Заключение. - Сумма антропологии (кардинальная типология людей) - Диденко Борис Андреевич

В свете обрисованной в основных своих чертах концепции кардинального различия людей совершенно по-иному, более отчетливо и ясно видятся все основные вопросы социологии, истории, искусства. Религии. Если это и не новый уровень, то по крайней мере — это новая и более определенная позиция, позволяющая ставить более конкретные и емкие вопросы Бытию. Если воспользоваться игровой терминологией, с каламбурным. подтекстом “вся жизнь — игра”, то станет ясно, что наша новая позиция в карточных играх соответствует моменту вскрытия прикупа. И хотя это “новое знание” может оказаться весьма существенным для дальнейшей судьбы человечества, но так как оно все же носит дискредитирующий и далеко не лестный для людей характер, никак не способствующий его позитивному восприятию, и кроме того оно явно невыгодно суперанималам и суггесторам, а сила пока еще в руках этих “динатов” — сила незнания, то поэтому естественно ожидать стремления оставить это знание навсегда в прошлом: “зарыть прикуп, не содержащий козырей”.

Но давно уже пришла пора довести до всеобщего сведения всю эту “историю с человечеством” и достичь осознания простыми людьми той духовной пропасти, которая изначально лежит между ними и заправляющими в этом мире хищными “динатами”. Нужно отметить, что понимание этого кардинального различия давно уже носится в воздухе, существуют сотни и тысячи описаний и фиксаций на каждом шагу его проявлений. Так что давно уже назревала необходимость более четкого формулирования и сведения воедино разрозненных фактов, концепций и гипотез, что и сделала предложенная Концепция (конечно же далеко не самым лучшим образом, здесь требуется работа сонма ученых плеядного типа), главная сила которой состоит именно в компилятивности, которая понимается здесь как удача в собирании из разрозненных кусочков и фрагментов некоей цельной картинки, но своей сути сравнимой с изобличающей преступника фотографией. Результаты подобного прозрения человечества могут стать впечатляющими. Вполне возможно, что это и вызовет поначалу жуткую реакцию со стороны хищных, похожую по своим внешним признакам на беготню крыс и суету тараканов при включении наконец-то долгожданного света в мерзко запущенном жилище. Но все же, в конце концов, должен будет оформиться некий — в общем-то терпимый и достаточно либеральный — социальный бойкот хищных, некое подобие брезгливого отношения японцев к своим буракуминам. И если не принимать во внимание неоправданное — точки зрения европейцев — ханжество японцев в этом вопросе, то здесь можно увидеть явную аналогию.

Буракумины убивают животных — они, собственно, мясники (весьма “уважаемые” люди в других странах). Хищные же убивают и — в “лучшем случае” — мучают людей. Т. е. японцы создали в некотором смысле если и не прецедент, то уж во всяком случае — социальный рабочий макет. Конечно же, сравнимо это все между собой в такой же точно степени, в какой японские карликовые сосны и дубы в уютном домике можно сравнивать с настоящим лесом во время бури.

Тем не менее, результаты подобной “всеобщей забастовки” человечества трудно переоценить. Это — как бы шагнуть на следующую ступень, автоматически оставив на нижней войны, государственные репрессии и чудовищные формы насилия. Без вмешательства хищных человечество двинулось бы вверх, уже не отягощенное парой равноувесистых ядер — “добра и зла” — на ногах, а лишь преодолевая постоянную, но в общем-то весело разрешаемую проблематику в русле “ума-недоумия”, при объективном взгляде на вещи не имеющую права быть для кого-то обидной: все люди по большому счету “хоть и умные, но дураки”.

Но людям необходимо оценить реальные усилия, которые от них потребуются при совершении такого шага восхождения. Дело в том, что то дружное взаимоистребление, которое начали хищные, подняв как знамя ухваченную ими “кость добра и зла , просто так, одномоментно закончиться не может, ибо для хищных окончание этой борьбы означает также и конец для них самих: как в социальном плане — в виде вырождения старой морали оправдания некоторых (якобы справедливых) форм насилия, так и в смысле самого их физического существования — они попросту не смогут жить в мире без насилия, те же войны для них — это лучшая пора в их жизни, “война, бой — вне этих слов они не знают истинного счастья” (здесь имеется в виду не “счастье” рядового, не “величие и неволя солдата”, но именно “командирские радости”). В мирное время этот нестерпимый зуд стремления к борьбе ради борьбы приводит к тому, что хищные начинают поиск и созидание врагов, подобно тому как азартный без меры картежник ищет себе партнеров среди кого угодно, соглашаясь играть на самых смехотворных условиях. Но к сожалению, созидание врага хищными имеет совершенно иные масштабы, что и делает жизнь людей столь невыносимой и нестабильной. Ведь все эти Михасевичи, Сивко и другие Джеки-Потрошители — в одиночку режущие и душащие женщин и детей маньяки, вышедшие на звериную тропу своей “свободы” — совершенно справедливо признаются медэкспертами нормальными, т. е. здоровыми: у них действительно нет ни малейших психических патологий или умственных (— рассудочных) расстройств. Но у них нет разума: хищные морально невменяемы по выражению Гегеля, и то, что их расстреливают, совершенно справедливо, но в то же время “эффект” этого отстрела слишком

ничтожен для достаточного бы “очеловечивания человечества”, ибо они — всего лишь немногие “сдуру выскочившие на свет”, не смогшие удержаться в социальных структурах, в то время как большинство их “коллег по зверству” оставшихся на “боевых” постах (!) орудуют не менее чудовищным образом, с тем лишь отличием, что их деятельность носит опосредованный характер, большинством людей не то, чтобы не замечаемый, но скорее — вытесняемый из сознания до тех пор, пока ужас не коснется их лично, чужое горе по-прежнему мало кого волнует, и в этом плане эгоистичная беззаботность людей — наследие приматов -необычайно отягощает их.

Так что до тех пор, пока хищные не будут “профессионально” переориентированы и отстранены от любой работы с людьми, так оно и будет все по-прежнему: т. е. продолжится страшный, но уже недолгий, путь человечества в — уже последнюю — пропасть… Dixi.