7. ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ - Сборник - Сатпрем

     В каком направлении вести поиски? До сегодняшнего дня "направление" для

нас  и  для  видов,  которые  нам  предшествовали, было определено.  Природа

подталкивала нас в заданные условия, и ничего не надо было искать: тело само

искало  и защищалось, как могло, посреди землетрясений, наводнений,  засухи,

неполадок  в  нашем  способе  питания или  дыхания.  А  то еще  какой-нибудь

астероид  мог  прилететь и повергнуть  нас  в  новый ледниковый период. Но в

любом случае — надо искать в теле.

     Сегодня  тело  тоже  ищет,  но  по-другому,  потому что  оно  полностью

погребено, но не  под тяжестью ледникового периода, а  под  тяжестью периода

технического,  научного  и  медицинского,  который полностью подавляет его и

лишает  его своих собственных свойств, можно  было бы также сказать,  лишает

тело его собственного сознания. Можно было бы также сказать, что этот период

колдовства или, вернее, искажения истины,  этот век фальсификаторов и лжецов

составляет часть природных средств  и таким  ужасающим образом давит на нас,

чтобы пробудить нас  или даже принудить, с помощью какой-то особой асфиксии,

найти эволюционный ключ. Истинный ключ, который открывает  всю эту  историю.

Никогда  не  требуется  "много  народу",  чтобы  сделать новый видовой  шаг:

достаточно небольшого  изъяна  в старой привычной шкуре. Некоторые проходят,

и... там уже другой мир.

     Вот именно, недостаток, изъян. Пока  все это ходит, ползает, летает или

плавает в  общем водоеме, улучшает водоем и условия проживания в нем, но вид

тогда становится  застойным, он становится на  путь регрессии,  постепенного

упадка, как об этом свидетельствует наш новый противочеловеческий вирус.

     И,  Бог  знает,  какими  ошибками  полон  наш  новый,  так  называемый,

человеческий  период,  которые  наша  наука   и  наша  религия  пытаются  по

возможности подправить.  Но наш корабль тонет:  чем старательнее мы улучшаем

наши условия, тем больше они нас отягощают, чем больше мы стараемся рассеять

наши  заблуждения,  тем  сильнее  они  укрепляют  нашу  тюрьму,  чем  больше

"чудесного", тем больше отвратительного.

     Речь идет не о том, чтобы улучшить этот водоем.

     Но тогда, где искать? Как искать в том, что еще не существует?

     Если бы рыбе пришла  в  голову "идея"  поисков,  то,  может  быть,  она

высунула бы  голову из  воды, но она  тотчас  бы увидела или  поняла  своими

жабрами, что там  —  смерть. Для каждого вида переход к чему-то другому

является своего рода шагом  навстречу смерти. Оно еще не существует, но надо

сделать так, чтобы оно существовало.

     Тогда, может  быть,  смерть составляет часть тех условий, которые  надо

изучать. Это над ней  надо высунуть нос, а по возможности и все тело. Но что

мы знаем о смерти? Ровным счетом ничего, если не считать того, что нам о ней

рассказали ученые, колдуны и жрецы  старого водоема, которые являются ни кем

иным, как  верховными Жрецами  прежней Тюрьмы, или,  скорее, стражами старой

тюрьмы. Они вам решительно заявляют, что за прутьями  научной  и медицинской

решеток — "смерть", но это — всего-навсего — смерть их науки.

Это  —  всего-навсего —  условия  их  жизни в тюрьме.  Рыбий  Папа

говорил то же самое.

     И  мы полностью ошибаемся, рассматривая смерть, как некий труп, который

имел несчастье  не  последовать  медицинским предписаниям  или  попасть  под

машину. И потом, по ту сторону решетки нас ждет небо или ад в зависимости от

добродетельных поступков или грехов, совершенных  в старом водоеме.  Или это

— "ничто",  но с  тех пор,  как  существуют  эти  смертельные  "ничто",

совершается, тем не менее, происхождение всевозможных видов.

     Но  если  было что-то  иное  за  прутьями наших решеток? Если там  было

другое солнце, как у маленьких амфибий, выбравшихся на песок?

     И как перейти на другую сторону, оставшись живым? И все-таки при каждом

эволюционном переходе  находится своего  рода  умерший,  который  остается в

живых. Первый  мутант, который скачет  рысью, ползает или извивается. Каждый

переход  совершается  через ту или  иную смерть. Каждая  смерть  открывается

новой формой жизни.

     Ведические  риши говорили о "великом переходе", masah patah. Это —

очевидно  —  первое  направление, в  котором надо вести  поиски, но  не

извращенными способами,  не  с помощью  микроскопов, пробирок и теорий; надо

искать в своем собственном теле.

     Искать смерть? В своем собственном теле?

     Но где она, за пределами наших медицинских справочников? В каком уголке

тела  притаилась она? Если хочешь  сразиться  с врагом, надо крепко ухватить

его за что-нибудь: за полу его одежды или за пробоину в его кольчуге.

x x x

     Но смерть надо не "искать",  она вся здесь.  Это самое реальное и самое

невидимое из того, что есть  на  свете. Все великие открытия очень просты  и

совершенно  не  понятны,  потому  что  они  противоречат  очевидному,  столь

основополагающему, столь "естественному", наконец, что это  не соответствует

ничему в нашем сознании.

     Если бы крестьянину,  жившему  в средние века,  сказали  бы,  что Земля

— круглая, он вытаращил бы  глаза, поскреб затылок  и ответил: "Ну, что

же, может быть, хорошо,  если так. Но  мое поле остается  плоским. И в любом

случае, круглая она или квадратная, ходить по ней можно, а это главное".

     Я  провел около двадцати  лет возле Матери, но осталось  что-то важное,

чего так и не понял до конца, как крестьянин средних веков. Однажды, когда я

высказывал Ей какое-то свое соображение, Она воскликнула: "Но мой постоянный

опыт говорит мне, что жизнь и смерть — это одно и то же!"

     Тогда я  понял  ее  слова так: состояние, которое называют "жизнью",  и

состояние,  которое  называют  "смертью"  (с другой стороны некоей могилы  и

некоей круглой Земли) — это  одно и то  же: есть жизнь после  смерти, и

эта жизнь  имеет такое  же  право на существование, как  и  наша. Это —

очевидно! И надо  быть полным идиотом,  чтобы не понимать этого,  но это уже

совсем другая история. Но Мать хотела сказать  не это!  Она хотела  сказать,

что  сама  наша жизнь  есть не что иное,  как  смерть:  нет той стороны,  мы

заключены внутри.  Или, иначе говоря, мы стоим  с плохой стороны,  где жизнь

еще и не начиналась.

     Для  того человека,  которым я был тогда, пятнадцать  или  двадцать лет

назад,  это  было  непостижимым. Мое  поле оставалось  плоским.  И  для  тех

полностью интеллектуализированных существ,  которыми все мы являемся, —

это что-то  вроде игры ума,  жонглирования  словами. Берут белое и  говорят:

"Это — черное". Или берут весь  мрак нашей жизни и говорят: "Это —

белое". А что это меняет? Но это меняет все!

     Нельзя ничего понять  в  этом фундаментальном открытии (и понять —

это  еще  ничего  не  значит,  если  не  сделаешь  это  образом  жизни),  не

освободившись от интеллекта и не  придя к состоянию простого и  чистого тела

или  к  состоянию  высшего  животного,  каковым  мы и  являемся  под  нашими

всевозможными  одеждами.  То  есть, к  физическому  состоянию, о  котором мы

совершенно  ничего  не знаем  и  которое,  тем не менее,  хранит в себе нашу

тайну.  Если   бы  какое-нибудь  животное  —   рыба,   например,  могло

чувствовать, что его  состояние смертельно,  как это  чувствовала  Мать, это

должно  было  бы значить, что оно  уже знает о  другом  состоянии, в котором

дыхание  сливается с жизнью. И именно  по отношению к этому новому состоянию

оно  могло бы высказаться так: "Я  пребываю или прибывало в состоянии смерти

по отношению к другой, Солнечной жизни".

     Но что хотела сказать Мать?

     Я  это понял позднее, когда сам приступил к работе, когда я прикоснулся

к  обнаженной материи, к телу, лишенному своих  приспособлений и даже  своих

атавизмов,  потому  что  нас  этим  не  обманешь;  даже  младенец  рождается

полностью обнаженным.  То, что  хотела сказать Мать, — гораздо глубже и

существеннее. Дело  не в том только, что жизнь  одного вида является смертью

по  отношению к  жизни  другого  вида, как смерть  рыбы  является жизнью для

ящерицы, греющейся под лучами солнца. Нет, совсем не в том.

     Тут — вся жизнь, все, что мы  привыкли называть  жизнью, начиная с

первых сине-зеленых  водорослей в Гренландии или с первых кольчатых  червей,

наконец, то, что мы называем первой  жизнью на  Земле,  — все это  есть

состояние смерти. Жизнь  никогда не зарождалась! Ее, просто-напросто, еще не

было. Тогда, когда жизнь еще только зарождалась, смерть уже настигла нас и с

тех пор пожирает беспощадно один вид  за  другим: это — смерть, которая

живет.

     "Но  моя   Земля  остается  плоской"  —  скажет  тот  образованный

крестьянин, которого мы все из себя представляем.

     Оставим ученых крестьян в их неведении; но для нас, тех, кто ищет, тех,

кто задыхается и  неловко чувствует себя  на этой круглой Земле,  — это

колоссальный ключ.

     Есть  нечто  физическое, Мать была полностью физической и  обремененной

девяносто пятью  годами человеческого  опыта, нечто физическое в теле нашего

звериного вида, что является зарей первой жизни на Земле: о  чем знала Мать,

и что позднее узнал и я. Нечто, о чем мы еще ничего не знаем, и о чем ничего

никогда не знал ни один  из видов,  существующих на Земле. Оно придет, чтобы

взбунтовать всю Землю, чтобы изменить ее лик. Шри Ауробиндо говорил:  "Мятеж

против Природы, всей целиком".

     Мы живем в каком-то подобии  концентрационного лагеря,  и в этом земном

невидимом  концентрационном лагере  (очень привычном для  нас) мы  наблюдаем

некий феномен, который мы называем "смертью", и  мы говорим: это — тиф,

это —  истощение,  это — злодейство  подлого  соседа,  это  —

несчастный случай  ил это — сердце или печень, или  рак, или преклонный

возраст, или — я  не знаю, что еще. Но  это неправда!  Не  болезни,  не

возраст  и не физиологические  показатели приводят  нас к смерти: сами стены

концентрационного лагеря умерщвляют все, что находится внутри. Но это меняет

все! Это меняет весь наш образ жизни.

     Нам нужно изобретать не тридцать шесть тысяч препаратов пенициллина, не

тридцать  шесть  тысяч   сверхзвуковых  самолетов,  не  другие  бесчисленные

"трюки", чтобы превозмочь нашу изначальную  слабость: надо оздоровить стены.

И тогда выздоровеют все. Надо выйти из лагеря, и тогда начнется новая Жизнь.

     Исцеление — в физическом, говорила Мать.

     Мы все заключены в некую черную башню, невидимую и бесконечную для нас;

и в  этой  башне мы живем привычной для нас жизнью,  видим привычный для нас

свет и совершаем многочисленные "чудесные" открытия. Мы даже можем наблюдать

всю  Вселенную сквозь  стены нашей башни.  Мы  даже используем частицы нашей

башни,  чтобы делать "чудеса": атомные,  электронные,  медицинские, любые на

выбор.  Мы  можем  летать  внутри нашей  башни  и  заниматься  генетическими

махинациями с целью улучшения нашего ночного вида. И вдруг башня рушится.

     И появляется нечто иное. Нечто совсем иное.

     Мы никогда не рождались,  мы никогда не были "людьми" — у нас было

только сумеречное зрение, как  у аксолотлей  в  подземных озерах Мексики. Мы

никогда не видели  дневного света, никогда не  видели  жизни, мы были живыми

мертвецами.

     Наши стены рухнут.

     Будет другая Земля.

     Откроются "иные небеса", какими их видел Иоанн из Патмоса.

     Вспыхнет Свет, каким его видели ведические риши пять или семь тысяч лет

тому назад:

     Они разобьют вдребезги горную скалу криком...

     Они сделают в нас проход.

     Они откроют дневной Свет и солнечный мир...

     Оплодотворенная гора раскроется (наша материя, наша башня).

     Совершится высшее рождение.

     Раскроются небеса.*

     Примечание: * Риг-Веда, I, 71, 45