Проблема познания чужого Я - ПСИХОТЕХНОЛОГИИ - Смирнов И., Е.Безносюк, А.Журавлёв

Проблема познания чужого _Я_ является одной из основных проблем человечества. На протяжении веков из способности к наблюдению и подражанию складывалась и развивалась способность к интерактивному диалогу - общению с помощью символов. В наиболее развитой (речевой) форме эта способность присуща человеку, но ее не лишены и животные. В обзоре Е.Н.Панова приведены данные из 220 работ за последние 50 лет, обобщающие многочисленные сведения в области зоосоциальной психологии и социобиологии. А в обзоре А.А.Никольского преимущественное внимание уделено работам, описывающим мотивационно-типологические градиенты звуковых реакций животных, являющиеся прототипом вербальных реакций человека. В живой природе не существует проблем, соответствующих задаче _чтения мыслей_. Подавляющее большинство наличествующих в социуме проблем (в т.ч.проблем интерперсональных отношений) исчерпывается путем использования вербальных и паравербальных (символика, проксемика, такесика, кинезика, мимика и др.) средств. Лишь при специальной деятельности человека, например в клинической, экспериментальной и профессиональной психодиагностике, этих средств становится недостаточно.

_В сущности, интересует нас в жизни только одно - наше психическое содержание_, - писал И.П.Павлов.

Однако для изучения этого _психического содержания_ применяются недостаточно эффективные способы. По этой причине, несмотря на обилие экспериментально-психологических методов, роль их в прикладных задачах невелика. Так, в клинической психиатрии для обследования больного применяют расспрос, изучение анамнеза, наблюдение, изучение творчества больного. Роль экспериментально-психологических методов оценивают противоречиво. Справочник по психиатрии под ред. А.В. Снежневского для обнаружения симптомов утомляемости, ослабления внимания, снижения темпов психической деятельности рекомендует корректурную пробу, метод Шульте ( отыскивания чисел) , счет по Крепелину, последовательное вычитание чисел. Для выявления расстройств памяти используют заучивание слов, пересказывание сюжетов, опосредованное запоминание попарно предъявляемых и связанных по смыслу слов. Для выявления своеобразия мышления используют приемы раскрытия иносказательного смысла пословиц, сравнение предметов по признакам сходства и различия, метод пиктограмм. _Все перечисленные и многие иные методы направлены на выявление интеллектуальных, речевых, перцептивных, мнестических расстройств, а возможности экспериментально-психологического обнаружения вменений личности (эмоционально-волевых, характерологических и других свойств) более ограничены_

Такую же ситуацию мы видим и в других прикладных о6ластях. В инженерной психологии применяют психологические (беседа, анкетирование, тесты) и физиологические методы, направленные на анализ состояния человека-оператора и установление его соответствия выполняемой деятельности. При этом считают (Основы инженерной психологии, под ред. Б.Ф. Ломова), что психологические показатели (память, внимание, змоционально-волевая сфера и пр.) более тесно коррелируют с результатами деятельности, чем физиологические показатели. Надежность человека-оператора зависит не только от уровня его тренированности, но и от природных свойств его нервной системы, а именно они, по В.Д. Небылицыну берут верх в аварийных ситуациях, опасных для жизни. Однако среди этих природных свойств методами инженерной психологии можно оценить только некоторые характеристики а не, например, способность сохранять операторскую мотива- цию, в зависимости от выраженности которой будет или не будет выполнена работа в экстремальной ситуации. Именно мотивацию Н.Н. Данилова считает основным фактором регуляции функционального состояния человека-оператора и залогом успешности его деятельности. Удовлетворительных измерительных методов для исследования мотивации нет. Данные, получаемые при исследовании личностных особенностей с помощью проективных и других методов, весьма опосредованно аппроксимируют конкретные и очень неожиданно проявляющиеся в экстремальных ситуациях свойства личности.

Для исследования личности и, прежде всего, личности психически больного человека, Б.В.Зейгарник единственно верным считает анализ деятельности через анализ мотивов. Психологический анализ мотивационных нарушений, по ее мнению, является единственным средством определения ведущего мотива, который непосредственно стимулирует все поведение больного человека. Технически это сводится преимущественно к анализу истории болезни, при котором Б.В. Зейгарник удавалось получать блестящие патопсихологические интерпретации. Анализ историй болезни, как она пишет, оказался пригодным для решения двух вопросов: вопроса о формировании патологически измененной потребности и вопроса о нарушении иерархии мотивов. Интересны размышления автора по поводу алкоголизации: _Понятно, что принятие алкоголя не входит в число естественных потребностей человека и само по себе не имеет побудительной силы. Поэтому вначале его употребление вызывается другими мотивами (отметить день рождения, свадьбу). На первых стадиях употребление алкоголя вызывает повышенное настроение, активность, состояние опьянения привлекает многих и как средство облегчения контактов. Со временем может появиться стремление вновь и вновь испытать это приятное состояние: оно может начать опредмечиваться в алкоголе, и человека начинают привлекать уже не сами по себе события (торжество, встреча друзей и т.п.), а возможность употребления алкоголя, он начинает побуждать самостоятельную деятельность, и тогда уже сами события становятся поводом. Происходит тот процесс, который А.Н.Леонтьев назвал _сдвиг мотива на цель_, формируется новый мотив, который побуждает к новой деятельности, а следовательно, и новая потребность (в алкоголе). Сдвиг мотива на цель ведет за собой осознание этого мотива, так как по отношению к деятельности мотив играет смыслообразующую роль. Принятие алкоголя приобретает определенный личностный смысл. Таким образом, механизм зарождения патологической потребности - общий с механизмом ее образования в норме._ Далее автор подробно анализирует характер постепенного изменения иерархии мотивов у алкоголиков.

На сегодняшний день за тщательным анализом клинических наблюдений и их интерпретацией нет достаточно удовлетворительного концептуального аппарата, что легко объяснить отсутствием прямых методов измерения свойств психики, препятствующим более полному истолкованию клинических наблюдений.

На наш взгляд, истолкование клинических наблюдений с точки зрения патопсихолога имеет значение более для исследовательских, нежели практических целей. Это определяется тем, что необходим очень компетентный специалист и большие затраты времени на одного больного. Кроме того, каждый специалист истолковывает наблюдаемое в рамках определенных воззрений, ни одно из которых не имеет иного материального базиса, кроме вербального аппарата.

Здесь крайне важно остановиться на следующем.

Многие исследователи, как и Б.В.Зейгарник, протестуют против чрезмерной биологизации психического, подразумевая под этим чуть ли не попытки сопоставить определенные психические нарушения с конкретными анатомическими изменениями в мозге. При этом все они настаивают на приверженности материализму. Однако анализ литературы приводит к недвусмысленному выводу об отсутствии достаточной материальной базы для многих теоретических построений. Встречающиеся попытки как-либо измерить отдельные свойства личности и придать тем самым физический смысл отдельным, пока эфемерным, представлениям, большим числом исследователей встречаются в штыки. У исследователей срабатывает своеобразная психологическая зашита (по Лавуазье), препятствующая восприятию нового и способствующая обсуждению старого. Причина этого проста. Вышеприведенная цитата (Б.В.Зейгарник) специально использована как пример умозрительного конструирования некоей удовлетворяющей данного исследователя (и не только его) логической схемы. Однако это не отражает истинного знания и является лишь иерархически выстроенными допущениями. В конечном счете они могут оказаться верны - с этим никто не спорит. Однако до сегодняшнего этапа развития науки практически не было инструмента для исследования формирования патологических потребностей. Поэтому многие авторы были заняты конструированием гипотез и новых интерпретаций старых наблюдений (В.Ю. Завьялов, Г.И.Исаев, Е.В.Безносюк, И.С.Павлов, А.И. Евстигнеев, 1977, 1979, 1988, 1990.)

Если был бы доподлинно ясен механизм формирования патологической потребности в алкоголизации, механизм изменения иерархии основных мотивов, то эти категории наполнились бы физическим смыслом и из гипотетических приобрели бы статус операциональных. Иными словами, оперируя этими категориями, можно было бы не только точно диагностировать изменении личности у этих и других больных, но и лечить их этиопатогенетически. Для этого нужен инструмент исследования психики.

В экспериментальной психологии существует и разрабатывается огромное количество методов и еще больше ведется дискуссий о них. Одним из наиболее перспективных направлений является психосемантическое, основанное на процедуре субъективного шкалирования (Похилько В.И., Федотова Е.О.) которое позволяет в числовых значениях оценивать субъективное мнение человека о разных объектах в процессе их ранжирования, сравнения и т.п. Подробно останавливаться на технике репертуарных решеток мы не будем, поскольку она хорошо описана в соответствующих работах (Шмелев А.Г., Похилько В.И.), (Франселла Ф., Баннистер Д.).

Именно психосемантические методы наименее опосредованно исследуют психическую деятельность, все формы которой, по А. Р. Лурия , являются социальными по происхождению.

Одним из наиболее распространенных психосеманти ческих методов является также ассоциативный экспе римент, когда испытуемый в ответ на каждое предъявленное ему слово должен ответить первым пришедшим ему в голову словом. Как известно, если предъявляют нейтральные для испытуемого слова, он довольно быстро и легко отвечает словом, которое детерминировано причинно-следственными, и связями ассоциативного процесса. Если же предъявляют слово, так или иначе связанное с каким-либо аффективным воспоминанием или переживанием, ответ испытуемого резко тормозится или явно нарушается. _Все это объясняется тем, что словесный раздражитель может провоцировать связанные с ним аффективные состояния, и эти аффективные моменты извращают дальнейший ход ассоциаций_ (А.Р.Лурия, 1928). Через 50 лет А.Р.Лурия уточнит, что _ассоциативные процессы никогда не являются случайными_, подразумевая под этим не извращение дальнейшего хода ассоциаций, а лишь включение данного слова в особо значимое семантическое поле, инициация которого сопровождается резкими изменениями состояния всего организма. В силу большой распространенности вариантов ассоциативного эксперимента и известности результатов его применения, мы на его описании останавливаться не будем.

Остановимся лишь на очень важной для дальнейшего изложении сопряженной моторной методике А.Р. Лурии, описанной им в 1928 году. В этой методике одновременно с речевым ответом испытуемого в а aсоциативном эксперименте регистрируют характер нажатия на пневматическую грушу, которое по заданию необходимо осуществлять при каждом слове. На кимограммах видно, что если речевой ответ и не был изменен, то все связанные с предшествовавшим аффектом (исследование проведено на убийцах) слова вызывали значительные нарушения моторной реакции.

Так одним из первых А. Р. Лурия ввел объективный инструментальный элемент в субъективную психосемантическую методику. Подчеркнем, что регистрировали принципиально разные показатели: речевую реакцию испытуемого, которую он полностью осознавал, хотя, может быть, и не мог полностью ее контролировать, и почти неосознаваемую им моторную реакцию!

Здесь мы касаемся проблемы бессознательного, которая вызывает в последние годы активный интерес исследователей. В этой проблеме ключевым понятием, позволяющим перебросить мост от клинических наблюдений бессознательных процессов до их экспериментально-психологического исследования, является понятие _смысл_ (Тихомиров О.К.). Дискретами смысла у человека, наиболее доступными исследованию, являются прежде всего слова.

К классификации неосознаваемой психической деятельности К.К. Платонова, включающей непроизвольные импульсивные действия, субсенсорные реакции, иллюзии и автоматизмы, можно добавить неосознаваемый мотив и неосознаваемую психологическую установку. Их исследовать удобнее всего, оперируя _смыслами_, т.е. используя психосемантический подход. В этом случае предполагается неосознаваемое воздействие и регистрация возникающих в ответ на него неосознаваемых (чаще всего вегетативных) или осознаваемых реакций. Можно согласиться с мнением Ю. М Забродина и Е.3. Фришман о том, что практически все стимулы субсенсорного диапазона потенциально могут быть переведены в число осознаваемых, вызывающих произвольную (контролируемую субъектом) ответную реакцию. Из этого явствует, что четкой границы между осознаваемыми и несознаваемыми стимулами не существует и что она колеблется в зависимости от установки, ситуации, состояния и множества других факторов. Упомянем мнение Г.В.Гершуни о том, что условные реакции на субсенсорные раздражители вырабатываются только в вегетативной сфере, но не в сфере двигательных реакций. Ю. Л. Арзуманов показал, что неосознаваемые зрительные раздражители могут участвовать в выработке временной связи у человека (при регистрации усредненных вызванных потенциалов с затылка их поздние компоненты имеют меньший латентный период и большую амплитуду в ответ на предъявление эмоциогенных стимулов в сравнении с нейтральными). Это неявное противоречие можно объяснить методическими различиями. В строгой экспериментальной ситуации наблюдали отсутствие различий в скорости распознавания тахистоскопически предъявляемых эмоциональных и нейтральных слов, однако моделированное при этом в гипнозе состояние гнева приводило к достоверным отличиям в скорости распознавания (R.Gerrig, G.Bower). Эти данные подтверждают представление о том, что порог осознания существенно зависит от состояния и других факторов. Следовательно, вышеупомянутое мнение Г.В.Гершуни можно отнести только к конкретным экспериментальным условиям, использованным автором. Кроме того, в методике того времени отсутствовали достаточно надежные методы выделения реакции из шума и ее наличие определяли визуально. В работе Г.В.Гершуни установлен латентный период кожно-гальванической реакции на надпороговый звуковой стимул в 1,7 секунды, а на подпороговый - в 3,1 секунды. Однако затем было показано, что связанные с событием кожно-гальванические реакции имеют латентные периоды в 1,0 -2,4 секунды и любые другие величины являются следствием спонтанных, не связанных со стимулом реакций (D.Levinson, R. Edelberg).

Таким образом, мы видим, что проблема осознаваемых и неосознаваемых стимулов и реакций на них не имеет общего решения и может быть описана только для конкретных ситуаций исследования. Эта проблема является одной из ключевых для решения поставленных в данной работе задач.

Согласно предположению Э.А.Костандова, при действии сильных и длительных отрицательных эмоций происходят пластические изменения в структурах мозга, ответственных за эмоциональное поведение. При этом снижаются пороги активации структур лимбической системы, участвующих в организации именно данной отрицательной эмоции. По нашему мнению, это является нейропсихологическим субстратом _следа аффекта_ А.Р. Лурия. При этом очень слабые физически, но очень значимые эмоционально стимулы могут возбуждать структуры лимбической системы, включая тем самым средства эмоционального отреагирования, возникающие при этом реакции можно тем или иным путем измерить. Прочность связи неосознаваемого стимула и соответствующего ему _следа аффекта_ подтверждает то, что такой стимул может быть использован как подкрепляющий для выработки временной связи на нейтральный стимул, и эта временная связь не угасает даже за 150 предъявлений условного стимула без подкрепления.

Иными словами, во-первых, неосознаваемый эмоционально значимый стимул является ноцицептивным и не утрачивает своего значения в течение всего времени существования _следа аффекта_, и во-вторых, его можно использовать для установления наличия соответствующего аффекта в прошлом. Как известно детектор лжи (лайдетектор), основанный на регистрации физиологических параметров при предъявлении слов выше порога осознания, может быть _обманут_ при наличии соответствующего навыка управления эмоциями (Waid). Изменить и контролировать реакцию на неосознаваемое воздействие невозможно.

В монографии Э.А. Костандова в качестве наиболее употребляемых индикаторов воздействия неосознаваемых стимулов упомянуты кожно-гальванический рефлекс, дыхательная реакция, реакция блокады альфа-ритма в энцефалограмме, плетизмографическая реакция. Многие авторы отмечают, что при наличии всех перечисленных компонентов реакции на неосознаваемый стимул невозможно зарегистрировать ее двигательный компонент. Тем не менее, известны работы. где вырабатывали условную двигательную реакцию на неосознаваемый стимул (A.Silverman, L.Baker)

Критикуя авторов, отрицающих существование неосознаваемого восприятия, Э.А.Костандов пишет: _Неосознаваемое восприятие предполагает наличие специального оценивающего устройства, _цензора_, решающего, что допускать, а что не допускать до сознания из поступающей извне информации. Таким образом, идея о неосознанных формах психической деятельности рассматривается как сугубо иррациональная, идеалистическая, откровенно связанная с учениями фрейдистского толка и парапсихологией, а потому неприемлемая для научного мышления_.

Мы имеем несколько иную точку зрения, так как вполне допустимый и даже обязательный с кибернетической точки зрения редактор информации (_цензор_) хорошо описан во множестве работ, включая цитированную, и проявляется, в частности, в явлении перцептивной защиты. Вероятно, противоречивые мнения о реальности неосознаваемого восприятия были порождены тем, что большинство исследований проводили на здоровых людях, у которых, по мнению Г.В. Гершуни, крайне редко возникают реакции на неосознаваемый стимул (если при этом не вырабатывают временную связь).

Э.А. Костандов считает, что _словесные раздражители, сигнализирующие о конфликтной ситуации, по-видимому, в определенных случаях ... могут вызывать возбуждение временных связей, образованных с участием лимбической системы, без активации связей в неокортексе. Это приводит к тому, что активируются гипоталамические и стволовые механизмы оборонительной и ориентировочной реакций без осознания раздражителя, иначе говоря, неосознаваемые стимулы способны вызывать реакции только и в том случае, если эти стимулы сопряжены с имевшей место в прошлом или могущей иметь место в прогнозируемом будущем эмоциогенной ситуацией (за исключением тех случаев, когда неосознаваемые стимулы используют и качестве подкрепляющего фактора при выработке временных связей)_.

Почему при обзоре психосемантических исследований особое внимание привлекают работы, посвященные неосознаваемой психической деятельности?

Во-первых, существуют известные профессиональные (этические и деонтологические) ограничения на степень осведомленности о сущности применяемого метода психодиагностики непрофессионалов и тем более пациентов, психическому здоровью которых эта осведомленность может нанести вполне конкретный ущерб (Общая психодиагностика, под род.Бодалева А.А., Столина В.В.).

Во-вторых, при осознаваемых тестирующих стимулах у испытуемого существует реальная возможность произвольно модифицировать ответные реакции и тем самым предопределить искаженную диагностическую интерпретацию результатов.

В-третьих, что самое важное, при осознаваемом предъявлении семантических стимулов, часть из которых заведомо будет очень значима и змоциогенна для пациента, неизбежно включится тот самый _цензор_ - все виды психологической зашиты. Результаты, которые будут получены при этом, будут отражать особенности именно этой зашиты, а вовсе не распределение семантических структур в памяти субъекта. Здесь напрашивается прямая аналогия с ситуацией, наблюдающейся при обследовании больного с явлениями _острого живота_: пальпация живота из-за защитного дефанса брюшной стенки дает информацию только о состоянии этой стенки, но не о состоянии внутренних органов. Результаты, получаемые при психодиагностике на фоне психологической защиты, дают мало информации для выяснения механизмов патологического процесса, хотя и имеют самостоятельную научную ценность при изучении механизмов психологической защиты.

Не существует психодиагностических приемов, достаточно защищенных от сознательной фальсификации результатов испытуемым или полного отказа от обследования (за исключением процедур, проводимых в специально измененных состояниях сознания).

Ясно, что тривиальные опросники, как, например, ММРI, могут быть легко _забаллотированы_ как полным отказом от ответов, так и их сознательной или бессознательной фальсификацией, что и отражается в соответствующих шкалах. Этого недостатка не лишены и наиболее современные психосемантические методы, основанные на решетках Келли.

Методы, включающие, наряду с субъективным отчетом, также и объективные критерии (время реакции, физиологические параметры и пр.), тоже могут дать ложные результаты по тем же причинам, особенно при работе с подготовленным испытуемым. Так, при определении мысленно загаданного символа с помощью детектора лжи (Smith) из предъявленных четырех символов удается его идентифицировать только в 7З% случаев (Davis), из пяти предъявленных - в 64% (Gustafson, Orne), из шести - в 50% (Кugelnass, Lieblich). В специальном исследовании, посвященном перспективам и достижениям в технике детекции лжи (Barland, Raskin), получили коэффициент корреляции 0,85 между пятью экспертными решениями о виновности “воров” и их физиологическими реакциями.

Приведенные данные получены в экспериментах с нетренированными субъектами. У тренированных существуют большие возможности сознательного управления физиологическими функциями (Авсаркисян А.Я. и др.), что еще больше может повлиять на результаты.Таким образом, есть веские основания считать, что для выяснения механизмов патологических процессов в психике применение неосознаваемых стимулов в семантических методах оправдано.

Как же наиболее эффективно использовать неосознаваемые стимулы для психосемантических исследований?

Ясно, что механическая замена осознаваемых посылок на неосознаваемые невозможна хотя бы потому, что реакции на неосознаваемые стимулы существенно менее детерминированы и поэтому для их выделения из физиологического шума требуются дополнительные ухищрения: статистическое усреднение, фильтрации и мн. др. Кроме того, использовать общепринятые психосемантические методы (Шмелев А.Г.) в процедуре неосознаваемого предъявления стимулов вообще невозможно, так как любой такой метод подразумевает активный выбор, формулировку, поиск ответа и другую сознательную деятельность субъекта. Поэтому, несмотря на соблазн использовать появляющиеся в последнее время семантические словари, тезаурусы личностных черт (Шмелев А.Г. и др.), невербальные (геометрические) семантические универсалии (Артемьева Е.Ю.) и многое другое, необходимо разработать совершенно новые технологии психодиагностики.

Среди известных существуют методы, использующие принцип семантического обусловливания. Среди их описаний можно выделить основополагающие работы Razran, О.С.Виноградовой и других авторов, анализ исследований которых можно найти в обзоре А. Р. Лурия и О.С.Виноградовой. Простейшим видом семантического обусловливания является условная реакция на словесный раздражитель (Шварц Л.А.).

Для понимания сущности методов семантического обусловливания следует учитывать, что они в большинстве случаев включают генерализованные реакции на слово (Razran). Такие реакции, являющиеся условными реакциями непроизвольного типа, т.е. соответствующие классическим условным рефлексам, в виде, например, развития кожно-гальванической реакции в ответ на слово, ранее сочетавшееся с безусловным подкреплением, возникают не только в ответ на это слово, но и на другие слова. Иными словами, выработавшаяся условная реакция возникает как на сам условный сигнал (слово, постоянно или только в процессе выработки сочетавшееся с безусловным раздражителем), так и на все слова, в какой-либо мере на него похожие. Схожесть обеспечивается, во-первых, фонетическим или орфографическим (в зависимости от способа предъявления) подобием, и, во-вторых, существованием в памяти человека большого количества сопряженных с данным словом ассоциаций.

“Эти комплексы ассоциативных значений, непроизвольно всплывающих при восприятии данного слова” (Лурия А.Р.), составляют семантическое поле данного слова. Любое слово, за редчайшими исключениями, приобретает свое денотативное (референтное) значение только в контексте, т.е. в сочетании с другими словами (коннотативными). Так, слово “ключ” имеет, как омоним, по крайней мере три значения: средство открывания чего-либо, родник и дескриптор шифра. Такой омоним становится денотатом только в сочетании с коннотативными словами в соответствующих фразах: “ключ бил из земли”, “ключ в замочной скважине”, “подобрать ключ к коду”.

Если одному из омонимов (каковыми является большинство слов в большинстве языков) присвоить значение условного сигнала, например, сочетая его неоднократно с болевым раздражением, то при регистрации любых компонентов оборонительной реакции они будут обнаружены и при пропуске ноцицептивного подкрепления, т.е. только при предъявлении данного слова. Но, поскольку любое слово фигурирует в памяти в некоем семантическом поле, оборонительная реакция в той или иной мере будет развиваться и при предъявлении других слов из данного семантического поля.

В семантические поля входят наиболее частые в данное время у данной популяции коннотативные поля. Так, денотату “жигули” в наше время сопутствуют коннотаты “машина”, “пиво”, а не “горы”. Этот пример предполагает исключение - наличие иных коннотатов слова “жигули” у людей, живущих в этом районе Поволжья. Из итого примера видно, как совершенно однозначное ранее слово (“жигули”) как название приобретает новые ситуационные или категориальные значения.

Если несколько раз сочетать предъявление слова “жигули” с злектроболевым подкреплением, то кожно-гальваническая реакция будет наблюдаться и при пропуске подкрепления. Известно, что амплитуда КГР будет снижаться по мере увеличения количества неподкрепляемых слов. В том случае, если реакцию поддерживают на оптимальном для наблюдения уровне (на каждое неподкрепляемое слово “жигули” возникает КГР) , то такие реакции будут наблюдаться и на слова “машина”, “пиво” и другие коннотативные слова, хотя их вообще не сочетали с действием подкрепляющего раздражителя.

Предъявляя испытуемому все слова из условного тезауруса, в котором ядром семантического поля является слово “жигули”, можно шкалировать возникающие реакции и обозначать тем самым границы данного семантического поля. Обычно они довольно расплывчаты, т. к. включают непредсказуемый набор ассоциаций. Так, у одного из испытуемых как наиболее значимое (сопровождающееся устойчивыми КГР) слово определится слово “долг”, и лишь при расспросе выясним, что при недавнем приобретении автомобиля “жигули” он крупно задолжал. У другого выявится ассоциативная связь этого слова с именем официантки в пивном зале, где испытуемый является завсегдатаем, и т.п.

Такова суть объективных методов исследования многомерных связей слова, начало которым было положено упомянутыми работами Razran, Riess, Л.А.Шварц, О.С. Виноградовой, А. Р. Лурия.

“Взаимопритяжения семантически близкого и взаимотталкивания семантически далекого материала” , по мнению Ж.М. Глозман и др., обеспечивают “временно-пространственную организацию информации в памяти в форме временной или пространственной поляризации материала в семантически связанные группы”, не зависящие от исходных условий предъявления слов и их сенсорного опосредования (акустического или визуального). Закономерности организации сложных связей между словами и образования семантических полей показаны в работе О.С. Виноградовой.

Ее исследование состояло из двух этапов.

Вначале угашали сосудистые компоненты условноориентировочных реакций на слова путем повторного их предъявления вплоть до исчезновения фотоплетизмографической реакции в виде сужения сосудов пальца руки. Для этого здоровым школьникам требовалось до 15 повторов каждого слова и до 18 смен слов, причем всегда были слова, которые постоянно оставались значимыми, т.е. сопровождались сужением сосудов пальца (имя, фамилия, слова из школьного лексикона и круга интересов испытуемого) , а также неизвестные испытуемому или необычно произносимые слова. У детей, страдавших олигофренией разной степени выраженности, угашение носило дискретный характер: сразу после первого предъявления наблюдали генерализованное угашение ориентировочной реакции. На втором этапе вырабатывали условную двигательную реакцию на конкретное слово по инструкции типа: “Когда я скажу слово “кошка”, нажми на кнопку”. После 10-кратного повторения данного слова, ставшего теперь условным раздражителем, вводили дифференцировочные слова, предъявляемые однократно на фоне нейтральных слов. Когда исчезали ориентировочные реакции на дифференцировочные слова (у олигофренов это происходило быстрее) , предъявляли “критические” слова, т. е. собственно тестируемые слова. Они делились на две группы:

1) слова, близкие по смыслу к основному раздражителю для слова “кошка” - “кот”, “котята”, “Мурка”, “собака”, “мышь”, “корова”, “животное” и пр. ;

2) слова, близкие по звучанию к основному раздражителю: для слова “кошка” - “кошелка”, “каштан”, “крошка”, “крышка”, “окошко” и т. д.

У всех 12 психически здоровых школьников двигательная и сосудистая реакции возникали только на слово “кошка”. После предъявлении слов, сходных по звучанию со словом “кошка”, сосудистая реакция не возникала. На слова, схожие по смыслу, всегда развивалась сосудистая реакция при отсутствии двигательной. Этот факт, по мнению автора, говорит о преобладании элективных связей между словами у здоровых школьников 11-14 лет (как и у взрослых). У олигофренов наблюдали преимущественно связи по созвучию или оба типа связей. Нечто подобное наблюдали у очень утомленных детей, когда происходила замена связей более высокого порядка на связи по созвучию.

О.С.Виноградова показала в данной работе , что состояние условно-интактного здорового испытуемого характеризуется преобладанием смысловых связей между словами над связями по созвучию, при этом соотношения слов в семантических полях динамически флюктуируют в зависимости от функционального состояния испытуемого и контекста среды. В работе О.С. Виноградовой и Н.А.Эйслер использовали одновременную фотоплетизмографию сосудов пальца и области разветвления височной и лобной артерий. Авторы утверждают, что ориентировочная реакция сопровождается сужением сосудов пальца и расширением сосудов лба, а оборонительная - сужением и тех и других сосудов. Применяли безусловное болевое подкрепление импульсами электрического тока частотой 100 Гц при длительности импульса 0,2 мсек и напряжении от 40 до 80 В в течение в-5 сек. Опыты проводили на 7 студентах. Сначала угашали ориентировочную реакцию без подкрепления, затем угашали ориентировочную реакцию, возникающую на факт подкрепления. Через 18-27 сочетаний слова “скрипка” с отставленным по времени ударом тока формировалась условная оборонительная реакция, регистрируемая в виде одновременно наблюдаемого сужения сосудов пальца и лба. Для выработки оборонительной реакции требовалось от 3 до 4,5 часов.

После этого в процедуру опыта среди нейтральных слов, наряду с подкрепляемым словом “скрипка” включались:

1) слова, сходные по звучанию - “скрепка”, “стрижка”, “скрытность” и т. п. ;

2) слова, прямо связанные с условным сигналом - “струна”, “смычок”, “скрипач”;

3) отдаленно связанные по смыслу слова - “музыка”, “оркестр” и др.

В первом опыте наблюдали три уровня связей с основным словом-раздражителем: созвучные слова не вызывали оборонительных и ориентировочных реакций (кроме слова “скрепка”, которое в силу большой близости слову “скрипка” иногда вызывало ориентировочную реакцию); вторая группа слов вызывала такую же оборонительную реакцию, как и слово-раздражитель, подкрепляемое ударом тока, третья группа слов вызывала ориентировочную реакцию.

В течение следующих опытов угасали оборонительные, а затем и ориентировочные реакции на все слова, кроме слова “скрипка”, которое продолжали сочетать с ударом тока. Однако оказалось возможным, меняя подкрепляемое слово, вновь формировать новые иерархии значений, которые, в свою очередь, подвергались постепенной инволюции.

Авторы показали, что сосудистые реакции, служащие критерием наличия связей того или иного характера, являются более дифференцированными, чем словесные реакции испытуемых. Авторы оставляют этот вопрос открытым и ссылаются на работу, в которой это явление объясняют возможностью “бессознательного” замыкания связей.

Анализ этих работ и их аналогов приводит в своей монографии А.Р. Лурия, отмечая, что при слишком интенсивной переделке семантических полей путем частой смены подкрепляемого слова происходит полная дезорганизация сосудистых реакций и на плетизмограмме появляются “дыхательные волны”, свидетельствующие о наличии высокого эмоционального напряжения и возможности “срыва”.

Т.Н. Ушакова и А.М. Раевский модифицировали эксперимент Виноградовой-Эйслер путем введения инструкции, по которой испытуемый должен был отвечать словом “да” в ответ на предъявление слов, наименее связанных с подкрепляемым словом “скрипка”. В другой серии испытуемому сообщали, что после слова, наименее связанного со словом “скрипка”, последует электрический удар. Анализ результатов показал, что после наименее связанных со словом “скрипка” слов возникали ярко выраженные оборонительные реакции. Это подтверждает возможность существенной модификации семантических полей внешними воздействиями, в т.ч. семантическими стимулами второй сигнальной системы - словами.

Особо отметим, что, по мнению А.Р. Лурия, фатальными для существования целостной замкнутой смысловой системы являются не те повреждения мозга, которые приводят к повреждению отдельных компонентов или операций речевой памяти (морфологической, лексической, фонематической, синтаксической и семантической) - задние отделы мозга, - а те, которые сопровождаются “просоночными состояниями” - глубинные структуры мозга и особенно лобные доли - и вызывают дезорганизацию целенаправленной мнестической деятельности. Этот нейропсихологический аргумент, подтверждающий влияние глубоких структур мозга на семантические поля, следует учесть при изучении механизмов влияния измененных состояний сознания и эмоций на иерархию семантических элементов.

Тulving понимал семантическую память как тезаурус субъекта, характеризующий его личный опыт о словах и их связях. Он задолго до Ж.М. Глозман и др. отметил, что семантическая память на входе регистрирует только семантику стимула независимо от его физической и сенсорной модальности. “В настоящее время не подлежит сомнению, что человеческая память, прошлый опыт человека организован по семантическому принципу. В этом смысле не случайно выделение такой семантической рубрики как “семантическая память”” (Шмелев А.Г. и др.)

Мы уже показали, что изучать семантическую память, судя по данным литературы, можно различными методами. По классификации А.Р. Лурия они делятся на три группы: ассоциативные, методы шкал и объективные. Эта, на первый взгляд, дидактическая градация и по сей день верна, т. к. все современные методы исследования семантической памяти построены на этих трех китах (см., например, монографию В.М.Величковского). В связи с этим нетрудно интерпретировать в более привычных понятиях и следующее рассуждение: “язык способен группировать ранее разрозненные референты и объединять их в едином новом топике, относительно которого можно сделать коммент” (Брунер Дж.С.).

“Психологический словарь” (1983) определяет: “Психолингвистическое понятие “семантическое поле” представляет собой совокупность слов вместе с их ассоциациями (“ассоциатами”). Имеется несколько попыток экспериментально определить субъективные семантические поля и связи внутри них с помощью методов ассоциативного эксперимента (Дж. Диз) и условного рефлекса ( А.Р. Лурия, О. С. Виноградова).

Исходя из всего вышеизложенного, для создания исследовательской процедуры, необходимой для изучения механизмов патологических процессов в психике, необходимо, чтобы такая процедура включала следующее:

1) анализ семантических полей;

2) анализ неосознаваемых реакций;

3) неосознаваемое предъявление тестируемых стимулов;

4) возможность искусственного придания конкретным стимулам нового сигнального значения с целью шкалирования психосемантических элементов относительно этих реперных.

Таковы, на наш взгляд, исходные посылки для изучения патологических процессов в психике, которые могут позволить получать информацию о ее семантических элементах (Асмолов А. Г.), без учета традиционного разделения на мотивационную, волевую, познавательную сферы. Истоки такого подхода заложил Л. С. Выготский: “... существует динамическая смысловая система, представляющая собой единство аффективных и интеллектуальных процессов,.. во всякой идее содержится аффективное отношение человека к действительности, представленной в этой идее.” (1956).

Существенным выигрышем и случае осуществления такого подхода на практике явится то, что результаты исследования будут представлены в виде вербальных эквивалентов изучаемых психосемантических элементов.

Высказывание И.П.Павлова, приведенное в начале этой главы, уместно вспомнить именно теперь. Когда, по мнению Neisser, в результате развития компьютерной техники изучение психических процессов и явлений перестало казаться противоречивым.

Для полноценного психосемантического анализа, сопряженного с необходимостью оперирования огромным тезаурусом вербальной и иной семантической информации и одновременным анализом в реальном времени больших массивов аналоговой физиологической информации, необходимы компьютеры с предельными для настоящего времени техническими возможностями. Так, по нашим подсчетам, для реализации психосемантического алгоритма, связанного с анализом 80 параметров злектроэнцефалограммы и кластерным анализом семантических элементов, требуется быстродействие порядка 1,8 млрд. операций в секунду и объемы оперативной памяти порядка десятков гигабайт. Необходимы также совершенные средства предъявления стимульной информации.

При наличии инструментальных средств исследования психики станет возможным изучение информационных (семантических) нарушений. В этом случае удастся закрыть пробел, существующий в патофизиологии высшей нервной деятельности. Г.Н. Крыжановский пишет: “Специфическим для человека патогенным фактором, действующим через вторую сигнальную систему, является слово. Патогенными могут быть раздражители, действующие через первую сигнальную систему; они могут вызвать условнорефлекторные нарушения чувствительности, движения и пр.”. Автор отделяет первичные патогенные факторы (яды, гипоксию, антигены и др.) от вторичных, которые появляются в самой ЦНС после повреждающего воздействия в ходе патологического процесса. Среди последних автор упоминает длительно действующие психогенные факторы, вызывающие изменения высшей нервной деятельности, невротические состояния и психозы. Автор считает, что все патологические процессы в нервной системе развиваются по двум типам: по типу “полома” и по типу объединения поврежденных и неповрежденных образований в патологическую систему.

Г.Н. Крыжановский выделяет следующие типовые патологические процессы в деятельности нервной системы:

1) Дефицит торможения. Растормаживание. При возбуждении нейрона происходит ослабление тормозных механизмов, имеющее физиологический характер. Растормаживание, имеющее патологический характер - это такое растормаживание, при котором структура становится малоуправляемой. Условием последнего является дефицит торможения (первичный, например, при действии столбнячного токсина, и вторичный, когда чрезмерная активность нейтрализует тормозный контроль). Дефицит торможения и, следовательно, растормаживание имеют место практически при всех формах патологии высшей нервной деятельности и участвуют в формировании генераторов патологически усиленного возбуждения.Каждый отдел ЦНС оказывает на другие, связанные с ним отделы, как возбуждающее, так и тормозящее влияние. Одно из следствий этого принципа в условиях патологии заключается в том, что при повреждении отдела ЦНС возникает не только ослабление функции этого отдела и активизируемых им структур, но и растормаживание тех структур, которые испытывают тормозные влияния со стороны поврежденного образования. Другое следствие состоит в том, что при выпадении (принцип двойственной функциональной посылки Крыжановского) тормозных влияний могут появляться и превалировать скрытые (тормозимые) в норме возбуждающие эффекты. Характерным экспериментальным синдромом растормаживания является децебрационная ригидность (после перерезки ствола мозга между передним и задним четверохолмием по Ширрингтону). При шизофрении и маниакальнодепрессивном психозе происходит экспрессия патологических генов (растормаживания измененного генетического аппарата).

2) Денервационный синдром. Комплекс изменений в постсинаптических нейронах, органах и тканях после выпадения функциональных влияний. Нейролептики (бутирофеноны, фенотиазины) вызывают фармакологический денервационный синдром из-за блокады дофаминовых рецепторов. Кроме выпадения функций, при денервационном синдроме происходит и растормаживание денервированной структуры. Повышение их чувствительности (закон Кеннона-Розенблюта) имеет место не только в отношении других биологически активных веществ. Возникающее при фармакологической денервации в условиях применения лечебных средств “компенсаторное” увеличение числа рецепторов может привести к рецидиву синдрома, если последний связан с усиленным эффектом нейромедиатора. Так бывает при длительном лечении шизофрении нейролептиками в высоких дозах.

3) Деафферентация. Широко известны клинические наблюдения и экспериментальные исследования, показывающие развитие глубокого торможения при сенсорной депривации.

4) Спинальный шок. Глубокое, но обратимое выпадение двигательных и вегетативных рефлексов ниже уровня перерезки.

5) Нарушения нервной трофики. Нейродистрофический процесс. Развивается вследствие выпадения или нарушения нервных влияний как следствие: а) прекращения функциональной стимуляции в связи с нарушением выделения или действия медиатора; б) нарушения секреции или действия комедиаторов; в) нарушения выделения и действия трофогенов.

К настоящему времени, как мы видим из данной работы Г.Н. Крыжановского, накоплено достаточное количество экспериментальных фактов и клинических наблюдений для того, чтобы выявить среди них общие закономерности и рассмотреть их как определенные типовые процессы.

Среди этих процессов неявно присутствует еще один процесс, в котором основным патогенным механизмом является нарушение семантической структуры психики. Это легко допустить, памятуя об известном действии слова как патогенного фактора. Ведь само слово не содержит никаких биологически активных действующих начал, которые могли бы непосредственно инициировать какой-либо из вышеописанных типовых процессов.

Ясно, что в случае повреждающего действия слова любые возникающие при этом патологические проявления первоначально опосредуются семантическими элементами психики, ведь никакого иного акцептора для слова в психике нет!

Важно при этом помнить, что словом как патогенным фактором не обязательно должно являться внешнее семантическое воздействие. Например, необязательно наличие какого бы то ни было внешнего раздражителя для того, чтобы ранее развившийся интрапсихический конфликт постоянно травмировал психику и сому пациента. В последнее время стали отдавать предпочтение трактовке патологических механизмов неврозов как информационных нарушений. Однако выделить их в самостоятельный типовой процесс и, что главное, приблизиться, наконец, к пониманию механизмов этих нарушений, препятствовало отсутствие инструментальных методов исследования семантической структуры психики. Только с появлением таких методов и концептуальных подходов можно будет придать физический смысл “слову как патогенному фактору”, “взвесить” слово.

В этом случае закроется значительный пробел между огромным количеством нейрохимических, патофизиологических, нейропсихологических, психиатрических и иных сведений о тех болезнях, когда ничем, кроме информационных нарушений, изменения состояния и поведения больного объяснить не удается, и не меньшим по объему набором психологических гипотез и теорий.

Познав механизм таких нарушений, можно будет наметить пути для создания средств их коррекции.

Анализ литературы, которая, прямо или косвенно, имеет отношение к интересующим нас вопросам, дает достаточную совокупность исходных посылок для того, чтобы начать исследования в этом направлении.

“К сожалению, построения живого мира настолько сложны и оригинальны, что смысл их выясняется обыкновенно лишь после того, как физики и техники придут другими путями к другим результатам” (Введенский Н.Е.).