Р. Бах. ЧАЙКА ПО ИМЕНИ ДЖОНАТАН ЛИВИНГСТОН | ЧАСТЬ ВТОРАЯA потом однажды вечером, когда Джонатан спокойно

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

A потом однажды вечером, когда Джонатан спокойно и одиноко парил в небе, которое он так любил, прилетели они. Две белые чайки, которые появились около его крыльев, сияли как звезды и освещали темное небо мягким, ласкающим светом. Но еще удивительнее было их мастерство: они летели, неизменно сохраняя расстояние точно в один дюйм между своими и его крыльями.

Не проронив ни слова, Джонатан подверг их испытанию, которого ни разу не выдержала ни одна чайка. Он изменил положение крыльев так, что скорость полета резко замедлилась: еще на милю в час меньше – и падение неизбежно. Две сияющие птицы, не нарушая дистанции, плавно снизили скорость одновременно с ним. Они умели летать медленно!

Он сложил крылья, качнулся из стороны в сторону и бросился в пике со скоростью сто девяносто миль в час. Они понеслись вместе с ним, безупречно сохраняя строй.

Наконец, он на той же скорости перешел в длинную вертикальную замедленную бочку. Они улыбнулись и сделали бочку одновременно с ним.

Он перешел в горизонтальный полет, некоторое время летел молча, а потом сказал:

– Прекрасно. – И спросил: – Кто вы?

– Мы из твоей Стаи, Джонатан, мы твои братья. – Они говорили спокойно и уверенно. – Мы прилетели, чтобы позвать тебя выше, чтобы позвать тебя домой.

– Дома у меня нет. Стаи у меня нет. Мы летим сейчас на вершину Великой Горы Ветров. Я могу поднять свое дряхлое тело еще на несколько сот футов, но не выше.

– Ты можешь подняться выше, Джонатан, потому что ты учился. Ты окончил одну школу, теперь настало время поступить в другую.

Джонатан жил этой мыслью всю свою жизнь, поэтому Джонатан понял, понял мгновенно. Они правы. Он может летать выше, и ему пора возвращаться домой. Он бросил последний долгий взгляд на небо, на эту великолепную серебряную страну, где он так много узнал.

– Я готов, – сказал он наконец.

И Джонатан Ливингстон поднялся ввысь вместе с двумя чайками, яркими как звезды, и исчез в непроницаемой темноте неба...

"Так это и есть небеса", – подумал он и не мог не улыбнуться про себя. Наверное, это не очень почтительно – размышлять, что такое небеса, едва ты там появился.

Теперь, когда он расстался с Землей и поднялся над облаками крыло к крылу с двумя лучезарными чайками, он заметил, что его тело постепенно становится таким же лучистым. Конечно, оно принадлежало все тому же молодому Джонатану, который всегда жил за зрачками его золотистых глаз, но внешне оно переменилось.

Оно осталось телом чайки, и все-таки никогда прежде Джонатану не леталось так хорошо. "Как странно, – думал он, – я трачу вдвое меньше усилий, а лечу вдвое быстрее, я в силах сделать вдвое больше, чем в мои лучшие дни на Земле!"

Его белые перья сверкали и искрились, а крылья стали безукоризненно гладкими, как отполированные серебряные пластинки. Он с восторгом начал изучать их и прилагать силу своих мускулов к этим новым крыльям.

При скорости двести пятьдесят миль в час он почувствовал, что приближается к максимальной скорости горизонтального полета. При скорости двести семьдесят три мили он понял, что быстрее летать не в силах, и испытал некоторое разочарование. Возможности его нового тела тоже были ограничены, правда, ему удалось значительно превысить свой прежний рекорд, но предел все-таки существовал, и чтобы его превзойти, нужны были огромные усилия. "На небесах, – думал он, – не должно быть никаких пределов".

Облака расступились, его провожатые прокричали:

– Счастливой посадки, Джонатан! – и исчезли в прозрачном воздухе.

Он летел над морем к изрезанному гористому берегу. Пять-шесть чаек отрабатывали взлеты на скалах. Далеко на севере, у самого горизонта, летало еще несколько чаек. Новые мысли, новые вопросы. "Почему так мало чаек? На небесах должны быть стаи и стаи чаек. И почему я вдруг так устал? На небесах чайки как будто никогда не устают и никогда не спят."

Где он об этом слышал? События его земной жизни отодвигались все дальше и дальше. Он многому научился на Земле, это верно, но подробности припоминались с трудом: кажется, чайки дрались из-за пищи, и он был Изгнанником.

Когда он приблизился к берегу, дюжина чаек взлетела ему навстречу, но ни одна из них не проронила ни слова. Он только чувствовал, что они рады ему и что он здесь дома. Этот день был очень длинным, таким длинным, что он забыл, когда взошло солнце.

Он развернулся, чтобы приземлиться, взмахнул крыльями, застыл в воздухе на высоте одного дюйма и мягко опустился на песок. Другие чайки тоже приземлились, но им для этого достаточно было лишь слегка шевельнуть перьями. Они раскрыли свои белоснежные крылья, покачались на ветру и, меняя положение перьев, остановились в то самое мгновение, когда их лапы коснулись земли. Это был прекрасный маневр, но Джонатан слишком устал, чтобы его повторить. Он все еще не произнес ни слова и заснул, стоя на берегу.

В первые же дни Джонатан понял, что здесь ему предстоит узнать о полете не меньше нового, чем он узнал в своей прежней жизни. Но разница все-таки была. Здесь жили чайки-единомышленники. Каждая из них считала делом своей жизни постигать тайны полета, стремиться к совершенству полета, потому что полет – это то, что они любили больше всего на свете. Это были удивительные птицы, все без исключения, и каждый день они час за часом отрабатывали технику движений в воздухе и испытывали новые приемы пилотирования.

Джонатан, казалось, забыл о том мире, откуда прилетел, и о том месте, где жила Стая, которая не знала радостей полета и пользовалась крыльями только для добывания пищи и для борьбы за пищу. Но иногда он вдруг вспоминал.

Он вспомнил о родных местах однажды утром, когда остался вдвоем со своим наставником и отдыхал на берегу после нескольких быстрых бочек, которые он делал со сложенными крыльями.

– Салливан, а где все остальные? – спросил он беззвучно, потому что вполне освоился с несложными приемами телепатии здешних чаек, которые никогда не кричали и не бранились. – Почему нас здесь так мало? Знаешь, там, откуда я прилетел, жили...

– ...Тысячи тысяч чаек. Я знаю. – Салливан кивнул. – Мне, Джонатан, приходит в голову только один ответ. Такие птицы, как ты – редчайшее исключение. Большинство из нас продвигается вперед так медленно. Мы переходим из одного мира в другой, почти такой же, и тут же забываем, откуда мы пришли; нам все равно, куда нас ведут, нам важно только то, что происходит только сию минуту. Ты представляешь, сколько жизней мы должны прожить, прежде чем у нас появится первая смутная догадка, что жизнь не исчерпывается едой, борьбой и властью в Стае. Тысячи жизней, Джонатан, десять тысяч! А потом еще сто жизней, прежде чем мы начинаем понимать, что существует нечто, называемое совершенством, и еще сто, пока мы убеждаемся: смысл жизни в том, чтобы достигнуть совершенства и рассказать об этом другим. Тот же закон, разумеется, действует и здесь: мы выбираем следующий мир в соответствии с тем, чему научились в этом. Если мы не научились ничему, следующий мир окажется таким же, как этот, и нам придется снова преодолевать те же преграды с теми же свинцовыми гирями на лапах.

Он расправил крылья и повернулся лицом к ветру.

– Но ты, Джон, сумел узнать так много и с такой быстротой, что тебе не пришлось прожить тысячу жизней, чтобы оказаться здесь.

И вот они снова поднялись в воздух, тренировка возобновилась. Сделать бочку вдвоем трудно, потому что в перевернутом положении Джонатану приходилось, летя вверх лапами, соображать, как выгнуть крылья, чтобы выполнить оставшуюся часть оборота, сохраняя безупречную согласованность движений со своим учителем.

– Попробуем еще раз, – снова и снова повторял Салливан. – Попробуем еще раз. – И наконец: – Хорошо!

Тогда они начали отрабатывать внешнюю петлю...

Однажды вечером чайки, которые не улетели в ночной полет, стояли вместе на песке, они думали. Джонатан собрался с духом и подошел к Старейшему – к чайке, которая, как говорили, собиралась вскоре расстаться с этим миром.

– Чианг... – начал он, немного волнуясь.

Старая чайка ласково взглянула на него:

– Что, сын мой?

С годами Старейший не только не ослабел, а наоборот, стал еще сильнее, он летал быстрее всех чаек в Стае и владел в совершенстве такими приемами, которые остальные еще только осваивали.

– Чианг, этот мир... это вовсе не небеса?

При свете луны было видно, что Старейший улыбнулся.

– Джонатан, ты снова учишься, – сказал он.

– Да. А что ждет нас вперед? Куда мы идем? Разве нет такого места – небеса?

– Нет, Джонатан, такого места нет. Небеса – это не место и не время. Небеса – это достижение совершенства. – Он помолчал. – Ты, кажется, летаешь очень быстро?

– Я... я очень люблю скорость, – сказал Джонатан. Он был поражен – горд! – тем, что Старейший заметил его.

– Ты приблизишься к небесам, Джонатан, когда приблизишься к совершенной скорости. Это не значит, что ты должен пролететь тысячу миль в час, миллион, или научиться летать со скоростью света. Потому что любая цифра – это предел, а совершенство не знает предела. Достигнуть совершенной скорости, сын мой – это значит оказаться там.

Вдруг Чианг исчез и тут же появился у кромки воды, в пятидесяти футах от Джонатана. Потом он снова исчез и через тысячную долю секунды уже стоял рядом с ним.

– Это просто шутка, – сказал он.

Джонатан не мог прийти в себя от изумления. Он забыл о небесах.

– Как тебе это удается? Что ты чувствуешь, когда так летишь? Какое расстояние ты можешь пролететь?

– Пролететь можно любое расстояние в любое время, стоит только захотеть, – сказал Старейший. – Я побывал всюду и везде, куда проникала моя мысль. Он смотрел на морскую гладь. – Странно: чайки, которые отвергают совершенство во имя путешествий, не улетают никуда; где им, копушам! А те, кто отказывается от путешествий во имя совершенства, летают по Вселенной, как метеоры. Запомни, Джонатан, небеса – это не какое-то определенное место или время, потому что ни место, ни время не имеют значения. Небеса – это...

– Ты можешь научить меня так летать?

Джонатан дрожал, предвкушая радость еще одной победы над неведомым.

– Конечно, если ты хочешь научиться.

– Хочу. Когда мы начнем?

– Можно начать сейчас, если ты не возражаешь.

– Я хочу научиться летать, как ты, – сказал Джонатан, и в его глазах зажегся странный огонек. – Скажи, что я должен делать?

Чианг говорил медленно, зорко вглядываясь в своего молодого ученика.

– Чтобы летать с быстротой мысли или, говоря иначе, летать куда хочешь, – начал он, нужно прежде всего понять, что ты уже прилетел...

Суть дела, по словам Чианга, заключалась в том, что Джонатан должен отказаться от представления, будто он узник своего тела с размахом крыльев в 42 дюйма и ограниченным набором заранее запрограммированных возможностей. Суть в том, чтобы понять: его истинное "Я", совершенное, как ненаписанное число, живет одновременно в любой точке пространства в любой момент времени.

Джонатан тренировался упорно, ожесточенно, день за днем, с восхода солнца до полуночи. И, несмотря на все усилия, ни на перышко не сдвинулся с места.

– Забудь о вере! – твердил Чианг. – Разве тебе нужна была вера, чтобы научиться летать? Тебе нужно было понять, что такое полет. Сейчас ты должен сделать то же самое. Попробуй еще раз...

А потом однажды, когда Джонатан стоял на берегу с закрытыми глазами и старался сосредоточится, он вдруг понял о чем говорил Чианг. "Конечно, Чианг прав! Я сотворен совершенным, мои возможности безграничны, я – Чайка!" Он почувствовал могучий прилив радости.

– Хорошо! – сказал Чианг, и в его голосе прозвучало торжество.

Джонатан открыл глаза. Они были одни – он и Старейший – на совершенно незнакомом морском берегу: деревья подступали к самой воде, над головой висели два желтых близнеца – два солнца.

– Наконец-то ты понял, – сказал Чианг, – но тебе нужно еще поработать над управлением...

Джонатан не мог прийти в себя от изумления:

– Где мы?

Необычный пейзаж не произвел на Старейшего никакого впечатления, как и вопрос Джонатана.

– Очевидно, на какой-то планете с зеленым небом и двойной звездой вместо солнца.

Джонатан испустил радостный клич – первый звук с тех пор, как он покинул Землю.

– ПОЛУЧАЕТСЯ!

– Разумеется, Джон, разумеется, получается, – сказал Чианг. Когда знаешь, что делаешь, всегда получается. А теперь об управлении...

Они вернулись уже в темноте. Чайки не могли отвести взгляда от Джонатана, в их золотистых глазах застыл ужас: они видели, как его вдруг не стало на том месте, где он провел столько времени в полной неподвижности. Но Джонатан недолго принимал их поздравления.

– Я здесь новичок! Я только начинаю! Это мне надо учиться у вас!

– Как странно, Джон, – сказал Салливан, стоявший рядом с ним. – За десять тысяч лет я не встретил ни одной чайки, которая училась бы с таким же бесстрашием, как ты.

Стая молчала. Джонатан в смущении переступал с лапы на лапу.

– Если хочешь, мы можем начать работать над временем, – заговорил Чианг, – и ты научишься летать в прошлое и будущее. Тогда ты будешь подготовлен к тому, чтобы приступить к самому трудному, самому дерзновенному, самому интересному. Ты будешь подготовлен к тому, чтобы летать ввысь, и поймешь, что такое доброта и любовь...

Джонатан быстро продвигался вперед даже с помощью обычных тренировок, но сейчас, под руководством самого Старейшего, он воспринимал новое, как обтекаемая, покрытая перьями вычислительная машина.

А потом настал день, когда Чианг исчез. Он спокойно беседовал с чайками и убеждал их постоянно учиться, и тренироваться, и стремиться как можно глубже понять всеобъемлющую невидимую основу вечной жизни. Он говорил, а перья его становились все ярче и ярче и наконец засияли так ослепительно, что ни одна чайка не могла смотреть на него.

– Джонатан, – сказал он, и это были его последние слова, – постарайся постичь, что такое любовь.

Когда к чайкам вернулось зрение, Чианга с ними уже не было.

Дни шли за днями, и Джонатан заметил, что он все чаще думает о Земле, которую покинул. Знай он там одну десятую, одну сотую того, что узнал здесь, насколько полнее была бы его жизнь. Он стоял на песке и думал: что, если там, на Земле, есть чайка, которая пытается вырваться из оков своего естества, пытается понять, что могут дать крылья, кроме возможности долететь до шхуны и схватить корку хлеба. Быть может, она даже решилась сказать это во всеуслышание, и Стая приговорила ее к Изгнанию. И чем больше Джонатан упражнялся в проявлении доброты, чем больше он трудился над познанием природы любви, тем сильнее хотелось ему вернуться на Землю. Потому что, несмотря на свое одинокое прошлое, Джонатан был прирожденным наставником, и его любовь проявлялась прежде всего в стремлении поделиться добытой им правдой с каждой чайкой, которая ждала только благоприятного случая, чтобы тоже устремиться на поиски правды.

Салливан, который за это время вполне овладел полетами со скоростью мысли и уже помогал другим, не одобрял замыслов Джонатана.

– Джон, тебя некогда приговорили к Изгнанию. Почему ты думаешь, что те же чайки захотят слушать тебя сейчас? Ты знаешь поговорку и знаешь, что она справедлива: чем выше летает чайка, тем дальше она видит. Чайки, от которых ты улетел, стоят на земле, они кричат и дерутся друг с другом. Они живут за тысячи миль от небес, а ты говоришь, что хочешь показать им небеса – оттуда, с Земли! Да ведь они, Джон, не могут разглядеть концов своих собственных крыльев. Оставайся здесь. Помогай здесь новым чайкам, помогай тем, кто взлетел достаточно высоко, чтобы увидеть то, о чем ты хочешь им рассказать. – Он немного помолчал и добавил: – Что, если бы Чианг вернулся в свой старый мир? Где бы ты сам находился сегодня?

Последний довод был самым убедительным: конечно, Салливан прав.

ЧЕМ ВЫШЕ ЛЕТАЕТ ЧАЙКА, ТЕМ ДАЛЬШЕ ОНА ВИДИТ.

Джонатан остался и занимался новыми птицами, которые прилетали на небеса; они все были очень способными и быстро усваивали то, что им объясняли. Но к нему вернулось прежнее беспокойство, он не мог избавиться от мысли, что на Земле, наверное, живут одна-две чайки, которые тоже могли бы учиться. Насколько больше знал бы он сейчас, появись Чианг рядом с ним в те дни, когда он был Изгнанником!

– Салли, я должен вернуться, – сказал он в конце концов. – У тебя прекрасные ученики. Они помогут тебе справиться с новичками.

Салливан вздохнул, но не стал возражать.

– Боюсь, Джонатан, что я буду скучать по тебе. – Вот и все, что он сказал.

– Салли, как тебе не стыдно! – с упреком воскликнул Джонатан. – Разве можно говорить такие глупости! Чем мы с тобой занимаемся изо дня в день? Если наша дружба зависит от таких условностей, как пространство и время, значит, мы сами разрушим наше братство в тот миг, когда сумеем преодолеть пространство и время! Но, преодолевая пространство, единственное, что мы покидаем, – это Здесь. А преодолевая время, мы покидаем только Сейчас. Неужели ты думаешь, что мы не сможем повидаться где-нибудь в промежутке между тем, что называется Здесь и Сейчас?

Салливан невольно рассмеялся.

– Ты совсем помешался, – сказал он ласково. – Если кто-нибудь в силах показать хоть одной живой душе на Земле, как охватить глазом тысячу миль, это наверняка Джонатан Ливингстон. – Он смотрел на песок. – До свидания, Джон, до свидания, друг.

– До свидания, Салли. Мы еще встретимся.

Произнося эти слова, Джонатан видел внутренним взором огромные стаи чаек на берегах другого времени и с привычной легкостью ощутил: нет, он не перья да кости, он – совершенное воплощение идеи свободы и полета, его возможности безграничны...

Флетчер Линд был еще очень молодой чайкой, но он уже знал, что не было на свете птицы, которой пришлось бы терпеть такое жестокое обращение Стаи и такую несправедливость!

"Мне все равно, что они говорят, – думал он, направляясь к Дальним Скалам; он кипел от негодования, у него потемнело в глазах. – Летать – это вовсе не значит махать крыльями, чтобы перемещаться с места на место. Это умеет даже... даже комар. Какая-то одна бочка вокруг Старейшей Чайки, просто так, в шутку, и я – Изгнанник! Что они, слепы? Неужели они не видят? Неужели они не понимают, как мы прославимся, если в самом деле научимся летать?

Мне все равно, что они обо мне думают. Я покажу им, что значит летать. Пусть я буду одиноким Изгнанником, если им так хочется. Но он пожалеют об этом, еще как пожалеют..."

Вдруг он услышал голос, и хотя это был очень тихий голос, Флетчер так испугался, что вздрогнул и застыл в воздухе:

– Не сердись на них, Флетчер! Изгнав тебя, они причинили вред только самим себе, и когда-нибудь они увидят то, что видишь ты. Прости их и помоги им понять.

На расстоянии дюйма от конца его правого крыла летела ослепительно белая, самая белая чайка на свете, она скользила рядом с Флетчером без малейших усилий, не шевеля ни перышком, хотя Флетчер летел почти на предельной скорости.

На мгновение у молодого Флетчера все смешалось в голове.

"Что со мной происходит? Я сошел с ума? Я умер? Что это значит?"

Негромкий спокойный голос вторгался в его мысли и требовал ответа.

– Чайка Флетчер Линд, ты хочешь летать?

– ДА, Я ХОЧУ ЛЕТАТЬ!

– Чайка Флетчер Линд, так ли ты сильно хочешь летать, что готов простить Стаю и учиться, и однажды вернуться к ним, и постараться помочь им узнать то, что знаешь сам?

Такому искусному, такому ослепительному существу нельзя было солгать, какой бы гордой птицей ни был Флетчер, как бы сильно его не оскорбили.

– Да, – сказал он едва слышно.

– Тогда, Флетч, – обратилось к нему сияющее создание с ласковым голосом, – давай начнем с Горизонтального Полета...

ДАЛЬШЕ

Библиотека