть проявления гнева Господа Бога нашего, возмущенного множеством грехов, творимых против его божественного величества. Многие знамения говорят о том, что неурожаи, бури, град, грозы – это наказание Господне; они истощают и разоряют землю, а также чинят другие известные беды. Святая Церковь, как набожная мать, для успокоения гнева Господнего, ввела такие меры, как звон колоколов, заклятие, благословение, молебны и моления. Однако лица, коим подлежит следить за их исполнением, пренебрегают своими обязанностями...

Посему мы говорим, чтобы вы оставались в церквах и приходах ваших и не отлучались без крайней надобности все время, пока урожай находится под угрозой потери от града, грозы или другой непогоды. Как только вы заметите приближение грозы или бури, позаботьтесь о том, чтобы была произнесена молитва и совершено осенение крестом. Звоните в колокол и употребляйте другие средства, дозволенные Святой Церковью. В противном случае на вас будет наложена подать в десять ливров, отлучение от церкви и другие наказания, соизмеримые с потерями вследствие вашего пренебрежения своими обязанностями".

Такие предосторожности и упреждающие меры означали, что в ту эпоху будущее для людей было полно опасностей и ловушек, которых следовало избегать и о которых нужно было предупреждать. Отсюда появилась необходимость толкования знамений, благодаря которым можно было предсказать будущее. Предсказание в широком смысле этого слова есть по сути реакция на страх перед будущим. Так было, и это справедливо в наше время для тех, кто верит предсказаниям. Для цивилизации прошлое, тем более будущее таило в себе скорее страх, чем надежду.

Астрология является одним из аспектов предсказания. Тем аспектом, о ротором письменная культура распространялась более чем о других. В 1925 году в Германии был произведен подсчет рукописей по астрологии – с X по XVIII век их оказалось 12 563. Для всей Европы эта цифра должна быть на порядок выше. На протяжении всей христианской истории не прекращались споры о дозволенной и недозволенной астрологии. Св. Августин допускал, что звезды можно считать "знаками, предвещающими события. Но они их не могут завершить". Так, если предположить, что "человек действует под влиянием звезд, то какое же место тогда отводится Богу, который является властителем звезд и людей?" ("Исповеди", V, гл. 1). Для Св.Фомы важно было не только защитить свободу Бога, но и свободу каждого из нас: нет никакого греха в том, чтобы по звездам "предсказывать явления вещественного порядка – хорошую погоду и бури, здоровье и хворь, изобилие и неурожай и все, что зависит от вещественных и естественных причин. Все этим пользуются: пахари, мореплаватели, лекари. Но человеческая воля неподвластна звездам. Иначе были бы нарушены свобода выбора и вознаграждения" ("Свод богословия", Па-Пае, вопрос 59). Это различие мы видим также у Кальвина, однако он, подобно Августину, делает упор на Божественное всесилие. Он различает "естественную" астрологию, основанную на толковании взаимного расположения звезд и планет и их влияния на людей, и "побочную" астрологию, которая пытается предсказать, что должно случиться с человеком, "как и когда ему надлежит умереть". Эта астрология вторгается в божественную область, являясь "дьявольским суеверием и гнусным колдовством" (предупреждение против так называемой спорной астрологии).

На практике объяснение богословов не находило отклика даже у людей высокого культурного уровня, которым была ближе идея неизбежности событий во всей Вселенной. Современники Фичино, затем Парэ и Шекспира считали, что в сущности ничто не материально и нет различия между причинностью материальных сил и следствием духовных сил, поскольку именно последние объясняют движение планет. Каждая судьба находится в сплетении взаимно воздействующих влияний. Помимо этого человек окружен множеством загадочных невидимых существ, которые постоянно встают на его пути. Эти две аксиомы науки прошлого были четко сформулированы Парацельсом:

"Бог населил живыми созданиями четыре элемента природы. Он сотворил нимф, наяд, сирен для водной стихии; гномов, сильфид, горных духов и карликов, чтобы населить ими подземное царство, а в огне живут саламандры. Все происходит от Бога. Все тела оживлены астральным духом, и от этого зависят их форма, цвет и облик. Звезды же заселены духами высшего порядка, и они вершат наши судьбы. Все, что зарождает и свершает разум, происходит от звезд..."

Богословы того времени, да и Монтень, не разделяли взглядов Парацельса, тем не менее можно сказать, что в эпоху Возрождения эта точка зрения была широко распространенной. Вследствие этого составители прогнозов и альманахов предсказаний находились в затруднительном положении, стараясь угодить вкусам и запросам широкой публики (в XVI в. во Франции вышло около ста книг предсказаний), но опасаясь осуждения Церкви и государства. Часто они решали эту проблему путем соединения Божьего промысла и звездного влияния на судьбы людей: "Бог всемогущ, – утверждали они, – он создал звезды и властвует над ними. Однако небеса и светила созданы для нашего использования. Он поместил на небе звезды, чтобы они служили нам знаками, по которым можно узнавать будущее людей, государств, религии и влиять на него".

В качестве примера отношения людей к астрологическим прогнозам в XVI веке можно привести отрывок из "Воспоминаний" Шаритэ Пиркхеймера из Нюрнберга:

"Напомню, что еще давно было предсказано бедствие, обрушившееся на Землю в 1524 году после Рождества Христова. Раньше полагали, что это будет потоп. Но теперь видно, что звезды предсказывали неисчислимые несчастья, нищету, горе, волнения и кровопролитие (как результат Реформации)".

Приведенные выше тексты демонстрируют доверие звездным прогнозам на всех уровнях общества того времени. Необычные небесные явления (даже такое, как радуга) вызывали страх. Любое изменение на небосклоне, а в более общем смысле любая аномалия в сотворенном Богом мире, могли предвещать только несчастье. Так, Лютер в одном из своих писем замечает, что предвестниками смерти курфюрста Саксонского (в мае 1525 г.) была радуга зимой и рождение ребенка без головы и еще другого ребенка со ступнями, повернутыми назад. Люди в страхе взирали на небо в ожидании неблагоприятных знаков. Газетенки XVI-XVII вв. переполнены вымышленными историями на эту тему, в которых земные знамения соседствуют с небесными.

"21 января 1531 г. над Парижем было видно чудесное и страшное знамение, сопровождаемое ветром, ярким светом, громом и молнией".

"В августе 1531 г. около 4 часов утра в Неаполитанском королевстве появились новые чудесные знаки – три солнца. И еще: женщина 88 лет разродилась ребенком, а у умалишенной девочки семи лет грудь полнится молоком".

"В среду 18 февраля 1579 г. с двух часов дня до самого вечера над Парижем летали драконы и змеи, и все могли их видеть".

"Над Мальтой появился страшный дракон о семи голов, исторгающий рычание и приводящий в смятение жителей острова. Чудо это произошло 15 декабря 1608 г.".

Кометы тоже были опасны и вызывали коллективный страх. По газетным заголовкам и трактатам можно судить о том, насколько было напугано население в 1527, 1577, 1604 и 1618 годах.

"Страшная и ужасная комета появилась 11 октября 1527 г. С неимоверным шумом она пронеслась почти надо всей Францией. 5 апреля 1528 г. комету увидели в Лионе. В тот же день в Италии выпал каменный град"

Во многих пророчествах говорится о бедах, которые будут вызваны появлением комет. Вот несколько типичных для протестантской Германии пророчеств, сделанных в 1604 году.

"Новая комета, засиявшая на небе с 16 сентября 1604 г., предвещает наступление времени, когда из каждого дома и пристанища будут слышны рыдания, стенания и горестные крики, ибо страшные беды обрушатся на нас. Комета предсказывает в особенности преследования священников и монахов. Наибольшая кара Господня ожидает иезуитов. Очень скоро вся Германия будет охвачена ужасом голода, неурожаев, чумы, больших пожаров и страшных убийств" (Пророчество Паулюса Магнуса).

"Эта чудесная звезда предвещает нам более ужасные беды, чем простая комета. Она превосходит своими размерами известные планеты, ученые не наблюдали ее с начала света. Эта звезда знаменует большие изменения в религии, невиданные беды кальвинистов, турецкую войну, княжескую междоусобицу. Нам грозят и уже у порога бунты, пожары и убийства" (Пророчество Альбинуса Моллеруса).

Духовенство использовало появление небесных знаков для того, чтобы в преддверии Божьей кары еще раз призвать христиан к покаянию. Но само духовенство так же, как простые люди и правители, испытывало страх. Так, появление кометы в 1577 году так напугало курфюрста Саксонского, что он повелел составить специальную молитву и читать ее во всех приходах своего государства.

Солнечные затмения тоже тревожили население. Затмение 12 августа 1654 года, заранее вычисленное астрологами, вызвало настоящую панику. Мрачные прогнозы основывались на том, что Солнце в момент затмения должно было находиться в знаке Льва и вблизи неблагоприятных планет Марса и Сатурна. В Баварии, Швеции, Польше и, конечно, во Франции немногие сумели сохранить хладнокровие и ясность рассудка. Большинство уверовало в наступление конца света. Один гугенот из Кастра записал в своем дневнике:

"12 августа утром, когда в церкви еще шла служба, случилось небольшое солнечное затмение, хотя астрологи предвещали, что оно будет огромным и ужасным по своим последствиям. Это так напугало людей, что они заперлись в домах и курили благовония. Я же оседлал лошадь и во время затмения ехал верхом, так как мы (сторонники Реформации) ничего не страшимся, будучи под защитой Бога".

Свидетельство, подобное предыдущему, можно найти в "Хронографии, или Описании Прованса" историка и богослова Оноре Буше:

"По причине затмения между 9 и 10 часами утра 12 августа невообразимые глупости происходили не только в Провансе, но и во всей Франции, Испании, Италии и Германии. Кто-то распространил слух, что во время затмения нужно быть одному, иначе не проживешь и до вечера. Наиболее доверчивые заперлись в одиночестве по спальням. Лекари не оспаривали этот слух и советовали запереть все окна и двери, а в доме зажечь свечи. Поскольку все ожидали конца света, то происходили многочисленные крещения, исповеди, покаяния. У духовников было работы невпроворот до затмения, а церковь только выгадала в этой обстановке мнимого страха. Я не одобряю того, что происходило в этот день в церквах Прованса, где люди причащались, а духовенство своими действиями поощряло доверчивость простого люда".

Иезуит Жак де Билли в "Могиле астрологии" также иронизирует по поводу устрашающих пророчеств затмения в Лионе в 1654 году:

"Сердца людей были охвачены таким ужасом, что даже самые стойкие почувствовали неуверенность. Все старались успеть покаяться в грехах. Дело дошло до того, что один духовник, видя огромную толпу желающих исповедаться, сел в коляску и был таков, сказав собравшимся, что по указу архиепископа затмение откладывается до следующего воскресения".

Страх перед затмением 1654 года имеет особую причину. Дело в том, что астрологи предсказали в 1656 году потоп и конец света. Поэтому затмение должно было означать начало всеобщего катаклизма. Такое пророчество могло найти отклик только потому, что люди находились в состоянии постоянной обеспокоенности из-за небесных знамений и твердой убежденности, что звезды вершат судьбами и знаменуют собой Божью волю.

С XIII века вера в звезды все время росла. Обращение к культуре древних народов, к эллинской магии, переводы Фичино, распространение "Пикатрикса"² и возрождение произведений латинского астролога Фирмикуса Матернуса – все это и многое другое спровоцировало новый интерес к звездам, а книгопечатание придало этому интересу огромный размах. К этому следует добавить кризис церкви времен Великого раскола. Трения между различными религиозными структурами и теоретические неурядицы породили сомнения, чувство незащищенности и тот вакуум, который быстро был заполнен астрологией.

Астрологи (Нифо, Помпонацци, Кардан и др.) не побоялись составлять гороскопы религий, включая христианство. Астрология внедрялась в область знаний, завоевывала сознание, показывая своим триумфом, что страх перед звездами сильнее христианской надежды. Это было особенно характерно для культурного слоя общества итальянского Возрождения. Об этом свидетельствуют фрески итальянских дворцов в Ферраре, Падуе, Риме, а в более общем плане – иконография и поэзия Возрождения, посвященные планетарной теме. Об этом же свидетельствуют хроники того времени. Итак, в самой просвещенной европейской стране – Италии – астрология была властительницей умов.

Любое значительное начинание – война, посольство, путешествие, бракосочетание – требовало совета звезд. Принцы и их окружение спрашивали у Марцила Фичино, в какое время начать работы во дворце Строцци. Юлий II, Лев Х и Павел III назначали день посвящения в сан или работы консистории в зависимости от расположения звезд на небе. За пределами Италии, но под влиянием ее примера, эта традиция будет жить еще долго. Мать Франциска I Луиза Савойская держала при дворе знаменитого мага и астролога Корнелиуса Агриппу, а Екатерина Медичи слушала советы Нострадамуса. В 1673 году Чарльз II Английский советовался с астрологом о том, когда ему сделать обращение к парламенту. Двадцатью пятью годами раньше Уильям Овертон тоже просил совета у звездочета о том, стоит ли поднимать в 1648 году революцию или нет. Даже Джон Локе, автор "разумного христианства", верил, что целебные травы следует собирать в момент определенного расположения звезд. Если такое происходило в конце XVII века, то можно только догадываться, каким было влияние астрологии и страх перед небесными светилами во времена Шекспира. В Англии с наибольшей очевидностью они прослеживаются в эпоху Елизаветы, где астрологи воспользовались снижением авторитета духовенства из-за гонений на католиков.

Но не были ли страх ночи и настороженное отношение к луне более древними чувствами, чем учение астрологов? Во всяком случае, во многих прошлых цивилизациях фазам Луны придавалась решающая роль в определении сроков роста и зарождения человека, животных и растений. В начале Нового времени французские альманахи и поговорки учили, как ладить с этим причудливым и неспокойным светилом, как толковать его цвет и форму.

"По пятому дню Луны можно судить о погоде на весь месяц... Луна опасна на пятый, четвертый, шестой, восьмой и двенадцатый день. Бледная Луна к дождю, серебристая – к погоде, а красноватый цвет к ветру. При убывающей Луне нельзя сеять, так как ничто не взойдет".

Английские трактаты по сельскому хозяйству также не советуют крестьянам сеять и сажать при убывающей Луне, а делать это только когда Луна прибывает. Для европейцев эпохи Возрождения фазы Луны были определяющими и в других случаях: стрижка волос и ногтей, очищение желудка, кровопускание, начало путешествия, покупка или продажа, начало учебы. В Англии XV века считалось большой неосторожностью справлять свадьбу или новоселье при убывающей Луне. Средневековая церковь не смогла победить эти два суеверия, которые укоренились в течение тысячелетий в сельском укладе жизни. А в эпоху Шекспира и Лютера научная астрология подвела под них теоретическую базу. Еще в 1660 году один английский знаток уверял, что ребенок, родившийся в полнолуние, никогда не будет здоровым. Ученые знали, что женская физиология, а в более общем смысле, влажность человеческого тела, обусловлены лунными фазами. Луна контролирует наш мозг, самую влажную часть человеческого тела, следовательно, в ней следует искать причину потери рассудка. Насколько велик был страх перед Луной, можно судить по советам, которые дал своему сыну министр финансов Елизаветы Уильям Сесиль, который советовал быть исключительно осторожным в первый понедельник апреля (день смерти Авеля), во второй понедельник августа (разрушение Содома и Гоморры) и в последний понедельник декабря (день рождения Иуды). Не исключено, что эти три запрета (которые практиковались в Англии еще в XIX в.) являются такой искаженной "охристианенной" версией заповедей Гиппократа, считавшего апрельские, августовские календы и последний день декабря неблагоприятными для кровопускания, а Исидор Севильский привнес эти табу в средневековую цивилизацию.

Предсказывание по Луне и звездам, составление гороскопов и прогнозов требовали другого уровня знаний, чем те, которыми располагали сельские гадатели и гадалки. Однако и им приходилось отвечать на вопросы обеспокоенных деревенских жителей. Поэтому в эпоху Возрождения наряду с ростом популярности астрологии в среде городской элиты продолжает существовать практика многочисленных и разнообразных народных гаданий, берущих начало с доисторических времен и доживших до начала современного общества. Этим объясняется тот факт, что церковь, которая старалась распространить свое влияние на все слои общества, обращала большее внимание на гадание, чем на астрологию и, соответственно, чаще издавала предписание сельским священникам. В этом смысле книга Тьера представляет собой исключительное этнографическое свидетельство. Его перечисление различных видов гадания (хотя и составленное ученым языком) показывает, как на самом низком социальном уровне – среди простого люда – предпринимались попытки посредством предсказаний преодолеть страх прошлого или будущего.

Тьер различает среди предсказаний вообще специфичные частные предсказания, такие, как некромантия (вызывание тени умершего); гидромантия (гадание по знакам на воде); аэромантия (гадание по воздуху); пиромантия (гадание по огню); леканомантия (гадание у водоемов); хиромантия (гадание по линиям на руке); гастромантия (гадание с выпуклым стеклом); метоскопия (по линиям лба); кристалломантия; клеромантия (угадывание по жребию); оникомантия (гадание по капле масла или воска на ногте); косиномантия (гадание на решете); библиомантия (гадание по книге, в частности по псалтырю); цефалеономантия (гадание на ослиной голове); капномантия (гадание по дыму); аксиномантия (гадание с топорами); ботаномантия (гадание на травах); ихтиомантия (гадание с рыбами); а также с астролябией, перематыванием, лавровой ветвью, треножником, святой водой, змеями, козами, мукой, овсом, или катоптромантия (гадание с зеркалом) и дактиломантия (гадание с кольцом).

Тьер осуждает далее такие виды, как предсказания, толкование снов, полета птиц, крика или повадки животного и пр. "Из всех этих гаданий нет ни одного, которое не несло бы в себе греха", – пишет он. Подведем итог этому перечислению: раньше страх был повсюду – он окружал человека и ждал его в будущем.