ГЛАВА ВТОРАЯ. ВОЛЯ ДРУГИХ - Школа сновидений - Ал.Панов

Женщине снится, что ее преследует по пустым улицам ночного города огромный голый негр. Она бросается в один переулок, в другой, третий — и в отчаянии застывает: тупик. Будучи в такой безвыходной ситуации, она разворачивается и яростно кричит:

«Ну, что вам от меня нужно?».

На что негр, недоуменно пожимая плечами, отвечает: «Я не знаю, мэм, —это же ваш сон».

У каждого из нас свой способ позволять себе прыжок в не­известность. Этот способ есть персональный миф.

Его присутствие — это вкус создаваемых нами историй. По­водом ощутить вкус историй, извлекаемых из небытия другими сновидцами, может стать сильная эмоция (например, любовь) или непривязанность к энергетике собственных историй.

Магические реальности, создаваемые разными людьми или группами людей, «сосуществуют», пересекаются как в нашей повседневности, так и в наших снах. Увидеть, как это происхо­дит и насколько это обуславливает наше поведение «там» и «тут» можно в «дальних» сновиденческих путешествиях. Дальние они только относительно тех общих-личных «шумов», которые про­изводят люди и днем, и ночью.

                                                    1

Любое присутствие, будь то человек, животное или тонко­материальная сущность, изменяет направление сновидения, скорость его протекания и скорость, с которой мы это сновиде­ние забываем.

Чем более глубокими знаниями обладает «другой», тем боль­ше шансов у нашего сновидения на присутствие Силы и высве­чивание того, к чему мы стремимся (или могли бы стремиться, если бы могли хотя бы предположить, что нечто подобное су­ществует).

И, наоборот: пелена иллюзий «другого» становится нашей частью (обычно ненадолго), если мы достаточно полно прожи­ли темы этих иллюзий.

Вопрос « в чьем присутствии спать?» не менее тотален, чем вопрос «с кем общаться?».

Конфликт между вашим миром и внутренным содержанием видения другого обостряет восприятие только на начальных этапах сновидений и в дальнейшем становится «помехой или чем-то излишним».

Сновиденческая задача, непосильная для одного, может быть решена несколькими объединившимися сущностями. Конечно, если «общая» задача является естественно общей для них, то есть поставлена духом.

Основная трудность такой работы — сохранить чистоту и остроту восприятия, поскольку число имеющихся проблем умножается на число присутствующих. Также труднее «отпуститься» от той ветви древа жизни, на которой мы «сидим», посколь­ку тотальное доверие к другому действительно не заменимо ис­кусственными суррогатами, а само по себе встречается не так уж часто.

Зато общие, резонирующие друг с другом в намерении рос­та, приобретают особую силу.

                                                 2

Внешние влияния, создающие сны и сновидения — будь-то полная луна или изменение эпохи, приближение природного катаклизма или намерения ваших родственников относительно вас, — интересны как шанс почувствовать себя частью мироз­дания, услышать «гул волны» целого над той частью берега, ко­торую вы видите.

Для того, чтобы услышать что-то извне, нужно ьыйти из «сво­его», отрешиться от собственных шумов. Чувство открывающе­гося пространства, с которого начинается выход из снов, со­тканных нашими чувствами, мыслями, желаниями, в реальность сновиденческих событий, — чему то в нас необходимо как гло­ток свежего воздуха. Мирок, в котором мы занимаем основную часть, мирок, замкнутый в скорлупу, дает «течь», когда снови­дец ускользает в открывшемся направлении, в неизвестное Силы и пустоты, и полноты.

                                                  3

Воспринимая что-либо, мы придаем явлению вкус собствен­ного присутствия, накладываем отпечаток своего типа гармо нии. Встречаясь с энергетическим потоком, которому кто-то уже придал «форму», мы встречаемся с чужими снами.

Можно смотреть сны других людей так же, как слышать чьи-то мысли. Такие сны легко смешиваются с открытиями собствен­ных иновременных потоков (например, впечатлениями прошлых существований).

В повседневной жизни мы легко поддаемся влияниям дру­гих людей, пока в нас не созрело свое, достаточно отчетливое и целостное понимание происходящего. Также и в «ночном» дыхании наших тел смешение с другими существами возможны. Они происходят, только пока мы недостаточно знаем вкус са­мих себя.

Пока мы опосредуем реальность снами, такие смешения почти неконтролируемы. Когда рассматривается опыт уже сно­видений, можно говорить о больших шансах истинных воспри­ятий по сравнению с бодрствующими состояниями сознания (во всяком случае, это наверняка так — для определенного типа людей). Более широким правилом является то, что пробужде­ния «там» и пробуждения «здесь» — взаимосвязаны.

                                                   4

С осознанием присутствия следов других существ в тех об­ластях, которые принято называть «внутренним миром», появ­ляется проблема разделения на «мое» и «не мое». Возможно наи­более целесообразен здесь следующий подход: чтобы к вам ни приходило (будь то игра существования как встреча с другими или как открытие самого себя) в любом случае оттенок загадки

будет действителен. Если вы поймете увиденное абсолютно точно, вы «растворите» образы сна.

И все же, в самой глубине предмета исследования (или уже за ним) всегда будет оставаться воздух неизвестности.

Усилия по разделению на «мое» и «не мое», как и любые трак­товки вообще, всего лишь адаптационная работа, сопутствую­щая видению тайны творения. Для сновидения это особенно справедливо, так как сновидение не есть опыт ума — это опыт зрения-ощущения, зрения-знания. И чего-то еще.

                                                   5

«Я просыпаюсь во сне от чувства, что в темноте комнаты, где я сплю, есть кто-то еще. Это тот же дом, его формы совпадают с физическим домом, в котором я уснул, здесь тоже ночь Присутствие существа или силы, пробудившее меня, не пугает но слегка тревожит, как и весь этот мир, безграничный и неизвестный.

Из смежной комнаты выходит моя бабушка. Наяву она дав но умерла. По-прежнему темно, но тело и одежды вошедше светятся ровным золотым свечением, и я прекрасно ее виж, Краем глаза замечаю, что мое тело тоже объято подобным свь чением.

Я понимаю, что сам мир, в котором мы с ней бодрствуем таков, и если ты здесь, то у тебя такое тело. Или если ты знаешь, можешь знать свое тело таким, то ты проснешься здесь. При жизни моя бабушка была христианкой. Здесь это видно — ее тускло-золотые одежды, ее свет — они из того же источника, что и мистический заобразный свет христианства. Она подходит ко мне. Я ей доверяю и чувствую ее муд­рость. Она покрывает мне голову какой-то тканью типа парчи. Я понимаю, что происходит некое таинство, может быть она благословляет меня.

Позже она объясняет и показывает: люди идут разными пу­тями и эти пути не сводятся к одному, они действительно раз­личны и до конца. Следование каждой религии — это прида­ние своему светящемуся телу определенной формы и проявле­ние специфичного, присущего этому пути света. Я вижу это как разные направления светящихся борозд-волокон тела челове­ка на уровне живота...»

«Мы чувствовали приближение опасности и готовились к ней — складывали в дом оружие и продукты, потом все заперлись в этом доме. Каким-то образом, в последний момент я остался вне дома. Сначала по улицам, с той стороны, откуда мы ожида­ли приближающуюся силу, пошли танки и другая военная тех­ника. От них я легко прятался за домами. Потом я увидел, что с той же стороны идет сплошная цепь солдат. Сразу стало понят­но, что от них никуда не уйти. Я сел на корточки и стал ждать их приближения и того, что это повлечет за собой.

Страха не было — от солдат исходило ощущение, что они — не совсем люди. Это никак не проявлялось в их форме. Какая-то специфическая холодность и безразличие их взглядов натал­кивала на мысль о их внеземном происхождении. Они были начисто лишены золотого свечения, присущего живым суще­ствам.

Всех людей, попадавшихся им, они арестовывали — не аг­рессивно, как бы выполняя работу, и перепроваживали в бара­ки и подвалы на территории своей базы.

В этих помещениях (озирая их изнутри, я назвал бы их целы­ми «уровнями мира», т.е. слоями психики и жизни, способом мироощущения, в котором можно пребывать неограниченное количество времени), располагались обширные производства. Здесь трудилось множество и множество людей. Все они до­вольно хорошо содержались, регулярно питались, нормирован­но работали, нормированно отдыхали. Пребывание здесь да­вало им уверенность в завтрашнем дне, но не оставляло им выбора. Они были рабочей скотиной, жизнь которой строго регламентировалась. Здесь не было воздуха свободы. Большин­ство людей это, видимо, устраивало. Они довольно сносно при­нимали отсутствие движения и познания взамен на уверенность в завтрашнем дне.

Пока меня вводили в курс дела, где я буду питаться, где спать, что делать —я заметил, что привели мужчину, который чего-то настолько испугался, что даже не мог самостоятельно идти. Где-то в более закрытых от людей помещениях у них была игра, и в ней был шанс обрести свободу. Мужчина, которого привели, видимо, едва не спятил от страха, и его, с тем же безразличием, вернули на работу, как не прошедшего игру.

Я вызвался пойти поиграть, посмотреть, что же там делает­ся, и меня взяли. Часть комнаты, в которую меня привели, за­нимала беговая дорожка, упирающаяся в экран, на котором изоб­ражение дорожки продолжалось. По условиям игры, я должен был вбежать в экран и далее реагировать уже на непосред­ственные изменения местности. Предварительно было извест­но только, что нужно подняться на какую-то гору и, обежав статую, спуститься по другому склону.

Замысел игры можно выразить как проверку на отрешенность от чувства собственной важности (статуя) и скорость из­менения состояния сознания, — непредсказуемость развития сюжета сопровождалась смертельной опасностью выйти за пре­делы программы и оказаться в абсолютной пустоте. Хотя, как показали дальнейшие события, там — не так уж пусто.

После недолгого путешествия я все-таки вышел за пределы программы, и наблюдающие за моими движениями решили, что игра окончена. По их мнению, человеческое сознание должно в подобных условиях погибать. Вокруг все исчезает, и я оста­юсь во тьме. Далеко внизу я вижу луч света, благодаря хоть какой-то плотности его потока относительно окружающей пус­тоты я «приземляюсь», возврашяюсь к экрану и выхожу из него. В моем сознании нашелся режим работы, отношение к миру, гармоничное для этого пространства. Поэтому я остался цел.

В комнате программистов никого не было. В глубине кори­дора один из них готовил два шприца, — на тот случай если я все-таки вернусь. Уколы, видимо, предназначались для стира­ния памяти о происшедшем. Я выскочил в окно слева и побе­жал к воротам. Опаздавший смотритель прокричал мне вслед, что у меня нет никаких шансов.

В зоне никого не было, только у самых ворот из вагончика вышли часовые. Мне удалось миновать их и выбежать за воро­та. Я ожидал погони, и, действительно, вскоре по дороге по­шла военная техника. Когда первые машины прошли мимо, я понял, что это не относится непосредственно ко мне.

Я отошел на обочину и стал наблюдать. Это была какая-то необычная «флуктуация» зоны. Необычной она была потому, что вскоре за военной техникой пошли множество машин, в которых сидели очень хорошо одетые — смокинги, вечерние платья — «они», мужчины и женщины.

Ошеломляла грандиозность происходящего — будто мура­вьи, услышав нечто вне муравейника, устремились на зов. По всем дорогам множество машин (я как-то видел разом все эти битком забитые машинами дороги) везли их к некоему месту сбора, — кажется, это было кладбище.

Чувствовалась отдельность того, что происходит с ними. Это была совершенно их игра, мистерия, в которой люди были толь­ко свидетелями. Со стороны кладбища пошла волна силы, вспышка невидимого света, беззвучное эхо взрыва.

Когда я поднялся на ноги, на обочине стояли еще несколько человек, и мир неуловимо изменился. «Их» нигде не было.

Они исчезли в результате взрыва — полностью анигилировались.

Где они? — спросил я у стоявших рядом. — Их больше нет на земле, — ответили мне».