LXXVIII. Лондон, 11 мая ст. ст. 1752 г. - Письма к сыну

Милый друг,

Письмом этим я нарушаю данное мною слово, но грех этот мне можно простить, потому что я делаю больше, чем обещал. Писать тебе для меня удовольствие, тебе же, может быть, будет небесполезно прочесть все, что я напишу; любой из этих причин для меня достаточно, ни той, ни другой я не в силах противостоять. Из твоего последнего письма я заключаю, что ты уезжаешь из Парижа через неделю, а раз так, то письмо мое может еще застать тебя там.

Полковник Перри приехал сюда несколько дней назад и послал мне от твоего имени сокращенное издание "Кассандры".1 Я уверен, что книгу эту можно было бы сократить и еще больше. Все самое интересное в этом на редкость пухлом романе, если сделать умелый выбор, можно уместить в самом тоненьком in duodecimo,a и я не перестаю поражаться, что на свете есть еще такие праздные люди, которые могут писать или читать эти бесконечные перепевы одного и того же. В прошлом столетии это, однако, было привычным занятием для тысяч людей, и до сих пор еще этим втайне занимаются юные девушки и чувствительные дамы, которые, впрочем, не любят в этом признаваться. Томящаяся от любви девица находит в капитане, в которого она влюблена, храбрость и все совершенства нежного и доблестного Орондата, и не одна чувствительная леди говорит на языке томной Клелии с героем,2 от которого она вместе с тою же Клелией ожидает вечной любви или жалуется на то, что любовь не длится вечно.

Ah! qu'il est doux d'aimer, si l'on aimait toujoursi

Mais, helas! il n'est point d'eternelles amours.b

И все же тебе очень не худо было бы прочесть какую-нибудь из этих нелепейших книг (из которых сочинения Ла Кальпренеда еще самые лучшие), потому что тогда ты сможешь принять участие в разговоре и будешь осведомлен о вещах, о которых порой говорят другие, а мне не хотелось бы, чтобы ты был совершеннейшим невеждой в том, что хорошо известно остальным. Великое преимущество для человека — уметь говорить со знанием дела и слушать, вникая в суть того, о чем идет речь; мне доводилось не раз встречать людей, которые сами не были в состоянии сказать ни слова, а других слушали с тупыми и бессмысленными лицами.

Думается, что ни с тобой, ни с кем из твоих сверстников этого не произойдет. Если же ты вдобавок сумеешь быть гибким и держаться легко и непринужденно, то вряд ли найдется такое общество, где ты оказался бы de trop.c

Гибкость эта особенно нужна тебе именно теперь, когда ты так много разъезжаешь по самым различным городам; ведь несмотря на то что нравы и обычаи при дворах германских государств более или менее одинаковы, у каждого из них есть вместе с тем свои особенности, та или иная характерная черта, которая отличает его от соседнего. Надо, чтобы ты присмотрелся ко всем этим особенностям и чтобы ты сразу же их запомнил. Ничто так не льстит людям и не располагает их к радушию в отношении иностранцев, как такое вот немедленное принятие теми их обычаев и привычек. Я не хочу этим сказать, что тебе надо подражать натянутости и принужденности манер какого-нибудь нескладного немецкого двора. Нет, ни в коем случае, я просто даю тебе совет — с легкой душой мириться с некоторыми местными обычаями, например в том, что касается церемоний, трапез, характера разговоров и т. п. Людей, только что приехавших из Парижа и пробывших там долгое время, обычно подозревают в том, что они относятся с некоторым презрением ко всем остальным городам, и это в особенности относится к Германии. Ни под каким видом не выказывай подобных чувств, во всяком случае внешне и своим поведением, хвали все, что заслуживает похвал, только отнюдь не сравнивая с вещами подобного же рода, которые ты, возможно, видел в Париже. Так, например, немецкая кухня, вне всякого сомнения, очень плоха, а французская восхитительна, но тем не менее никогда не позволяй себе, сидя за немецким столом, хвалить французскую кухню, лучше просто ешь то, что более или менее сносно, не сравнивая ни с чем лучшим. Я знавал немало английских йэху,3 которые, живя в Париже, не находили нужным считаться ни с какими французскими обычаями, но стоило им поехать в какой-нибудь другой город, как они без умолку рассказывали о том, что они делали, видели и ели в Париже. Свободную манеру поведения, отличающую французов, не следует перенимать огульно, если ты живешь при каком-нибудь из немецких дворов, в то время как непринужденности их подражать и можно, и должно, но и то в различной степени, в зависимости от того, где ты находишься. При дворах Маннгейма и Бонна, может быть, осталось несколько меньше варварства, чем при некоторых других; в Майнце, где власть принадлежит епископу, равно как и в Трире (в обоих этих городах иностранцы — редкие гости), по-моему, и сейчас еще жив дух готов и вандалов. При обоих этих дворах надо быть более сдержанным и церемонным. И ни слова о французах! В Берлине можешь сколько угодно изображать из себя француза. Ганновер, Брауншвейг, Кассель и другие занимают промежуточное положение, un pea décrottés, mais pas assez.d

Вот еще один мой настоятельный совет тебе: не только в Германии, но и вообще в любой стране, в которую тебе когда-либо случится поехать, ты должен быть не только внимателен ко всякому, кто с тобой говорит, но и сделать так, чтобы собеседник твой почувствовал это внимание. Самая грубая обида — это явное невнимание к человеку, который что-то тебе говорит, и простить эту обиду всего труднее. А мне ведь довелось знать людей, которые роняли себя в глазах других из-за какой-нибудь неловкой выходки, на мой взгляд отнюдь не столь обидной, как то возмутительное невнимание, о котором я говорю. Я в жизни видел немало люден, которые, когда вы говорите с ними, вместо того чтобы глядеть на вас и внимательно вас слушать, вперяют взоры в потолок или куда-нибудь в угол, глядят в окно, играют с собакой, крутят в руках табакерку или ковыряют в носу. Это самый верный признак человека мелкого, несерьезного и пустого, да к тому же и невоспитанного; этим ты откровенно признаешься, что каждый самый ничтожный предмет более достоин твоего внимания, чем все то, что может быть сказано твоим собеседником. Суди сам, каким негодованием и даже ненавистью преисполнится при таком поведении сердце того, в ком есть хоть малая толика самолюбия. А я с уверенностью могу сказать, что не встречал еще человека, которому бы его недоставало. Еще и еще раз повторяю тебе (ибо тебе совершенно необходимо это запомнить) — такого рода тщеславие и самолюбие неотделимы от природы человека, каково бы ни было его положение или звание; даже твой собственный лакей, и тот скорее забудет и простит тебе тумаки, нежели явное пренебрежение и презрение. Поэтому, прошу тебя, не только будь внимателен, но и умей выказать всякому человеку, который с тобой говорит, внимание явное и заметное, больше того, умей подхватить его тон и настроить себя на его лад. Будь серьезен с человеком серьезным, весел с веселым и легкомыслен с ветрогоном. Принимая эти различные обличья, постарайся в каждом из них выглядеть непринужденно, вести себя так, как будто оно для тебя естественно. Это и есть та настоящая и полезная гибкость, которая приобретается доскональным знанием света, раскрывающим человеку глаза и на пользу ее, и на то, как эту гибкость приобрести.

Я уверен, и уж во всяком случае надеюсь, что ты никогда не употребишь глупых слов, которые очень любят дураки и тупицы, нелепым образом стараясь ими себя оправдать: "Я не могу это сделать", когда речь идет о вещах, которые кги в силу физических, ни в силу моральных причин не являются невозможными. "Я не могу долго уделять внимание чему-то одному", — говорит один дурак: это значит только, что он такой дурак, что не может. Мне вспоминается увалень, который не знал, куда девать свою шпагу, и всякий раз имел обыкновение снимать ее перед обедом, говоря, что никак не может обедать, когда он при шпаге. Раз. как-то я не удержался и сказал ему, что это вполне можно сделать, не подвергая опасности ни себя, ни других. Стыдно и нелепо говорить, что ты не в состоянии делать то, что все люди вокруг тебя делают каждодневно.

Есть и еще один порок, против которого я должен тебя предостеречь, — это лень: ничто, пожалуй, не мешало так людям провести с пользой свои путешествия. Прошу тебя, всегда будь в движении. Утром подымайся рано и осматривай город, а во второй половине дня старайся увидеть побольше людей. Если тебе предстоит пробыть только неделю в каком-нибудь самом маленьком городке, все равно осматривай все, что там надо видеть, познакомься с возможно бóльшим числом людей и посети все дома, которые сможешь.

Советую тебе также, хотя, может быть, ты уже подумал об этом сам, носить всегда в кармане карту Германии, на которой нанесены все почтовые дороги, а также какой-нибудь краткий путеводитель. Глядя на карту, ты будешь запоминать расположения отдельных мест и расстояния между ними, а из путеводителя узнаешь о множестве достопримечательностей. которые надлежит посмотреть и которые иначе могут ускользнуть от твоего внимания; хоть сами по себе они, может быть, и не так уж много значат, ты потом будешь жалеть, что побывал в этих городах, а их не увидел.

Теперь ты подготовлен к путешествию и предупрежден обо всем, и да хранит тебя бог. Felix faustumque sit! c Прощай.

LXXVIII. Лондон, 11 мая ст. ст. 1752 г. - Письма к сыну - Филип Стенхоп Честерфилд