ЧЕЛОВЕК СОЦИАЛЬНЫЙ. - Происхождение человека (Логика антропогенеза) - Мерцалов В. - Философия как наука

История предчеловека, если судить о ней по сохранившимся материальным следам, выглядит как история его орудия. Между тем, совершенствование орудия есть следствие совершенствования способности к созданию идеального образа цели деятельности. За сотни тысяч лет упражнений с камнем предчеловек вначале научился представлять себе то, что хотел сделать и, наконец, научился делать то, что представлял. В итоге его господство над внешней природой, совершающееся в голове, осуществилось в виде господства над материалом орудия. Овладение умением конструировать цель сначала в голове, а затем достигать ее на практике – вот что составляло главное содержание его истории.

Но каким бы искусным ни становилось со временем орудие, свидетельствуя о развитии его нового таланта, оно, будучи всего лишь орудием, мертвой вещью, не могло сделать из полуобезьяны человека. Для этого требовалось нечто иное. И этим иным явилось «изобретение» предчеловеком «орудия» с неограниченными возможностями, «орудия», совершеннее, универсальнее и эффективнее которого ни у него, ни у современного, ни  у будущего человека никогда не было, нет и, наверное, не будет. Он «открыл», что наилучшим орудием является не камень и не какая-либо вещь вообще, а – другой предчеловек. Этим «открытием», поднявшим его на следующую ступень очеловечивания, и завершилась его собственная история.

Разумеется, это не было «открытием» в академическом смысле слова. Новый способ деятельности явился не теоретическим, а практическим достижением предчеловека.

Как известно, самый примитивный вариант организации коллективной деятельности строится на принципе:  целью каждого является то, что составляет цель всех. В этом случае каждый стремится к общей цели самостоятельно, независимо от действий соседей. Так охотятся волки, так защищаются муравьи, так оборонялся и дочеловек, приемы которого были унаследованы предчеловеком. Более совершенный способ предполагает разделение общей цели на отдельные частные задачи, причем такие, что исполнение любой из них, если не исполнена какая-то другая, лишено смысла, и лишь исполнение их всех вознаграждается желаемым итогом. Примером может служить засадная охота, кода одни – загонщики – гонят животное, не убивая, а другие - сидящие в засаде - охотятся, не двигаясь с места. Засадная охота известна и животным. И предчеловек, став охотником, надо полагать, тоже освоил ее. Но не инстинктивно – ибо какой же охотничий инстинкт может быть у травоядного по своей родословной животного? – а благодаря обретенному им дару целеполагания. Строя идеальную цель при обработке орудия, предназначенного для охоты, он обучался построению цели и самой охоты; выбирая направление и силу удара по камню, он тем самым уже упражнялся в выборе средств достижения цели. Раскрыть секрет засадной охоты ему, видимо, было не трудно. А практикуя ее, он постигал искусство разделения общей цели на частные для достижения лучшего результата.

Однако не только охота, но почти всякая деятельности в сообществе предлюдей совершалась коллективно. А значит, любую из них – отражение нападение хищника или другого предплемени, переправу через реку, рыбную ловлю или поиск новой пещеры – можно было организовать более эффективно, используя технику разделения цели. В этом случае отношение между ее участниками принимает форму «С1 – С2 – О», где «С1» – любой член сообщества, испытывающий потребность в благе «О», а «С2» - любой другой его член, выполняющий ту часть задачи по приобретению этого блага, которую не выполняет первый субъект С1. Он же играет по отношению к первому субъекту роль «орудия» в прежней форме добычи блага «С – Ор – О».

Это новая форма жизнедеятельности, и предчеловек осваивает ее по той же причине, по какой на протяжении всей своей истории совершенствовал орудие: она повышает эффективность его усилий, она более продуктивна.

Как следует назвать эту форму? Ее имя лежит на поверхности. В самом деле, как было сказано, «С1» – это какой-то член сообщества. Он – носитель потребности в объекте «О». Движимый этой потребностью, он вступает в отношение с другим членом сообщества «С2». В этом отношении совершается разделение задач каждого из них. Но какой именно «другой член сообщества» исполняет роль «С2»? Очевидно, любой, кто способен справиться с отводимой ему задачей. То есть тот субъект, который фактически будет играть эту роль, будет в этом качестве представлять не себя самого, а любого другого дееспособного члена сообщества. И вступая в отношение с ним, первый субъект, тем самым, в его лице оказывается в отношении со всей своей общиной. Отсюда и название этого отношения – общественное отношение. Или, если воспользоваться латынью, – социальное.

Таким образом, форма «С1 – С2 – О» есть форма социального отношения. А предчеловек, становясь субъектом этой формы - «С1» -  становится социальным субъектом. Или – социальным человеком.

Время не изменило этой формы. И сегодня она остается такой же, какой была в момент своего возникновения. Поэтому, характеризуя ее, мы можем иллюстрировать свои суждения примерами из любой эпохи – как из давно минувшей, так и современной нам. Попробуем кратко изложить ее содержание.

Форма социального отношения конкретна. Ее конкретность выражается в конкретности каждого ее элемента. Опишем их.

«С1» - субъект социального отношения. Он – носитель потребности в объекте «О», что делает его активной стороной, инициатором этого отношения. Его конкретность заключается в том, что это единичный, живой, реальный человек. Двое и более людей не могут вместе представлять собою первого субъекта, поскольку их потребности, как бы ни совпадали, всегда хоть в какой-то мере различаются, а если и оказываются тождественными в данный момент, всегда могут разойтись в следующий, что создают неопределенность, исключающую возможность ее – этой «общей» потребности - удовлетворения. Потребность же, которую нельзя удовлетворить или которой не сопоставлен конкретный объект ее удовлетворения, не может служить побуждением к вступлению в социальный контакт. (Отсюда вытекает, в частности, что никакая община, никакой коллектив, никакая группа, в которой хотя бы два человека умеют отличать себя друг от друга, не могут являться субъектами социальных отношений).

«С2» - существо пассивное, безликое и не имеющее никаких потребностей. (В этом смысле он подобен товаровладельцу, описанному К.Марксом как персонаж, предлагающий на рынке любой товар, будто не испытывая собственной нужды ни в одном из них). Его назначение – обеспечить первого субъекта необходимым ему благом (изначально – выполнить свою часть задачи по приобретению этого блага). Он - это все производящее общество. Но человек вступает в отношение с обществом не тогда, когда соотносит себя со многими людьми, а тогда, когда, вступает в отношение с одним, олицетворяющим многих. Поэтому конкретность «С2» заключается в том, что он, как и «С1», - живой, телесный человек, но выступающий не от своего лица, а от лица всех остальных людей, под маской «человека вообще», и оттого своего лица не имеющий.

«О» - «объект», т.е. благо, искомое первым субъектом, конкретен с точностью до потребности этого субъекта. (Современный пример: покупая пакет молока, человек не согласится взять вместо него пакет кефира, но какой именно из стоящих рядом пакетов молока будет ему предложен – ему все равно, поскольку, хотя в физическом смысле они – вещи разные, как предметы потребления они отождествляются им, являясь в его глазах одним и тем же объектом).

Социальное отношение есть отношение потребительское. Все, что производится в рамках социальной жизнедеятельности, производится ради потребления. Причем, с точки зрения распределения ролей, производителем является «С2», а социальный субъект («С1») в конечном счете выступает в роли потребителя, и только. Изначально предметом его потребления являлись жизненно необходимые блага, со временем они дополнились благами духовными и предметами роскоши. В этом смысле, например, заядлый балетоман или запойный книгочей ничуть не выше в своем развитии кроманьонца, а лишь изощреннее его, ибо природа и того, и другого исчерпывается потреблением.

Возможности потребления, которые открывает перед социальным человеком эта форма жизни, поистине безграничны, ибо в его распоряжении всегда был и остается «С2», т.е. все его общество, в наши дни – все человечество со всей его производительной мощью. А значит, в рамках социальной формы жизни человек – каждый человек! - может быть полностью, исчерпывающе удовлетворен во всех своих потребностях.

В связи с этим следует заметить, что тезис о «неограниченных человеческих потребностях» и «ограниченных природных ресурсах» весьма сомнителен. На самом деле ресурсы природы неизмеримо превосходят объем всего, что способен потребить на своем веку социальный субъект. Равно как и все субъекты вместе взятые за всю свою историю. «Границу» природным ресурсам кладет лишь человеческая глупость и невежество, неумение понять, как ими воспользоваться. (Пример: использование нефти в качестве топлива – равносильное тому, чтобы, по словам Д.Менделеева, «топить ассигнациями», - и неумение овладеть термоядерным синтезом). А значит, границы эти со временем будут расширяться. До тех пор, пока человечество не ощутит предела своего насыщения.

Каждая форма жизни в истории человека в потребительском смысле - тупиковая. Когда в тупик зашла практика подбирания наиболее удобного орудия, применявшаяся дочеловеком, он вынужден был подняться на следующую ступень эволюции – ступень создания орудия. Когда его мастерство обработки камня исчерпало возможности камня, он взошел на ступень социального существования. Всякий шаг вперед  позволял ему поднять уровень своего потребления и только с этой целью совершался. Наконец, новый способ жизни принес ему гарантию окончательного разрешения этой главной проблемы, унаследованной им из своего животного прошлого. Социальная практика позволяет полностью удовлетворить животное в человеке. Благодаря этому она и была им усвоена. В ней завершается дочеловеческая история, она – ее тупик. Но вместе с тем и условие, и предпосылка восхождения на вершину собственно человеческого существования, о чем пойдет речь ниже.

Социальное отношение есть отношение безразличия человека к человеку. Нередко термин «социальное» ассоциируется с представлением о некоей врожденной тяге людей друг к другу и ставится в связь с понятиями «помощь», «забота», «защита»  и проч. Ничего подобного это понятие не предполагает. Внимание «С1» вслед за потребностью всегда ориентировано на объект «О». «С2» ему необходим, но кто именно будет играть эту роль – ему совершенно безразлично. (Кто изготовил вашу мебель, кто испек для вас хлеб, кто ведет трамвай, на котором вы едете – ни имена, ни судьбы этих людей вас никогда не интересовали, они всегда были столь же безразличны вам, как и вы – им). В этом заключается совершенство социального отношения. Ибо только безразличие является нержавеющей связью, которая не прерывается от перемены эмоциональных  отношений людей – от перерастания приязни во враждебность, уважения – в презрение, потребности в сближении – в отторжение. Только безразличие обладает универсальностью, позволяющей любому человеку войти в контакт с любым другим, а следовательно, объединить всех людей, независимо от их расы, национальности, веры, убеждений и прочих второстепенных в сравнении с определением человека как «человека» признаков.

Обратим внимание на то, что расхожая фраза: «Семья – ячейка общества», - с этой точки зрения также оказывается лишена всякого смысла. Мы помним, что дочеловеку, как и животным, свойственна форма отношения «С – С», в которой первый субъект всегда персонифицирует второго и строит свое поведение в зависимости от того, кого он распознает во втором субъекте. Это биологическая форма жизни, в которой воспроизводится животный вид. (В социальной форме, напомним, воспроизводится существование индивида). От дочеловека она наследуется и  предчеловеком, и социальным человеком. Именно в ее рамках социальный человек создает семью, завязывает дружеские связи или проникается к кому-то неприязнью. Это гораздо более древняя сфера жизни, чем сфера социального бытия и «ячейкой» последнего она никоим образом быть не может.

Однако от характеристики социального союза вернемся к моменту его возникновения.

У предчеловека не было речи. В «общении» с камнем он пользовался языком, понятным камню – языком физического воздействия, ударов. Во взаимодействии с себе подобными он ограничивался языком животного общения, ибо ему нечего было сказать им сверх того, что позволял выразить этот язык.

Социальный человек оказывается в принципиально иной ситуации. Ему нужно уметь управлять своим живым «орудием»  - другим человеком. Нужно уметь сообщить ему цель, идеально сложившуюся в своей голове, и объяснить его часть задачи. Ни животный язык, ни тем более язык силы для этого не пригоден. Ему, наконец, оказалась нужна речь.

Все предпосылки возникновения речи к этому моменту уже сложились. Предчеловек умел издавать различные звуки не хуже, чем это умеют делать современные обезьяны. Переход на мясную пищу повлек за собой атрофию челюстной мускулатуры и редукцию нижней челюсти, что дало ему возможность артикулировать. Идеальный образ, который он мог сообщить другому, уже присутствовал в его мозгу. Потребность в освоении социального способа жизни была не менее остра и актуальна, чем для его предков – потребность в освоении саванны или каменного орудия. Не приобрести речи он не мог.

Главная трудность для него заключалась не в том, чтобы научиться говорить, т.е. произносить звуки членораздельно, а в том, чтобы звук (каким бы он ни был из-за несовершенства гортани), изданный им с намерением направить другого к некоторому определенному действию, был правильно понят этим другим. Проблема возникновения языка – это прежде всего проблема возникновения смысловых стереотипов слов. Но эта проблема сама собой решилась в ходе практического взаимодействия людей. Логика этого решения, по-видимому, заключалась в следующем. Первый человек издавал звук, чтобы побудить другого к некоторому действию. Этот звук не мог быть похож ни на какой звук животного языка, ибо иначе он заведомо не был бы интерпретирован вторым так, как этого хотел бы первый. Допустим, второй в ответ совершал именно то действие, которое от него ждал первый. Тогда в следующий раз в подобной ситуации первый издавал тот же звук. В его голове ассоциативно связывались образ звука и образ действия второго. Звук для него наполнялся смыслом, но этот смысл, подчеркнем, создавало не то намерение, из которого он исходил, произнося свою «команду», а реакция второго. Иначе говоря, первый видел, как понимает этот звук второй, и впредь сам понимал его так же. То же самое происходило и в психике второго, когда он заступал место первого. Но с самого начала второй мог совершить не то действие, которое ожидал первый. В этом случае опыт выходил наполовину неудачным. Наполовину – потому, что тогда это иное действие получало свой знак в произведенном звуке. А поиски звука для нужного действия надо было продолжать, пока он не был бы найден, т.е. пока второй не среагировал бы на него так, как того ждал первый.

Чем принципиально отличается человеческая речь от «языка» животного общения? Прежде всего, тем, что они возникают и исполняют свое назначение в совершенно разных, непересекающихся сферах жизнедеятельности: первая – в той, в которой осуществляется воспроизводство индивидуального существования субъекта («С1 – С2 – О»), а второй – в сфере видового воспроизводства («С – С»).  (Сходство левой части формы социального отношения и животной формы - «С – С» - чисто внешнее: как уже говорилось, «С2» всегда безлик, тогда как второй субъект стадной формы всегда персонифицирован). Они служат разным целям природы: первая – выживанию отдельной особи, второй – выживанию биологического вида в целом. Кроме того, слово является знаком идеального образа, животный сигнал – знаком образа чувственного. Слово всегда ориентировано на другого субъекта и является побуждением его к действию (позже – к размышлению). Крик (поза, мимика, жест) животного есть его собственное действие, выражающее его внутреннее состояние и, как правило, не предполагающее ни реакции другого существа, ни даже его наличия (животное пользуется средствами стадной коммуникации и тогда, когда находится вне стада). Наконец, упомянем еще одно показательное отличие: «знаки человеческого языка могут замещать друг друга», тогда как «ни один зоопсихолог не наблюдал у животного двух разных звуков для того же самого состояния или сигнализирующих о том же самом». (Б.Поршнев. «О начале человеческой истории»).

Возникновение речи знаменует собой возникновение качественно нового способа взаимодействия субъектов – взаимодействия на уровне идеальных продуктов психики. Люди начинают обмениваться идеальными образами, и это уже обмен мыслями. Первое слово уже несет в себе и первую мысль. За счет слова субъективное идеальное становится объективным фактом для другого, объективируется вовне создавшего его субъекта. Это объективированное, реально влияющее на жизнь и практику людей идеальное и есть сознание.

Теперь нетрудно понять, как решается старая, навязчивая загадка: что возникло раньше – слово или мысль? Ответ прост: понятие «мысль» (или «сознание») не следует отождествлять с понятием «идеальное». Последнее по объему гораздо шире первого. Идеальное, т.е. способность приводить во внутреннем плане психики образы внешних вещей в самодвижение (за счет усилия, создаваемого потребностью в их оригиналах), было свойственно и предчеловеку. Теперь, благодаря речи, идеальное, возникшее в голове одного человека, получает «публичное» выражение и становится фактором, определяющим поведение каждого члена человеческой общины. Только теперь оно и становится сознанием. Человеку уже было что сказать другим, когда он готовился произнести первое слово. Без слова его идеальный образ еще не был мыслью. Он стал ею в тот момент, когда прозвучало слово.

Но обретение сознания отнюдь не означало обретения и самосознания. Благодаря практике социального существования, практике соотнесения себя с окружающим миром через другого субъекта («С2»), человек смог окончательно выделить себя из природы и осознать ее как нечто внешнее себе. Но отделять себя от этого «другого», от себе подобных он еще не умел. Ничто пока не разорвало его непосредственной связи с другим субъектом  (С – С) ни в форме социального взаимодействия, ни в форме биологического существования. Поэтому его сознание оставалось непосредственно общинным. Свое «Я» он отождествлял с «Я» всей общины, не ощущая никакого различия между собой и ею. (Память об этом еще настолько свежа в нас, что и сегодня нам порою трудно настроиться думать иначе, чем все).

А как была устроена эта община?

Предчеловека мы оставили в весьма драматичный момент его истории. Предплемя распадалось под ударами каменного орудия, и объединяющих уз это орудие ему не сулило. Чтобы уцелеть, предплемени необходимо было найти новую основу объединения. Такой основой и явилась социальная практика. Люди вновь оказались необходимы друг другу, но не потому, что того требовал инстинкт, не ради продолжения рода или выживания за счет коллективной обороны, не потому, что их связывали кровные узы, тем более не из желания общения и не по причине взаимного влечения, а потому, что каждый нуждался в удовлетворении своих потребностей. Социального субъекта («С1») интересует только благо «О». Второй субъект («С2»), как уже говорилось, ему безразличен настолько, что окажись на месте второго любой другой, первый не заметил бы подмены. Но желанное благо он мог получить только из рук второго. Без «С2» он обойтись не мог, и поэтому оказался привязан к нему с той же силой, с какой сам связан своими потребностями. Для него заинтересованность во втором была равновелика заинтересованности в самосохранении.  Крепче и надежнее этой связи не было ни в стаде долюдей, ни тем более в предплемени, ибо ее источником является эгоистичная личная потребность человека. Союз людей, в котором каждый приобретает для себя жизненно важные блага посредством другого, назовем племенем. Племя – это и есть социальная форма общности людей.

Обратим внимание на одно обстоятельство, важное для понимания будущих перемен в человеческом общежитии: в племени нет власти. Никто не властвует ни над кем уже потому, что никто не умеет отличать себя от другого. Хотя племя и устроено по иерархическому принципу, но его структура обусловливается распределением функций (частных задач) между членами племени, а вовсе не распределением властных полномочий.

Итак, социальный субъект – это существо, определяющей формой жизнедеятельности которого является форма «С1 – С2 – О». (Досоциальные формы им, разумеется, тоже не утрачены, но не они создают его лицо). Осваивая эту форму деятельности, он невольно овладевает сознанием и речью, тем самым превращаясь из предчеловека в человека разумного.

Это еще неполноценный человек. Самосознания у него еще нет.

Социальный союз людей – племя.