Глава 12. - Жизнь в сновидении

Офис-студия Исидоро Балтасара представляла собой прямоугольную комнату, выходящую окнами на стоянку автомобилей. Еще там была маленькая кухня и розовокафельная ванная. Он привез меня туда ночью, когда мы вернулись из Соноры. Слишком измученная, чтобы обращать на что-либо внимание, я тащилась за ним два лестничных пролета, потом по устланному темным ковром коридору к квартире номер восемь. В момент, когда моя голова коснулась подушки, я уже спала, и мне снилось, что мы все еще в пути. Дело в том, что мы ехали без остановки всю дорогу от Соноры, сменяя друг друга за рулем и останавливаясь только чтобы поесть или наполнить бак горючим.

Квартира была обставлена беспорядочно. Кроме двуспальной кровати там был еще раскладной журнальный столик, служивший письменным столом, складной стул и два металлических бюро, в которых он хранил свои полевые заметки. Несколько костюмов и полдюжины рубашек висели в двух больших стенных шкафах в коридоре. Остальное пространство занимали сложенные в стопки книги. Книжных шкафов вообще не было. Казалось, к книгам никогда никто не притрагивался, тем более — не читал. Шкафчики на кухне тоже были набиты книгами, и только на одной полке оставалось место для тарелки, кружки, ножа, вилки и ложки. На газовой плите стояли чайник и кастрюля.

В течение трех недель я нашла для себя новую квартиру примерно в миле от кампуса УКЛА, совсем рядом с офисом-студией Исидоро Балтасара. Однако я продолжала проводить большую часть времени у него. Он поставил вторую кровать для меня, ломберный столик и бюро — такое же как и у него — в другом конце комнаты.

Через шесть месяцев Сонора стала для меня чем-то вроде мифа. Не желая больше прятать все это в потаенные уголки памяти, я сопоставила воспоминания о двух моих поездках туда. Но как ни старалась, я не могла ничего вспомнить о потерянных одиннадцати днях: одном — при первом путешествии, десяти — при втором.

Исидоро Балтасар отказался даже упоминать о потере этих дней. Временами я была полностью согласна с ним; мне была ясна абсурдность обдумывания тех потерянных дней, потому что я просто ничего не могла вспомнить о них и была благодарна ему за то, что он не придавал значения случившемуся. Было понятно, что Исидоро Балтасар бережет меня. Но временами я без всякой причины испытывала сильнейшее негодование. Помочь мне — это его долг, повторяла я себе, так как была убеждена, что он преднамеренно что-то скрывает.

— Ты ведешь себя по-идиотски, когда твердишь одно и то же, — наконец сказал он однажды. — И вся эта суета бессмысленна, потому что она ни к чему не приведет.

Мгновение он колебался, будто сопротивляясь голосу, готовому что-то произнести, потом пожал плечами и добавил требовательным тоном:

— Почему ты не используешь ту же энергию в более полезных целях, таких, например, как отслеживание и контроль своих плохих привычек?

Вместо того, чтобы принять такую точку зрения, я немедленно контратаковала с еще одной кипевшей во мне обидой. Я все еще не познакомилась с другими молодыми женщинами, которые были вверены Исидоро Балтасару старым нагвалем.

Он так много говорил о них, что казалось, я их уже знаю. Когда бы я ни спросила о них, он всегда отвечал очень обстоятельно. О них он говорил восторженно и с глубоким, явно неподдельным восхищением утверждал, что любой описал бы их как привлекательных, умных и совершенных женщин — у них у всех были университетские дипломы, — самоуверенных и воинственно независимых. Для него, однако, они были более чем все это; они были магическими существами, которые разделяли его судьбу. Их соединяли узы привязанности и обязательств, которые ничего общего не имели с социальным порядком. Говоря проще, они разделяли общий поиск свободы.

Однажды я даже поставила ему ультиматум:

— Ты возьмешь меня к ним или нет?

Исидоро Балтасар весело рассмеялся глубоким, сдавленным смехом.

— Я могу сказать тебе только то, что на самом деле все не так, как ты себе представляешь, — сказал он. — И нет способа сказать, когда ты наконец встретишься с ними. Тебе нужно только ждать.

— Я уже достаточно долго жду! — закричала я и, увидев, что он никак не реагирует, добавила насмешливо:

— Если ты думаешь, что я могу найти группу женщин в Лос-Анжелесе, то ты заблуждаешься. Я даже не знаю, где начать искать.

— Ты найдешь их тем же способом, что и меня, — ответил он. — Так же, как ты нашла Мариано Аурелиано.

Я подозрительно посмотрела на него. Мне показалось, что у него были какие-то тайные умыслы.

— Я не искала тебя, — капризно заметила я. — Так же, как я не искала Мариано Аурелиано. Поверь мне, встреча с тобой и с ним — это совершенная случайность.

— Нет случайных встреч в мире магов, — проговорил он.

Я была на грани того, чтобы сказать, что не нуждаюсь в добрых советах, когда он добавил серьезным тоном: —

Ты встретишь их в свое время. Их не нужно искать.

Отвернувшись к стене, я сосчитала до десяти, потом повернулась к нему, улыбаясь, и сказала приветливо:

— Проблема в общении с тобой состоит в том, что у тебя характер типично латинского склада. Для тебя завтра всегда достаточно хорошее. Тебе не нужно, чтобы вещи были более или менее определенными. — Я повысила голос, чтобы он не прервал меня. — Я настаиваю на встрече с твоими друзьями, чтобы все ускорить.

— Все ускорить? — повторил он, не понимая, о чем речь. — Что ускорить?

— Ты говорил мне на днях, что осталось так мало времени, — напомнила я. — Ты всегда говоришь о том, как важно для меня встретить их, а сам ведешь себя так, как будто у тебя впереди вечность.

— Я непрерывно говорю тебе это потому, что хочу, чтобы ты спешила очистить свое собственное существование, а не потому, что я хочу бессмысленных действий, выполненных так быстро, как тебе заблагорассудится, — сказал он раздраженно. — Не мое дело — представлять их тебе. Если бы это было в моей власти, я бы не сидел здесь, слушая твои глупости.

Он закрыл глаза и вздохнул с преувеличенно фальшивым смирением. Затем улыбнулся и пробормотал тихо:

— Ты слишком глупа, чтобы понять, что происходит.

— Ничего не происходит, — вспылила я, выведенная из себя его оскорблением. — Я не так глупа, как ты думаешь. Я заметила атмосферу двойственности в твоих реакциях на меня. Иногда у меня создается отчетливое впечатление, что ты не знаешь, что со мной делать.

— Я знаю, конечно, что делать, — возразил он.

— Тогда почему ты всегда проявляешь нерешительность, если я что-нибудь предлагаю? — слова вырвались у меня одним аккордом.

Исидоро Балтасар внимательно посмотрел на меня. В какой-то момент я ожидала, что он набросится на меня со всеми злыми и грубыми словами, какие он только знает, и разгромит меня резкой критикой. Но его голос был на удивление вежливым, когда он сказал, что я абсолютно права в оценках.

— Я всегда жду, пока события совершат выбор за меня, — подтвердил он. — И тогда действую со всей скоростью и решительностью. Я оставлю тебя позади, если ты не будешь начеку.

— Я и так уже далеко позади, — произнесла я обиженным голосом. — С тех пор как ты не помог мне найти этих женщин, я обречена оставаться позади.

— Но это действительно не самый неотложный вопрос, — сказал он. — Ты все еще не приняла решения — вот в чем проблема.

Он поднял брови, как будто ждал, что я снова вспылю.

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду. Что именно я должна решить?

— Ты не решила, присоединиться ли к миру магов. Ты стоишь на пороге, заглядываешь внутрь, наблюдая за тем, что же случится. Ты ожидаешь какой-то практической пользы, которая бы сделала этот мир заслуживающим твоего времени.

Слова протеста поднимались во мне. Но еще раньше, чем я позволила выплеснуться своему глубокому возмущению, он сказал, что у меня сложилось ошибочное впечатление, что переезд в новую квартиру и то, что я отказалась от старого образа жизни, — это на самом деле перемены.

— А что же это тогда? — саркастически спросила я.

— Ты ничего не оставила позади, кроме своих вещей, — произнес он, не обращая внимания на мой тон. — Для некоторых людей это гигантский шаг. Для тебя — это ничто. Ты не связана имуществом.

— Да, это так, — согласилась я, а потом стала настаивать, что что бы он ни думал по этому поводу, я приняла решение вступить в мир магов уже давно. — Как ты думаешь, почему я сижу здесь, если я еще не вступила в этот мир?

— Конечно же ты вступила — телом, но не духом. Сейчас ты ждешь чего-то вроде карты, какого-то поддерживающего плана, чтобы принять окончательное решение. А пока ты будешь продолжать приспосабливаться к нему. Главная твоя проблема в том, что ты хочешь убедиться, что у мира магов есть что тебе предложить.

— А разве нет? — воскликнула я.

Исидоро Балтасар повернулся и с восторгом взглянул на меня.

— Да, у него есть нечто такое, что он может предложить. Это свобода. Однако нет никакой гарантии, что в достижении ее ты добьешься успеха. То же можно сказать и о любом из нас.

Я кивнула задумчиво, а потом спросила, что же нужно сделать, чтобы убедить его, что я согласна вступить в мир магов.

— Тебе не надо убеждать меня. Ты должна убедить дух. Ты должна закрыть дверь за собой.

— Какую дверь?

— Ту, которую ты все еще держишь открытой. Дверь, которая позволит выйти в случае, если тебе что-либо не понравится или не удовлетворит твои ожидания.

— Уж не считаешь ли ты, что я могу уйти?

Он посмотрел на меня с таинственным выражением, потом пожал плечами и голосом, который был ближе к шепоту, сказал:

— Это между тобой и духом.

— Но если ты сам веришь, что...

— Я не верю ни во что, — коротко оборвал он. — Ты пришла в этот мир тем же путем, что и любой другой. Это не есть действие какого-нибудь конкретного лица. И не будет чьим-либо действием, если ты или кто-нибудь другой решит покинуть его.

Я сконфуженно посмотрела на него:

— Но, конечно, ты попытаешься меня убедить... если я... — я запнулась.

Он тряхнул головой, прежде чем я закончила говорить.

— Я не стану убеждать тебя или кого-то другого. Не будет никакой силы в твоем решении, если тебя нужно поддерживать всякий раз, когда ты споткнешься или засомневаешься.

— Но кто поможет мне? — спросила я в растерянности.

— Я. Я твой слуга. — Он улыбнулся, но не цинично, а застенчиво и мило. — Но прежде всего я служу духу. Разница в том, чтобы быть не рабом, но слугой духа. Рабы не имеют выбора, у слуг он есть. Их выбор — служить безупречно.

— Моя помощь не в счет, — продолжал он.—Яне могу убедить тебя, и конечно же ты не можешь убедить меня или мир магов. Главная предпосылка этого мира: не делается ничего такого, что может быть расценено как полезное; разрешаются только стратегические действия. Именно этому учил меня нагваль Хуан Матус, и это способ, которым я живу: маг практикует то, что проповедует. И еще: ничего не делается в практических целях. Когда ты станешь понимать и практиковать все это, ты закроешь за собой дверь.

Между нами установилось долгое неподвижное молчание. Я крутилась на своей кровати. Мысли вертелись у меня в голове. Возможно, никто из магов не поверит мне, но я действительно изменилась, это изменение было почти незаметным вначале. Я обратила на него внимание, потому что оно произошло с наиболее сложной вещью, с которой сталкиваются почти все женщины: ревностью и потребностью все знать.

Мои приступы ревности были притворными, — не всегда осознанные, они были все-таки чем-то вроде позы. Что-то во мне требовало, чтобы я ревновала ко всем другим женщинам в жизни Исидоро Балтасара. Но одновременно что-то во мне остро осознавало, что жизнь нового нагваля не была жизнью обычного мужчины, не была она и жизнью мужчины, который может иметь много жен. Наши отношения, если это можно так назвать, не походили на какие бы то ни было обычные формальные отношения, и не имело значения, какую форму я пыталась им придать. Для ощущения обладания и для того, чтобы ревновать, необходимо, чтобы эти чувства выражались, и не только у тебя самого, но и у партнера. А Исидоро Балтасар вообще не проявлял стремлений, желаний, чувств и эмоций обычного мужчины.

Мое желание знать все о жизни Исидоро Балтасара было непреодолимой потребностью; меня просто терзало то, что он никогда не позволял мне действительно проникнуть в его личную жизнь. А еще, — я ничего не делала для этого. Часто я напоминала себе, что было бы очень просто последить за ним или покопаться в его бумагах, чтобы понять раз и навсегда, кто же он на самом деле. Но я не могла. Что-то во мне знало, что я не смогу продолжать общаться с ним как раньше, если сделаю это. То, что меня останавливало, — было более чем уважение чужой собственности, это было доверие, которым он облек меня. Он предоставил мне полный доступ ко всему, что ему принадлежало, и это сделало его не только на деле, но даже в моих мыслях неприкосновенным.

Я беззвучно рассмеялась. Я поняла, что это стратегическое действие воина. Исидоро Балтасар ошибся. Он принял мои врожденные привычки — замкнутость и германскую ограниченность — за недостаток воинственности. Это уже не имело значения. Я знала, что наконец начала понимать и практиковать стратегию воина, хотя бы тогда, когда он был — не обязательно в студии, но был в Лос-Анжелесе. Однако в его отсутствие я часто начинала сомневаться, и когда это происходило, я обычно приходила спать в его студию.

Однажды ночью, когда я сунула свой ключ в замок, я вдруг ощутила, что чья-то рука схватила меня и втащила вовнутрь. Я завопила в ужасе.

— Что... что это... — произнесла я, заикаясь, когда рука, которая держала меня, резко отпустила. Пытаясь сохранить равновесие, я удержалась за стену. Сердце вырывалось из груди. — Флоринда! — Я ошеломленно уставилась на нее. На ней был длинный халат, собранный на талии. Ее волосы свободно ниспадали по бокам и сзади. Мне стало интересно, реальна она, или просто призрачное видение, обрамленное тусклым светом, падающим из-за плеч. Я двинулась к ней и исподтишка дотронулась до ее рукава.

— Это ты, Флоринда? Или, может быть, я сновижу?

— Нет, это реальность, милая. Это действительно я.

— Как ты добралась сюда? Ты здесь одна? — Я хорошо понимала, что бесполезно спрашивать ее об этом.

— Если бы я знала, что ты придешь, я бы раньше начала уборку, — произнесла я, пытаясь улыбнуться. Губы прилипли к зубам. — Я люблю убирать студию Исидоро Балтасара ночью. Я всегда убираю ночью.

Вместо того, чтобы что-нибудь сказать, Флоринда повернулась в профиль, так что свет бил ей в лицо. Опасная искра появилась в ее глазах. — Я говорила тебе никогда не следовать ни за кем из нас и никогда не приходить без приглашения. Ты везучая, — сказала она. — Ты должна быть счастлива, что я, а не кто-нибудь другой втащил тебя сюда сегодня ночью.

— А кто еще мог втащить меня? — спросила я с показной храбростью, которой совершенно не ощущала.

Флоринда пристально посмотрела на меня еще мгновение, потом повернулась и, пожав плечами, сказала: — Кто-нибудь, кто бы не обратил внимания, если бы ты умерла от испуга. — Она слегка повернула голову, так что ее профиль был подчеркнут призрачным светом. Она тихо смеялась и, взмахивая рукой в воздухе, как будто вытирая произнесенные только что слова, прошла через всю комнату на маленькую кухню. Казалось, она не шла, а скользила в каком-то замысловатом танце. От этого длинные черные волосы рассыпались у нее по спине, мерцая в неопределенном свете, как серебряная завеса.

Пытаясь имитировать ее изящную походку, я последовала за ней. — У меня есть ключ, ты знаешь, — сказала я. — Я прихожу сюда в любой день и в любое время с тех пор, как мы вернулись из Соноры. На самом деле я практически живу здесь.

— Разве Исидоро Балтасар не говорил тебе не приходить сюда, когда он в Мексике? — Флоринда говорила ровным тоном. Она не обвиняла меня, я это чувствовала.

— Может быть, он и упоминал что-нибудь в этом роде, — заметила я с показным безразличием. Видя, что она нахмурилась, я почувствовала необходимость защититься. Я сказала ей, что часто бываю здесь сама и мне кажется, что не существует особенного различия, в пяти ли милях отсюда Исидоро Балтасар или в ста. Ободряемая ее повторяющимися кивками, я сообщила по секрету, что кроме того, что выполняю здесь школьные задания, я часами разбираю книги в стопках. Я распределила их по авторам и по тематике. — Некоторые книги совсем новые, и страницы в них все еще не разрезаны, — рассказывала я. — Я отложила их. Фактически это то, зачем я пришла сюда сегодня.

— В три часа утра? — удивилась Флоринда.

Заливаясь краской от смущения, я кивнула. — Нужно разрезать еще очень много страниц. Такую работу можно делать целую вечность, так как нужно быть очень внимательной, чтобы не повредить страницы. Однако эта работа успокаивает и помогает мне уснуть.

— Удивительно, — тихо проговорила Флоринда. Воодушевленная ее явным одобрением, я продолжала:

— Я уверена, ты можешь понять, что дает мне пребывание здесь, — сказала я. — В этой квартире я чувствую себя обособленной от моей старой жизни, от всего и всех, кроме Исидоро Балтасара и его магического мира. Даже сам воздух наполняет меня ощущением полной изолированности. — Я вздохнула длинно и громко. — Здесь я никогда не чувствую себя одиноко. Что-то в атмосфере этого дома напоминает мне дом магов. Та самая прохлада и недостаток чувств, которые тогда впервые я нашла такими тревожными, исходящими от стен. Но это именно то отсутствие тепла, та изолированность, которую я ищу и днем, и ночью. Мне кажется, именно она меня чудесно успокаивает. Она дает мне силу.

— Невероятно, — прошептала Флоринда как бы в неверии и поставила чайник в раковину. Она что-то сказала, но что, я не расслышала из-за шума воды, потом поставила наполненный чайник на плиту.

— Я счастлива, что ты именно так чувствуешь себя в этом доме, — сказала она, драматически вздыхая. — Ты, должно быть, ощущаешь безопасность в этом маленьком гнезде от знания того, что у тебя есть партнер. — Она добавила самым шутливым тоном, что мне нужно делать все, чтобы Исидоро Балтасар был счастлив, включая занятия любовью, которые она описала с устрашающей прямотой.

Я уставилась на нее, разинув рот, ошеломленная тем, что слышу такие вещи. С уверенностью и сноровкой того, кто хорошо знаком со странной обстановкой кухни, она достала две кружки, мой личный чайник для заварки и пакет шоколадного печенья, который я прятала в кухонном шкафчике за толстыми томами немецкого и французского словарей.

Улыбаясь, Флоринда повернулась ко мне и неожиданно спросила: — Кого ты надеялась встретить здесь сегодня?

— Не тебя! — выкрикнула я, слишком поздно понимая, что такой ответ выдает меня с головой. Я пустилась в длительные и подробные разъяснения, почему я верила, что могла найти здесь если не всех, то хотя бы одну из молодых женщин.

— Они пересекут твой путь, когда наступит время, — сказала Флоринда. — Тебе не нужно ускорять встречу с ними.

Прежде чем понять, что говорю, я обнаружила, что обвиняю ее, Мариано Аурелиано и Исидоро Балтасара в моей неосведомленности. Я сказала ей, что непрактично — скорее даже невозможно — полагать, что мне нужно ждать, пока какие-то неизвестные женщины пересекут мой путь, и верить, что я смогу узнать их по чему-то такому непостижимому, как их внутренний свет. Как обычно, чем больше я жаловалась, тем лучше себя чувствовала.

Флоринда не обращала на меня внимания.

— Одна, две полных ложки и одна для чайника, — произнесла она нараспев с преувеличенным британским акцентом, как будто распределяла чай. Затем самым небрежным тоном она заметила, что очень своенравно и непрактично было для меня относиться к Исидоро Балтасару как к мужчине, и даже думать об этом.

— Что ты имеешь в виду, я не понимаю, — сказала я, защищаясь.

Она пристально смотрела на меня, пока я не покраснела. — Ты точно знаешь, что я имею в виду, — заметила она, потом налила чай в кружки. Быстрым движением подбородка она указала, какую из двух я должна взять. С пакетом печенья в руке она села на кровать Исидоро Балтасара, ту, которая была ближе всего к кухне. Медленно, маленькими глотками она пила чай. Я села рядом с ней и делала то же.

— Ты не изменилась совсем, — внезапно сказала она.

— Об этом уже очень много раз говорил мне Исидоро Балтасар несколько дней назад, — резко ответила я. — Я же все равно знаю, что очень изменилась.

Я сказала ей, что мой мир вывернулся наизнанку после возвращения из Соноры. Очень длинно я описала ей то, как нашла новую квартиру, как переехала, оставив все, что имела. Она ничего не говорила, только кивала, но сидела тихо и была неподвижна, как статуя.

— На самом деле не очень большая заслуга то, что я отказалась от рутины или стала сдержанной, — уступила я, нервно смеясь и запинаясь из-за ее молчания. — Любой в близком контакте с Исидоро Балтасаром забудет, что существуют границы между ночью и днем, между буднями и праздниками. — Я взглянула в ее сторону, довольная своими словами. — Время только протекает и дает путь... — Пораженная странной мыслью, я не смогла закончить предложение. Никто на моей памяти никогда не говорил мне об отказе от рутины или о том, чтобы стать сдержанной. Я внимательно посмотрела на Флоринду, потом мой взгляд невольно отпрянул. Она ли это сделала? — спросила себя я. Откуда у меня взялись эти мысли? И еще сильнее озадачивало то, что я знала смысл этих слов.

— Должно быть, это знак: что-то в тебе близко к тому, чтобы вырваться, — сказала Флоринда, как если бы она следовала за ходом моих мыслей. Она продолжала говорить, что все, что бы я ни делала так успешно в сновидении, не наполняло мои часы бодрствования необходимой твердостью, необходимой самодисциплиной, нужной для жизни в мире магов.

— Я никогда не делала ничего подобного в своей жизни, — сказала я. — Дай мне отдых. Для меня это все очень ново.

— Конечно, — с готовностью согласилась она. Положив голову на подушку, Флоринда закрыла глаза. Она молчала очень долго, и мне казалось, что она уснула, поэтому я вздрогнула, когда услышала:

— Настоящее изменение — это не изменение настроения или отношения, или внешности. Настоящее изменение заключается в полной трансформации себя.

Видя, что я готова возразить ей, она прижала пальцы к моим губам и прибавила:

— То изменение, о котором я говорю, не может произойти в три месяца или за год, или за десять лет. Оно требует всей жизни. — Она сказала, что чрезвычайно трудно стать чем-то другим, чем уже сформировавшийся человек.

— Мир магов — это сон, миф, но он реален, как и повседневный мир, — продолжала Флоринда. — В порядке постижения и функционирования в мире магов мы должны сбросить повседневную маску, которая надета на наши лица со дня рождения, и надеть другую маску, маску, которая позволит нам видеть себя и свое окружение таким, каким оно действительно является: захватывающие дух события, которые освещают наше мимолетное существование лишь однажды и никогда больше не повторяются.

— Ты сама должна будешь создать эту маску. — Она поудобнее устроилась на кровати и, обхватив ладонями кружку, которую я наполнила снова, делала шумные маленькие глотки.

— Как я могу сделать эту маску? — спросила я.

— Насновидев свое второе я, — пробормотала она. — И конечно же, не только приобретением нового адреса, новой одежды, новых книг. — Она посмотрела внимательно в мою сторону и улыбнулась с издевкой. — И конечно же, не верой в то, что у тебя появился новый мужчина.

Прежде чем я смогла отвергнуть ее грубое обвинение, она сказала, что внешне я текучее существо, способное двигаться с большой скоростью. Но внутри я неподатливая и застывшая. Как и Исидоро Балтасар, она тоже напомнила о том, что для меня было ошибкой верить, что переезд в новую квартиру и обязательный отказ от всего, что я имела, был изменением.

Я наклонила голову, соглашаясь с ее критикой. У меня всегда было стремление избавиться от вещей. И, как она подчеркнула, это было, по существу, внутреннее побуждение. К огромному огорчению моих родителей, я периодически избавлялась от одежды и игрушек с самого раннего детства. Радость при виде комнаты и шкафов, аккуратно убранных и практически пустых, для меня превышала радость обладания вещами.

Иногда мое побуждение было таким всеобъемлющим, что я прореживала даже одежду моих родителей и братьев. Едва ли кто-нибудь в детстве обсуждал со мной эти вопросы, но я всегда была убеждена, что нужно избавляться от вещей, которые некоторое время не носишь. Несколько раз вся моя семья оказывалась во внезапном и полном замешательстве, когда отец ходил из комнаты в комнату, открывая шкафы и вопя в поиске нужной ему рубашки и пары брюк.

Флоринда засмеялась, затем встала и подошла к окну, выходящему на аллею. Она смотрела на черные шторы, как если бы могла видеть сквозь них. Взглянув назад через плечо, она сказана, что для женщины намного проще, чем для мужчины, разорвать связь с семьей и с прошлым.

— Женщина, — напомнила она, — обычно не в счет. Это дает женщине прекрасную возможность быть текучей. К сожалению, женщины очень редко используют это преимущество. — Она прошлась по комнате, ее рука коснулась большого металлического бюро и моего столика. — Самая сложная вещь, которую нужно понять о мире магов, это то, что он предлагает полную свободу. — Она повернулась, чтобы видеть меня, и тихо добавила: — Но свобода не дается даром.

— Чего же стоит свобода?

— Свобода будет стоить тебе твоей маски, — сказала она. — Маски, ощущать которую так удобно, и ее так трудно снять не потому, что она идет тебе так уж хорошо, но потому, что она на тебе очень долгое время. — Она перестала шагать по комнате и остановилась перед моим маленьким столом.

— Знаешь ли ты, что такое свобода? — риторически спросила она. — Свобода — это полное отсутствие интереса. к себе, — произнесла она, садясь рядом со мной на кровати. — И лучший способ перестать быть озабоченной самой собой — это заботиться о других.

— Я забочусь, — уверила я ее.—Я постоянно думаю об Исидоро Балтасаре и о его женщинах.

— Я уверена, что это так, — охотно согласилась Флоринда. Она встряхнула головой и зевнула. — Сейчас самое время для тебя начать создавать новую маску. Маску, которая не будет иметь ничьего отпечатка, кроме твоего собственного. Она должна быть высечена в одиночестве. Иначе она не подойдет тебе. Иначе всегда будут времена, когда маска будет казаться слишком тесной, слишком свободной, слишком теплой, слишком холодной... — Ее голос звучал так, как будто она продолжала перечисление самых невиданных неудобств.

Последовало длительное молчание, и тогда тем же сонным голосом она сказала:

— Выбрать мир магов — это не в смысле разговоров, как у тебя. Нужно действовать в этом мире. В твоем случае ты должна сновидеть. Занималась ли ты сновидением после возвращения?

Будучи в очень мрачном настроении, я призналась, что не делала этого.

— Тогда ты еще не приняла своего решения, — строго произнесла она. — Ты не высекаешь новую маску. Ты не сновидишь свое второе я.

Маги окружают свой мир своей исключительной безупречностью. — Ясный блеск появился в ее глазах, когда она добавила, — Маги не заинтересованы обращать кого-либо на свои пути. Среди магов нет гуру или мудрецов, — только нагвали. Они лидеры не потому, что знают больше или каким-то образом лучшие маги, но просто потому, что у них больше энергии. Я имею в виду не обязательно физическую силу, — смягчилась она, — но особую конфигурацию их сущности, которая позволяет им помогать другим изменять уровни осознания.

— Если маги не заинтересованы в обращении кого бы то ни было на свои пути, почему тогда Исидоро Балтасар — ученик старого нагваля? — прервала я ее.

— Исидоро Балтасар вступил в мир магов тем же путем, что и ты, — сказала она. — Что бы там ни было, но он попал в ситуацию, когда Мариано Аурелиано не мог его проигнорировать. Его долгом было учить Исидоро Балтасара всему, что он знает о мире магов. — Она сообщила, что никто не искал ни Исидоро Балтасара, ни меня. Что бы ни привело нас в их мир, — это не имело ничего общего с чьим-либо действием или желанием. — Никто из нас ничего не станет делать, чтобы удерживать тебя против твоей воли в этом волшебном мире, — сказала она, улыбаясь. — И все же мы будем делать различные вообразимые и невообразимые вещи, чтобы помочь тебе остаться в нем.

Флоринда отвернулась в сторону, как будто хотела спрятать от меня свое лицо. Мгновение спустя она посмотрела через плечо. Что-то холодное и беспристрастное появилось в ее глазах, и смена выражения была настолько заметной, что я испугалась. Инстинктивно я отодвинулась от нее.

— Единственная вещь, которую я не могу и не желаю делать, так же, как и Исидоро Балтасар, это помогать тебе быть старой уродкой, алчной, во всем потакающей себе. Это было бы искажением.

Чтобы смягчить обиду, она крепко обняла меня за плечи. — Я скажу, что тебе нужно, — прошептала она, когда молчание затянулось так надолго, что казалось, она забыла, что собиралась сказать.

— Тебе нужен хороший ночной сон, — наконец пробормотала она.

— Я совсем не устала, — возразила я. Я ответила автоматически и сразу ощутила, что большинство моих ответов противоречили тому, о чем шла речь. Считать себя правой было для меня вопросом принципа.

Флоринда мягко засмеялась, затем снова обняла меня. — Не будь такой немкой, — пробормотала она. — И не надейся, что все будет для тебя расшифровано понятно и точно. — Она добавила, что в мире магов нет ничего понятного и точного; наоборот, вещи раскрывают свою сущность медленно и неопределенно. — Исидоро Балтасар поможет тебе, — уверила она меня. — Но запомни: он не будет помогать тебе таким способом, какого ты от него ожидаешь.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила я, высвобождаясь из ее рук, чтобы можно было видеть ее лицо.

— Он не скажет тебе то, что ты хочешь услышать. Он не скажет тебе, как себя вести, потому что, как ты уже знаешь, не существует ни правил, ни руководств в магическом мире. — Она радостно смеялась, кажется, получая удовольствие от моего растущего разочарования. — Всегда помни, существует только импровизация, — добавила она, потом, широко зевнув, растянулась на кровати во весь рост и взяла одно из одеял, сложенных аккуратной стопкой на полу. Прежде чем укрыться, она приподнялась на локте и приблизила ко мне лицо. Что-то гипнотическое было в ее сонном голосе, когда она советовала мне всегда иметь в виду, что я следую тому же пути воина, что и Исидоро Балтасар.

Она закрыла глаза и слабым, еле слышным голосом сказала: — Никогда не теряй мысли о нем. Его действия поведут тебя так искусно, что ты даже не заметишь этого. Он несравненный и безупречный воин.

Я быстро схватила ее за руку, боясь, что она уснет прежде, чем закончит говорить.

Не открывая глаз, Флоринда сказала: - Если ты посмотришь внимательно, то увидишь, что Исидоро Балтасар не ищет любви или одобрения. Ты увидишь, что он сохраняет безмятежность в любых условиях. Он не требует ничего, и еще он желает отдать всего себя. Он жадно ищет указания духа в форме доброго слова, подходящего жеста, и когда он получает его, то выражает благодарность удвоением усилий.

Исидоро Балтасар не выносит приговоры. Он неистово уменьшает себя до бесконечно малого, чтобы слышать и видеть. Так он может победить и покориться своей победе, или быть побежденным и получить силу от своего поражения.

Если ты будешь внимательна, то увидишь, что Исидоро Балтасар никогда не сдается. Он может быть побежден, но он никогда не бывает разгромленным. И прежде всего — Исидоро Балтасар свободен.

Я умирала от желания прервать ее, закричать, что она уже говорила мне все это, но Флоринда уснула раньше, чем я успела спросить у нее что-то еще.

Боясь, что не найду ее утром, если вернусь к себе домой, я уселась на другую кровать.

В голове у меня проносились странные мысли. Я расслабилась и позволила им полностью овладеть мной. Новые ощущения отличались от того, какими были обычные мысли. Я видела их, как лучи света, вспыхивающие из подсознания.

Во время одного из таких всплесков интуиции я решила почувствовать кровать, на которой сижу. И к ошеломляющему удивлению мои ягодицы ощутили, как они сами погружаются в кровать. Некоторое время я была кроватью, которая достигала моих ягодиц, касаясь их. Это ощущение доставляло мне некоторое удовольствие. Теперь я уже знала, что нахожусь в сновидении, и понимала с полной ясностью, что я только что ощутила то, что Эсперанса описывала как «мои ощущения выходят из меня». Все мое существо расплылось, или, еще лучше, — оно взорвалось.

Хотелось рассмеяться от чистой радости этого ощущения, но я боялась разбудить Флоринду. Я все вспомнила! Сейчас не составило бы никакого труда перечислить все, что я делала в доме магов в течение тех десяти дней. Я сновидела! Под бдительным присмотром Эсперансы я все дальше и дальше углублялась в свое сновидение, просыпаясь в доме магов, или рядом с Эсперансой, или иногда в других местах, которые я не могла рассмотреть в то мгновение.

Клара говорила, что прежде чем какой-то отдельный предмет, замеченный в сновидении, сможет зафиксироваться в моей памяти, мне нужно увидеть его дважды. Я видела всех женщин более двух раз; они оставили неизгладимый след в моей памяти. Сидя здесь на кровати и наблюдая, как спит Флоринда, я вспомнила других женщин из партии магов, с которыми я взаимодействовала в сноподобном состоянии в течение тех забытых дней. Я видела их так ясно, как будто они проходили передо мной, или как если бы я возвратилась телесно к тем событиям.

Больше других меня поражала Нелида, которая была так похожа на Флоринду, что вначале я приняла их за близнецов. Она не только была такой же высокой и тонкой, как Флоринда, но у нее был тот же цвет глаз, волос, та же комплекция; даже выражения у них были одинаковые. По темпераменту они тоже были похожи, только Нелида казалась более мягкой, менее воинственной. И еще, в Нелиде был особый покой и тихая сила, которые очень успокаивали.

Хермелинда могла легко сойти за младшую сестру Кармелы. Она была тонкая, небольшого роста, всего пять футов и два дюйма и имела просто исключительные манеры, а также очень следила за своим телом. Она казалась менее самоуверенной, чем Кармела. Говорила Хермелинда тихо и двигалась быстрыми рывками, которые как-то сцеплялись в грациозность, изящество. Ее компаньоны сказали мне, что осторожность и спокойствие делают ее лучшей среди других и что она не может общаться с группой или даже двумя людьми одновременно.

Клара и Делия составляли изумительную команду проказниц. На самом деле они не были такими большими, как казались. Их здоровье, их сила и энергия заставляли других думать, что они крупные и деструктивные женщины. Они играли в самые восхитительные состязательные игры, демонстрируя свое необычайно эксцентричное снаряжение при первой же возможности. Обе очень хорошо играли на гитаре и имели прекрасные голоса; они пели, стараясь превзойти друг друга не только на испанском, но и на английском, немецком, французском и итальянском. Их репертуар включал баллады, народные песни, всевозможные популярные песни, даже самые последние поп-хиты. Достаточно было только напеть или повторить вслух первую строчку почти любой песни, и сразу же Клара и Делия заканчивали ее всю. Ко всему прочему они писали стихи, тоже состязаясь, часто к определенным случаям.

Они написали стихи для меня и протолкнули под дверь, не подписав. Я должна была определить, кто именно написал стихотворение. Каждая утверждала, что если я искренна в своих чувствах к ним, люблю их, то интуитивно буду знать автора.

В этом соперничестве не было перевеса, и поэтому оно было особенно трогательным. Ведь подразумевалось развлечение, а не намерение поразить друг друга. Излишне говорить, что Клара и Делия получали такое же удовольствие, как и их зрители.

Если им кто-то нравился, как это, кажется, случилось со мной, не было предела их расположению и преданности. Обе они охраняли меня с удивительным упорством, даже когда я была неправа. В их глазах я была безупречна и не могла поступить неправильно. От них я научилась тому, что такое доверие требует двойной ответственности. Неверно было бы сказать, что я боялась разочаровать их и пыталась подтвердить ожидания, однако наиболее естественной вещью для меня в этой ситуации было верить, что я безупречна и вести себя с ними безупречным образом.

Самой странной из всех женщин-магов была моя учительница сновидения, Зулейка, которая никогда ничему меня не учила. Она даже никогда со мной не разговаривала или, возможно, не замечала, что я существую.

Зулейка была, как и Флоринда, очень красива; возможно, не так замечательна, но она отличалась какой-то неземной красотой. Она была маленького роста, с темными глазами и крылатыми бровями, маленьким правильным носом и ртом, прекрасными вьющимися темными волосами, которые отливали серым. Это придавало ей тончайший оттенок поглощенности другими, неземными интересами.

Эта необычная, но величественная красота имела характер неослабевающего самоконтроля. Зулейка тонко ощущала комические моменты того, что она красива и привлекательна в глазах других. Научившись распознавать это и использовать как свое преимущество, она была, однако, совершенно безразлична к чему- или кому-либо.

Зулейка научилась чревовещать, и это стало превосходным искусством. Она считала, что слова, которые произносились движениями губ, становились более запутанными, чем они были на самом деле.

Меня восхищала ее манера говорить как чревовещательницы со стенами, столами, посудой или любым другим предметом перед ней, и я могла часами следовать за ней, что бы она ни делала. Она ходила по дому, казалось, не касаясь земли и не производя движения воздуха. Когда я спросила других магов, не иллюзия ли это, они объяснили, что Зулейка ненавидит оставлять следы.

После того как я уже повстречалась и взаимодействовала со всеми женщинами, они объяснили мне разницу между сновидящими и сталкерами. Они называли это двумя планетами. Флоринда, Кармела, Зойла и Делия были сталкерами: сильными существами с большим количеством физической энергии, проводниками, неистощимыми работниками, специалистами в особом состоянии осознания, которое называется сновидение.

Другая планета — сновидящие — состояла из других четырех женщин: Зулейки, Нелиды, Хермелинды и Клары. Они имели более тонкую сущность. Не то чтобы они были менее сильными или менее энергичными; просто их энергия была менее явной. Они воплощали смысл отрешенности от этого мира, даже когда занимались самыми земными делами. Они были специалистами в другом особом состоянии осознания, которое они называли «сновидение в мирах, отличных от этого мира». Мне сказали, что это было наиболее сложное состояние осознания, которого может достичь женщина.

Когда сновидящие и сталкеры работали вместе, сталкеры были защитниками, сильным наружным слоем, который охранял глубинную сущность, ядро. Сновидящие были этим ядром; они были как бы глубинной основой, которая спрятана за сильным внешним слоем.

В те дни в доме магов за мной следили, как будто я была их единственной и наиболее важной заботой; они ласкали и заботились обо мне, как о ребенке. Они готовили мои любимые блюда, шили самую элегантную и подходящую одежду, которая когда-либо у меня была, осыпали меня подарками, совершенно бесполезными вещами и дорогими украшениями, которые, как мне сказали, были спрятаны в ожидании дня, когда я проснусь.

В партии магов были еще две женщины. Обе были сталкерами: две толстые девушки. Марта и Тереза, которые были очень милы и имели потрясающий аппетит. Не то чтобы они обманывали кого-нибудь, но они хранили запас печенья, шоколада и разнообразных варений, спрятанный в укромном месте в кладовой. К моему большому удовольствию они с самого начала посвятили меня в свой секрет, рассказав о запасе, и подстрекали воспользоваться им, что собственно я и делала.

Марта была старшей из двух. Ей было около двадцати пяти лет, и у нее была экзотическая смесь германской и индейской крови. Цвет кожи у нее был не то чтобы белым, но бледным. Прекрасные черные волосы, мягкие и вьющиеся, обрамляли ее розовощекое полное лицо. У нее были косящие глаза чудесного зелено-голубого цвета и маленькие, тонкие уши, розовые и почти прозрачные, как у кошки.

У Марты был долгий и печальный взгляд — германский, утверждала она, — и грустная молчаливость, наследство ее индейской души. Недавно она начала брать уроки игры на скрипке, которые практиковала в любое время дня. Вместо того, чтобы кто-нибудь раздражался или злился на нее, все единодушно соглашались, что у Марты прекрасный слух для занятий музыкой.

Тереза была чуть больше пяти футов ростом, но ее объем создавал видимость того, что она куда выше. Вместо того, чтобы выглядеть мексиканкой, она была похожа на уроженку Индии. У нее была превосходная кожа богатого кофейного оттенка. Ее миндалевидные глаза, влажные и темные, казалось, были обрамлены изогнутыми плетьми, такие тяжелые и низкие были у нее веки, придававшие внешности сонно-отстраненное впечатление. Ее доброта и мягкий характер заставляли каждого оберегать ее.

Тереза тоже имела способности к искусству. По вечерам она рисовала акварелью. С мольбертом перед собой, кистями, красками и водой она сидела часами во дворе и ждала освещения и теней, которые бы ей подошли. Потом с дзэновским контролем и быстротой она проводила по листу своей кистью.

Все, что было потеряно моей памятью, всплыло на поверхность. Я была истощена. Ритм слабого храпа Флоринды, поднимающегося и опускающегося волнами по комнате, как далекое эхо, гипнотизировал.

Проснувшись, я сразу же позвала Флоринду. Она не ответила. Кровать была пуста. На желтой простыне, опрятно подвернутой под матрас, не было никаких следов того, что кто-нибудь сидел или спал на ней. Две подушки сложены в их обычное положение — прижаты к стене, — и одеяло, которым она укрывалась, тоже сложено вместе с другими на полу.

Я напряженно осмотрела квартиру, ища доказательства того, что Флоринда действительно была здесь. И не нашла ничего, даже ни одного длинного серого волоса в ванной.

Глава 12. - Жизнь в сновидении - Флоринда Доннер