XLVII. Лондон, 12 сентября ст. ст. 1749 г. - Письма к сыну

Милый мой мальчик,

Пусть это покажется невероятным, но это действительно так: чем больше я получаю со всех сторон хороших отзывов о тебе, тем больше я начинаю за тебя тревожиться. Я так много от тебя жду, что боюсь даже малейшего разочарования. Ты настолько близок к гавани, в которую я давно хотел и старался тебя ввести, что я буду вдвойне огорчен, если теперь, когда она уже в пределах видимости, ты вдруг потерпишь кораблекрушение. Поэтому в письме, которое я сейчас пишу, я отнюдь не хочу опираться на авторитет отца, а просто умоляю тебя как друга во имя твоей любви ко мне, — а у тебя ведь безусловно есть основания питать ко мне дружеские чувства, — во имя твоих же собственных интересов со всем усердием и вниманием продолжить и завершить работу, которая у тебя последнее время так хорошо подвигалась вперед и которая теперь совсем уже близка к концу. Я хотел, чтобы ты блистал и отличался как среди ученых, так и в большом свете и прилагал к этому все усилия. Совместить то и другое мало кому удавалось. Человек, обладающий большими знаниями, чаще всего страдает от налета педантизма и уж во всяком случае не принадлежит к числу самых воспитанных. С другой стороны, за изысканными манерами и привычками людей светских очень уж часто не стоит никаких знаний, и они бесславно кончают свои дни среди легкомысленного распутства гостиных и ruelles.a Теперь все самое сухое и трудное в науке у тебя позади, то, что осталось, требует уже в гораздо большей степени времени, нежели усилий.

Ты много времени потерял из-за болезни, надо наверстать его, — сейчас или никогда. Потому я всей душой хочу — для твоего же блага, — чтобы в течение ближайших шести месяцев ты каждое утро по меньшей мере по шесть часов регулярно и неукоснительно посвящал занятиям с м-ром Хартом. Не уверен, что наставник твой потребует от тебя такого усердия, но его требую я и надеюсь, что сам ты будешь не менее взыскателен к себе и поэтому убедишь м-ра Харта уделять тебе эти шесть часов, и не меньше. Конечно, это немало, но когда вы оба представите себе, что работа, если делать ее с бóльшим прилежанием и упорством, выходит гораздо лучше и кончить ее удается скорее, вы оба увидите, что я не требую от вас ничего непомерного, и уразумеете, что это в ваших же интересах. И заниматься ты должен именно по утрам, — я убежден, что та нежная забота, какую выказывает тебе м-р Харт, и твой собственный здравый смысл помогут тебе разумно проводить первую половину дня и часы эти послужат к удовлетворению вас обоих. Вместе с тем не только целесообразно, но и полезно посвящать вечера свой удовольствиям и развлечениям, и поэтому я не только позволяю тебе, но даже рекомендую проводить их на ассамблеях, балах, spectacles b и в самых лучших домах, при одном только условии, чтобы последствия твоих вечерних увеселений не нарушали твоих утренних занятий, чтобы не было никаких званых завтраков, хождений в гости и праздных загородных прогулок. Сейчас ты в таком возрасте, что, если тебе кто-нибудь и станет предлагать провести с ним утро, ты можешь попросить извинить себя, сославшись на то, что обязан заниматься каждое утро с м-ром Хартом, что таково мое распоряжение и ослушаться его ты не можешь. Пусть ответчиком за все буду я, хоть я и убежден, что тебе самому захочется этого не меньше, чем мне. Но все эти бездельники и повесы, не знающие, что делать со свободным временем, и убеждающие других попусту растрачивать свое, не стóят того, чтобы им что-то доказывать, — это было бы для них слишком большой честью. Лучше всего в этих случаях отвечать коротко и вежливо: "не могу", "не имею права", вместо того чтобы говорить "не хочу", потому что, если бы ты стал вступать с ними в споры и толковать о необходимости учиться и о пользе знаний, ты бы только дал им этим материал для всякого рода шуток; я, правда, не хотел бы, чтобы ты обращал на эти шутки внимание, но давать для них повод все же не стоит.

Буду думать, что ты сейчас в Риме и что ты каждое утро занимаешься там с м-ром Хартом по шесть часов подряд, а вечера свои проводишь в лучших римских домах и, присматриваясь к иноземным манерам, вырабатываешь свои. Представляю себе также всех праздных, слоняющихся без дела, необразованных англичан, каких там обычно можно встретить немало; они живут все вместе, ужинают, пьют и просиживают друг у друга до поздней ночи; напившись, они обычно из-за чего-нибудь ссорятся и дерутся, а будучи в трезвом виде, никогда не появляются в хороших домах. Вот тебе, к примеру, диалог между одним из таких молодцов и тобой, вот что может сказать тебе он и что, надеюсь, ты ему ответишь.

Англичанин. Приходите ко мне завтра утром, мы вместе позавтракаем, будет еще несколько наших; у нас заказаны кареты, и после завтрака мы поедем куда-нибудь за город. Придете?

Стенхоп. К сожалению, не смогу, я все утро должен быть дома.

Англичанин. Ну тогда мы приедем и позавтракаем у вас.

Стенхоп. Этого я тоже не могу, я занят.

Англичанин. Ну хорошо, тогда послезавтра.

Стенхоп. По правде говоря, утренние часы совершенно исключены: до двенадцати я никогда не выхожу из дому и никого не вижу.

Англичанин. Какого же вы черта, спрашивается, торчите до двенадцати часов один дома?

Стенхоп. Я не один, я вдвоем с мистером Хартом.

Англичанин. Какого же черта вы с ним столько времени сидите?

Стенхоп. Мы занимаемся с ним разными предметами, читаем и разговариваем.

Англичанин. Нечего сказать, веселенькое занятие! Что же вы, обет какой дали?

Стенхоп. Да, я действительно дал обет, — моему отцу. И я обязан его выполнять.

Англичанин. Что ты говоришь! У тебя хватает ума делать только то, что тебе велит старый хрен, хоть он где-то за тысячу миль?

Стенхоп. Если я не посчитаюсь с его распоряжениями, он не посчитается с моими счетами.

Англичанин. Ах, так старый хрыч еще грозится? Нашел чего бояться! От угроз люди не умирают, а еще по два века живут.

Стенхоп. Нет, я не помню, чтобы он когда-нибудь в жизни мне грозил, просто, мне кажется, не надо его раздражать.

Англичанин. Подумаешь! Старик напишет сердитое письмо, этим все и обойдется.

Стенхоп. Жестоко ошибаетесь, отец никогда не бросает слов на ветер. Не помню, чтобы он хоть раз в жизни на меня сердился, но уж случись мне чем-нибудь навлечь на себя его гнев, я уверен, он мне этого никогда не простит. Останется холоден и невозмутим, но тут уж сколько ни проси, ни умоляй, как ни изливай в письмах душу, все будет напрасно.

Англичанин. В таком случае он просто старый дурак, вот и все. А скажи на милость, ты этой няньки своей тоже должен слушаться, как ее там зовут, мистер Харт, что ли?

Стенхоп. Да.

Англичанин. Выходит, он пичкает тебя каждое утро греческим, латынью, и логикой, и всякой ерундой. Черт возьми, у меня же ведь тоже есть нянька, но я в жизни с ним ни разу ни в одну книгу не заглянул. А на этой неделе я его и вовсе не видел, и мне наплевать, если я вообще его больше никогда не увижу.

Стенхоп. Нянька моя, как вы выражаетесь, никогда не хочет от меня ничего, что было бы неразумно и шло мне во вред, и поэтому мне нравится быть в его обществе.

Англичанин. До чего же все поучительно и благопристойно, честное слово! Выходит, вы примерный молодой человек.

Стенхоп. В этом нет ничего худого.

Англичанин. Ну так приходите к нам завтра вечером. Ладно? Вместе с вами нас будет десять, а я тут отменного вина купил, повеселимся на славу.

Стенхоп. Очень вам признателен, но завтра весь вечер я занят: я буду у кардинала Альбани, а потом на ужине у супруги венецианского посла.

Англичанин. Какого черта вы все время таскаетесь к этим иностранцам? Я вот никогда туда и носу не показываю, просто не знаешь, куда и деться от всех этих этикетов и церемоний. Никогда мне не бывает хорошо в этой компании, я всегда почему-то стесняюсь.

Стенхоп. А. я их и не стесняюсь, и не боюсь. Мне с ними очень легко, как и им со мной. Я учусь их языку и, беседуя с ними, изучаю их нравы, — для этого ведь нас и посылают за границу, не так ли?

Англичанин. Ненавижу я всех ваших скромниц, светских дам, как их там называют, — мне и невдомек, о чем с ними говорить.

Стенхоп. А вам когда-нибудь случалось говорить с ними?

Англичанин. Нет, говорить с ними, я, правда, не говорил, но в компании их иной раз бывал, хоть и очень мне все это не по нутру.

Стенхоп. Но во всяком случае, они не причинили вам никакого вреда, чего, пожалуй, нельзя сказать о женщинах, с которыми вы проводите время.

Англичанин. Оно, конечно, так, но именно поэтому-то мне лучше полгода провести с моим доктором, чем целый год с вашей светской дамой.

Стенхоп. Знаете, вкусы бывают разные, и каждый человек поступает так, как ему заблагорассудится.

Англичанин. Верно-то верно, но только это уж не вкусы, а черт знает что, Стенхоп. Утро все — с нянькой; вечер весь — с этой церемонной компанией, и весь день с утра до вечера — в страхе перед папенькой, что в Англии. Чудак ты все-таки. Вижу, что с тобой каши не сваришь.

Стенхоп. Боюсь, что да.

Англичанин. Ну раз так, покойной ночи, надеюсь, вы не будете против, если я сегодня вечером напьюсь, а так оно, видно, и будет.

Стенхоп. Ровно ничего, даже если завтра вас будет тошнить, чего вам, конечно, не избежать. До свиданья.

Заметь, что я не вложил в твои уста благие доводы, которые при подобных обстоятельствах непременно пришли бы тебе в голову, как-то твое почтение и любовь ко мне, дружеские чувства к м-ру Харту, уважение к самому себе и твои обязанности человека, сына — перед отцом, ученика — перед учителем и, наконец, гражданина. Пускать в ход столь веские доводы, говоря с этими пустоголовыми юнцами, — значило бы метать бисер перед свиньями. Предоставь их лучше собственному невежеству и всем их грязным, мерзким порокам. Они потом почувствуют на себе их горькие последствия, но будет уже поздно. Если эти люди доживут до преклонных лет, то у них не будет успокоительного прибежища, которое дают знания, но зато будут налицо все недуги и страдания: испорченный желудок, прогнивший организм, и старость их будет тягостной и позорной. Те насмешки, которыми эти олухи стараются осыпать тех, кто на них непохож, в глазах людей умных — не что иное, как самая настоящая похвала. Продолжай же, милый мой мальчик, следовать своим путем еще полтора года — это все, о чем я тебя прошу. Обещаю тебе, что по истечении этого срока ты будешь принадлежа гь одному себе, и самое большее, на что я рассчитываю, — это называться твоим лучшим и самым верным другом. Ты будешь получать от меня советы, и никаких приказаний, но, по правде говоря, советы тебе понадобятся только такие, какие нужны всякому не искушенному в жизни юноше. У тебя, разумеется, будет все необходимое не только для жизни, но также и для удовольствий, а мне всегда захочется доставлять их тебе. Только пойми меня правильно, я говорю об удовольствиях d'un honnête homme.c

Занимаясь итальянским, что, надеюсь, ты будешь делать со всем прилежанием, непременно продолжай и занятия немецким, тебе часто будет представляться возможность говорить на этом языке. Мне хочется также, чтобы ты не забывал и Jus publicum Imperii d и время от времени заглядывал бы в те бесценные записи, которые, по словам приехавшего сюда на прошлой неделе сэра Чарлза Уильямса, ты составил по, этому предмету. Они будут тебе очень полезны, когда ты столкнешься с иностранными делами (если готовишься заниматься ими), поскольку ты окажешься самым молодым из всех когда-либо живших дипломатов — тебе ведь не будет и двадцати лет. Сэр Чарлз пишет мне, что он ручается за твои знания и что ты скоро приобретешь обходительность и манеры, которые так необходимы, чтобы знания эти имели блеск и ценились людьми. Но он тут же признается, что больше склонен сомневаться в последнем, нежели в первом. Все похвалы, которые он расточает м-ру Харту, совершенно справедливы, и это позволяет мне надеяться, что в панегириках последнего по твоему адресу есть значительная доля правды. Доволен ли ты репутацией, которую успел приобрести, гордишься ли ею? Уверен, что да, во всяком случае в отношении себя я могу это сказать с уверенностью. Неужели ты способен сделать что-нибудь такое, что могло бы испортить ее или привело к полной ее потере? Разумеется, нет. А сделаешь ли ты все; что можешь, чтобы улучшить ее и упрочить? Разумеется, да. Надо только на протяжении полутора лет продолжать тот образ жизни, который ты вел последние два года, регулярно посвящая полдня занятиям, — и ты можешь быть уверен, что будешь самым молодым среди тех, кто добьется высокого положения в свете и удачи в жизни. Прощай.

XLVII. Лондон, 12 сентября ст. ст. 1749 г. - Письма к сыну - Филип Стенхоп Честерфилд