2.1. Проблема объектной специфики психологического эмпирического исследования (эксперимента) - Экспереминтальная психология- Дружинин В.Н.

В этой части мы будем обсуждать специфику психологического эм­пирического исследования на примере экспериментального метода. Предыдущее изложение касалось эмпирического психологического исследования, рассматрива­емого с точки зрения специфики его предмета — психики. Психика есть особый предмет, поэтому и логика психологического эмпирического исследования отлича­ется от логики эмпирического исследования в естественных науках.

Но психология специфична и по своему объекту, в качестве которого может вы­ступать живая особь, человек как индивид, группа людей, общность. Если мы прове­дем разграничительную линию между человеком и остальным животным миром и будем в дальнейшем вести речь только об общей и дифференциальной психологии человека (заранее извинившись за неоправданное сужение содержания понятия «объект психологического исследования»), то можно заметить, что понятие «объект психологического исследования» по своим качествам будет тождественно понятию «субъект исследования». В том и в другом случае познает и действует человек. А ко­гда человек познает человека, всегда возможна смена позиций и, соответственно, человек-испытуемый может стать исследователем, и наоборот. По крайней мере, в других науках (не только естественных, но и гуманитарных) теоретически не пре­дусмотрен такой случай, когда образец горной породы (допустим — кусок кварци­та) или текст на старонемецком языке наблюдают и совершают манипуляции с ис­следующим их минерологом или лингвистом.

Однако такая ситуация вполне реальна для психологического эксперимента, тем более — открытого наблюдения, особенно в том случае, если испытуемый обладает определенной квалификацией в области психологии. Многие авторы считают эту проблему проблемой одного из артефактов и говорят об «испорченных испытуемых» (испытуемых, которые знакомы с нормой психологического эксперимента). Но с распространением психологической культуры, вероятнее всего, многие испытуемые будут «испорченными». По крайней мере, потребуется сознательный отказ от позиции субъекта и переход на позицию объекта исследования в необходимых случаях, а специалисты прекрасно знают, как ограниченны возможности сознательной регу­ляции поведения.

Проблема субъектности объекта психологического исследования не нова. Она рассматривается в качестве специфичной именно для эксперимента, наблюдения и измерения, тогда как на стадии интерпретации данных и теоретического осмысле­ния двойственную на первый взгляд субъект-объектную сущность испытуемых мож­но не учитывать.

Разумеется, перед теоретической психологией давно стоит задача рассмотрения психологического эксперимента и решения проблемы его описания, которая явля­ется следствием двух основных противоречий психологического эксперимента: про­тиворечия между задачей экспериментатора исследовать испытуемого как объект и невозможностью решить эту задачу без включения испытуемого в качестве субъек­та экспериментальной деятельности, а также задачей исследовать субъективную ре­альность испытуемого как объективную и невозможностью ее измерить непосред­ственно ввиду ее субъективности.

Хотя эксперимент в психологии применялся и до В. Вундта, но, как известно, именно Вундт дал теоретическое обоснование его применению. При этом он исхо­дил из того, что экспериментальный метод вводился только в физиологическую пси­хологию, поскольку физиология для психологии является вспомогательной наукой, как физика для самой физиологии. Таким образом, физиология дает психологии эк­спериментальный метод, который развивается «сообразно с чисто психологически­ми целями» [Wundt W., 1898]. Тем самым В. Вундт ориентировал психологию на методологическую парадигму естественных наук. Однако экспериментальная про­цедура рассматривалась в теории как система воздействий на экспериментатора-испытуемого для управления процессом его интроспекции. Ассистент, осуществ­лявший деятельность по организации этих воздействий, не рассматривался в нор­мативной модели эксперимента. Такое слияние субъекта и объекта исследования противоречило установкам классического естествознания и было отвергнуто бихе-виористами, которые последовательно осуществляли естественнонаучную програм­му в психологии, рассматривая эксперимент как систему аппаратурных воздействий на объект, осуществляемых экспериментатором с целью познания свойств объекта.

Экспериментальная процедура рассматривалась с позиций экспериментатора, и естественнонаучная экспериментальная модель без изменений переносилась в пси­хологию: «...научная психология стремится включить в сферу науки познание чело­века и животного, рассматриваемых ею как часть природы» [Wundt W., 1898].

Но эксперимент на человеке, в отличие от эксперимента на животных, включает в свою структуру инструкцию испытуемому. Ее значение выявилось в первых же психологических экспериментах, например при создании у испытуемых моторных и сенсорных установок времени реакции. Восприятие инструкции испытуемым иссле­довалось психологами Вюрцбургской школы, в частности Н. Ахом. Но если испыту­емый способен преобразовать нормативную задачу, то он не реактивен, а активен в экспериментальной ситуации. Следовательно, проблема учета этой активности тре­бовала конструктивного решения.

Эксперимент в естествознании является трудовой задачей для экспериментато­ра. С этой точки зрения структура трудовой задачи и структура эксперимента тож­дественны.

На это, в частности, обращает внимание Г. И. Рузавин [Рузавин Г. И., 1961]: экс­периментатор с помощью своих орудий труда (приборов) воздействует на объект, чтобы лучше выяснить его свойства, как рабочий воздействует на предмет труда, чтобы преобразовать его форму.

Соответственно, существует тождество активности испытуемого в эксперимен­те и трудовой деятельности: испытуемый выполняет задание, имеющее норматив­но-одобренную структуру, преобразуя экспериментальную ситуацию в соответ­ствии со своими мотивами и целями, получая вознаграждение за работу.

Впервые попытку проанализировать психологический эксперимент с точки зре­ния активности испытуемого как субъекта экспериментальной деятельности пред­принял Л. С. Выготский [Выготский Л. С., 1984].

Он отмечал, что до сей поры все психологические методики были построены по одной схеме: стимул—реакция. Эта схема восходит еще к В. Вундту.

Нормативная структура современного Выготскому эксперимента отличалась от схем первых экспериментов только по пониманию и использованию входящих в него компонент, а не по формальной структуре. Л. С. Выготский указывает, что схема «стимул—реакция» рассматривает психику испытуемого как реактивную, а реак­тивность характерна для низших психических функций. Он считает активность свойством высших психических функций, поэтому подчеркивает, что эксперимент по схеме «стимул—реакция» тождествен эксперименту в естествознании и адеква­тен только для исследования низших психических функций. В остальных случаях должен применяться так называемый «инструментальный метод», предусматрива­ющий активное вмешательство человека в ситуацию, его активную роль, поведе­ние, состоящее во введении новых стимулов [Выготский Л. С., 1984].

Тем самым Л. С. Выготский вводит трехчленную модель эксперимента (рис. 2.1).

Как отмечает сам Л. С. Выготский, состав инструментального акта аналогичен структуре трудового акта и с точки зрения естественнонаучного эксперимента мо­жет быть сведен к системе «стимул—реакция», так как инструмент может быть рас­смотрен как элемент множества стимулов. Модель Л. С. Выготского описывала нор­мативную структуру психологического эксперимента, но не рассматривала процесс его претворения в действительность и не выявляла причин активности испытуемого в эксперименте по преобразованию экспериментальной ситуации.

Решить проблему активной роли испытуемого в эксперименте призван был ин-дивидуально-деятельностный подход, при котором в качестве начала координат опи­сания психологического эксперимента используется испытуемый.

В работах сторонников деятельного подхода эта позиция четко определена. В частности, М. С. Роговин пишет: «Методологической основой психологического эксперимента является разработанное в советской психологии понятие деятельно­сти и выделение главных ее характеристик» [Роговин М. С., 1979]. Основываясь на подхо­де, рассматривающем деятельность преиму­щественно как индивидуальную предметную деятельность, Г. Е. Журавлев дает следующее определение психологического эксперимента:

«Эксперимент — это деятельность человека-испытуемого, направленная на выполнение задания» [Журавлев Г. Е. , 1977]. Поскольку активность присуща не только челове­ку, но и другим объектам исследования (высокоорганизованным животным), то вста­ет проблема конкретизации этого понятия. Г. Е. Журавлев рассматривает две фор­мы специфически человеческой активности в эксперименте деятельность и обще­ние. Поэтому первое определение дополняется следующим высказыванием: «Любой психологический эксперимент можно рассматривать как общение экспериментато­ра и испытуемого, имеющее известную предысторию в экспериментальном задании, реализующемся в форме эксперимента. Целью общения является конструирование определенной деятельности испытуемого, осуществление деятельности в соответ­ствии с нормой эксперимента, получение продукта деятельности в форме экспери­ментального результата и интерпретации этого результата» [Журавлев Г. Е. , 1977].

Таким образом, предлагается схема: общение экспериментатора и испытуемо­го — индивидуальная деятельность испытуемого. Едва ли случайно при таком опи­сании отсутствует деятельность экспериментатора по организации эксперимента, и, более того, индивидуальные деятельности испытуемого и экспериментатора и об­щение между ними не рассматриваются в качестве составляющих совместной деятельности по исследованию психики испытуемого. При указанном подходе возника­ет возможность определить психологический эксперимент нормативно как задачу совместной деятельности экспериментатора и испытуемого, а процессуально — как процесс совместной деятельности по исследованию психики испытуемого, и с этих позиций рассмотреть проблему влияния экспериментатора на испытуемого и при­нятие испытуемым задания. Однако Г. Е. Журавлев сосредоточивает свой анализ на последней проблеме — проблеме нормы психологического эксперимента и ее воп­лощения в деятельность испытуемого. При этом следует отметить, что Г. Е. Журав­лев выявляет теоретический ключевой момент в распределении труда между испытуемым и экспериментатором, заключающийся в том, что испытуемый в психологическом эксперименте берет на себя часть функций экспериментатора [Журав­лев Г. Е.,1977].

Последовательное проведение индивидуально-деятельностного подхода в реше­нии проблемы принятия испытуемым экспериментального задания и адекватного его воплощения предполагает, что основной детерминантой этих процессов являет­ся мотивация испытуемого, поскольку именно мотивация является переменной, оп­ределяющей индивидуальную деятельность. Но этот подход позволяет только учи­тывать влияние мотивации постфактум, но не управлять ею, так как постановка за­дачи управления требует учета особенностей взаимодействия испытуемого и экспериментатора, т. е. выхода в описании эксперимента за пределы деятельности испытуемого. Кроме того, задача управления предполагает рассмотрение этого вза­имодействия не как источник артефактов, а как необходимое условие получения адекватных знаний об особенностях психики испытуемого. Аналогично проблему включения испытуемого в эксперимент можно решить только с позиции социально-психологического подхода, рассматривая потенциального испытуемого и экспери­ментатора как малую группу.

Таким образом, можно отметить односторонность деятельностного подхода к ре­шению проблемы психологического эксперимента, а также невозможность решить с его помощью стоящие перед методистом задачи.

Социально-психологический подход к психологическому эксперименту смещает акцент при описании его процедуры на взаимодействие испытуемого и экспериментатора. В исследованиях социальных психологов были выявлены воздействия раз­личных факторов, определяемых взаимодействием испытуемого и экспериментато­ра, на результаты психологического эксперимента: личности экспериментатора, слухов об экспериментах, предвосхищающей оценки испытуемого, аффилиативной мотивации и т. д. Эти эффекты можно разделить на две группы: эффекты, обуслов­ленные ситуацией (отбор, добровольное исследование, экспертиза и пр.), и связан­ные со свойствами личностей испытуемого и экспериментатора. К последним отно­сится, в частности, так называемый «эффект Пигмалиона». Подобное отношение к проблеме проявляется в самом определении психологического эксперимента. При­ведем в качестве примера определение, данное Ю. М. Жуковым и И. А. Гржегоржевской: «Эксперимент как организованное исследователем взаимодействие между испытуемым или группой испытуемых и экспериментальной ситуацией с целью ус­тановления закономерностей этого взаимодействия» [Жуков Ю. М., Гржегоржевская И. А., 1977]. Из этого определения не ясно, относится ли экспериментатор к экспериментальной ситуации как ее компонент и каковы особенности взаимодей­ствия. Отсюда вытекает и рассмотрение авторами влияния экспериментатора на испытуемого только как на источник артефактов.

Крайним выражением абсолютизации «эффектов взаимодействия» является по­зиция И. Сильвермана, утверждающего, что данные лабораторного эксперимента более связаны с мотивами и чувствами испытуемых относительно их роли в лабора­тории, чем с их жизнью за ее пределами [Шихирев П. Н., 1977].

Точка зрения на взаимодействие испытуемого и экспериментатора как на источ­ник артефактов имеет основой все то же представление об испытуемом как о субъек­те индивидуальной экспериментальной деятельности. Работа его в лаборатории представляется продолжением его жизненной «робинзонады», в которую вмешива­ется своими действиями экспериментатор. Если брать деятельность человека в от­рыве от коллективной деятельности, а индивидуального субъекта рассматривать в изоляции от коллективного, то невозможно вскрыть специфику этой деятельности и ее детерминанты. Приведем в этой связи результат анализа научно-познаватель­ной деятельности, полученный В. А. Лекторским: «Понимание субъекта как мате­риального существа и признание важной роли в познании материальной деятельно­сти субъекта необходимо, но само по себе недостаточно... Научное понимание по­знавательного отношения предполагает последовательное проведение с точки зрения единства отражения и деятельности. Но это, в свою очередь, оказывается возможным только в том случае, если сам субъект и его деятельность поняты в их социально-культурной и исторической обусловленности, если признается, что пред­метно-практическая и познавательная деятельность субъекта опосредована отно­шением субъекта к другим субъектам» [Лекторский В. А., 1980].

Отсюда можно сделать вывод, что взаимодействие испытуемого и эксперимента­тора при решении экспериментальной задачи является базовой моделью жизни ис­пытуемого за пределами лаборатории, а эксперименты с изоляцией испытуемого, «методики обмана» являются произвольными моделями частных ситуаций жизне­деятельности. Основания подобного подхода к эксперименту в психологии заложе­ны С. Л. Рубинштейном: «Поскольку эксперимент по самому существу своему все­гда включает непосредственное или опосредованное воздействие экспериментато­ра, то вопрос заключается не столько в том, чтобы устранить его воздействие, сколь­ко в том, чтобы правильно учесть и организовать его» [Рубинштейн С. Л., 1959].

С. Л. Рубинштейн подчеркивал, что для принятия испытуемым эксперименталь­ной задачи экспериментатор должен перейти вместе с испытуемым на позицию уча­стника совместной деятельности, направленной на решение общей жизненной за­дачи, выходящей за пределы экспериментальной ситуации. В противном случае ис­пытуемый будет трансформировать нормативную задачу, исходя из личной, неизвестной исследователю мотивации [Рубинштейн С. Л., 1959]. Следует отме­тить, что из этого общего правила есть одно исключение, когда испытуемый мотиви­рован мотивацией самопознания и заинтересован в истинности данных исследова­ния непосредственно.

В целом можно заключить, что наиболее обоснованной является модель психо­логического эксперимента, рассматривающего его как систему совместной деятель­ности экспериментатора и испытуемого, включенного в социальную деятельность, имеющую внешние по отношению к исследованию цели, имеющую своей непосред­ственной целью познание особенностей психики испытуемого.

Экспериментатор берет на себя задачи организации и управления совместной деятельностью, а часть исполнительной задачи, определенной в инструкции, берет на себя испытуемый. При таком определении процедуры эксперимента начало коор­динат описания выносится за пределы экспериментальной ситуации, что дает воз­можность целостного представления эксперимента.

Отсюда вытекает также, что центральное место в интерпретации данных психо­логического исследования занимает учет влияния целостной системы совместной деятельности испытуемого и экспериментатора. Проблема учета этих эффектов осознавалась многими исследователями. Так, например, М. Орн выдвинул концеп­цию послеэкспериментального контроля [Шихирев П. Н., 1977]. С его точки зрения, психологический эксперимент не удовлетворяет классическим требованиям повторяемости и экологической валидности, так как при организации эксперимента необ­ходимо соглашение между испытуемым и экспериментатором, что ведет к измене­нию мотивации испытуемого. Поэтому, с его точки зрения, необходим контроль — послеэкспериментальное интервью. Другой путь предлагает Ю. М. Жуков, утверждающий, что экспериментатор должен стремиться создать необходимый уровень мотивации в ходе самой экспериментальной процедуры [Жуков Ю. М., Гржегоржевская И. А., 1977]. Однако оба варианта кажутся малообоснованными. Послеэкспе­риментальное интервью, как правило, проводится в той же социальной ситуации, что и эксперимент, и данные его подвержены таким же искажениям, как и экспери­ментальные данные. Управление мотивацией испытуемого возможно в ограничен­ных пределах путем создания определенных условий деятельности (ситуации), и без изучения свойств экспериментальных ситуаций реализовать этот подход невоз­можно.