ДОЧЕЛОВЕК. - Происхождение человека (Логика антропогенеза) - Мерцалов В. - Философия как наука

Восхождение обезьяны к человеку началось, как известно, с того, что она спустилась с дерева на землю. Почему? Некоторые авторы видят причину этого в том, что закрытые ландшафты (сплошные джунгли), в которых она изначально обитала в позднем миоцене (8-6 миллионов лет назад), из-за иссушения климата стали замещаться мозаичными (лесосаваннами) или открытыми (саваннами). Обезьяна, якобы, просто лишилась леса, отчего и оказалась в степи.

Не будем придираться к тому, что сроки вероятной аридизации и появления первых австралопитековых согласуются лишь с некоторой натяжкой. Сомнительна сама логика этой гипотезы. В самом деле, если обезьяна в интересующее нас время не была и анатомически, и поведенчески способна к наземному существованию, то исчезновение джунглей могло привести лишь к ее вымиранию. А если была, то ей незачем было ждать, когда саванна придет к ней. Она сама могла и непременно должна была отправиться покорять саванну, ибо саванна представляет собой более обильный пищевой резервуар, нежели джунгли. Надо полагать, в действительности с  ней произошло примерно то же, что в свое время – с кистеперой рыбой, которая выбралась на сушу не потому, что обмелел океан, а потому, что на суше она нашла лучшие условия прокорма. Поэтому рост мозаичности ландшафта, быть может, и сыграл в этой истории некоторую вспомогательную роль, но никак не роль причины перехода обезьяны к наземному существованию. По-видимому, подлинная причина настолько же тривиальна, насколько и фундаментальна для всех форм жизни: стремление к освоению нового пищевого пространства.

Но равнина смертельно опасна для обезьяны. Природа не наделила ее ни мощными клыками, ни густой шерстью, ни стремительным бегом – ничем, что могла бы помочь ей защитить свою жизнь в схватке с хищниками, царящими на ней. Чтобы выжить на земле, она должна была восполнить то, что «недодала» ей природа - сама должна была найти средство защиты от своих естественных врагов. На земле же она его и нашла. Это – палка (рог, клык или кость крупного животного). Конечно, палкой обезьяна вряд ли могла убить саблезубого тигра, даже небольшого. Но, скорее всего, палка и не имела такого назначения. Обезьяне вполне достаточно было просто отпугнуть хищника, заставить отступиться, причем, быть может, не столько от боли вследствие полученного удара, сколько от необычности формы отпора. Ведь приемы пользования палкой не наследуются генетически. Им нужно учиться. А, следовательно, и хищникам, чтобы уметь адекватно реагировать на поведение жертвы, нужно было бы учиться контрприемам, чем, разумеется, ни один из них себя не утруждал. Столкнувшись же с необычным, «противоестественным» способом защиты, ископаемый хищник, как и многие современные, вполне мог предпочесть не рисковать, а поискать себе другую, «правильную», более «понятную» ему жертву.

Таким образом, палка страховала жизнь обезьяны. Но страховала лишь в том случае, если в момент опасности находилась в ее лапе. Искать подходящее орудие в критической ситуации у обезьяны, разумеется, времени не было. Палка, брошенная на землю в отсутствие врага, была бесполезна в момент его атаки. Поэтому обезьяна должна была усвоить привычку постоянного удерживания орудия. Спускаясь с дерева, едва коснувшись земли, она должна была в первую очередь позаботиться о своем вооружении. И не выпускать палку из лап, пока вновь не отправится на дерево. Коль скоро она выжила, можно заключить, что в свое время она срослась с орудием не менее тесно и органично, чем любое животное сращено со своими когтями или клыками. Так что представлять себе австралопитека, разгуливающего по саванне с пустыми лапами (а именно таким он нередко изображен в книжных иллюстрациях и музейных экспозициях) столь же нелепо, как, например, представлять себе саблезубого тигра, отправившегося на охоту, но забывшего свои зубы на месте последней лежки.

Палка защитила обезьяну, но вместе с тем явилась и помехой в четырехногом передвижении по земле. Бросить палку, не подвергнув риску свою жизнь, она не могла. Поэтому ей пришлось освоить двуногое хождение.

Неверно думать, будто обезьяна выпрямилась, чтобы освободить передние конечности. Напротив, она выпрямилась потому, что ее передние конечности были заняты. Заняты орудием. И оказались непригодны для опоры на них. Неверно полагать, будто прямохождение явилось причиной (или условием, или предпосылкой) орудийной деятельности. В этом случае оно само остается без причины. Напротив, оно – следствие первого знакомства обезьяны с орудием.

Приняв это во внимание, нетрудно указать тот поворотный пункт, в котором разошлись пути развития животного мира и предка человека. Эволюционной стратегией всего живого, как известно, является приспособление к среде своего обитания. Стратегией нашей обезьяны стало приспособление к орудию. Вначале к орудию обороны, затем (уже на других стадиях эволюции) - к орудию деятельности, наконец – к орудию труда.

Можно сказать, что изначально человек именно тем отличается от всякого животного, что приспосабливается не к условиям своего окружения, а к орудию, которым пользуется в этих условиях.

Перемена способа приспособления повлекла противоречивые последствия. С одной стороны, в адаптивном смысле она оказалась чрезвычайно выгодной, ибо наделила обезьяну иммунитетом к изменениям условий среды. Благодаря этому перед ней открылась возможность расселения в самых разных климатических и ландшафтных зонах, не ограниченная необходимостью биологической адаптации. С другой стороны, она вызвала в обезьяне необычные морфологические перемены, а именно: развитие мозга, кисти и ряд других связанных с прямохождением анатомических метаморфоз.

В литературе нередко отмечается, что «ортоградная локомоция» крайне неблагоприятна для обезьяны с точки зрения ее анатомии и физиологии. Природа, создавая четвероногое существо, «не рассчитывала» на вертикальное расположение его позвоночника. Невыгодно иметь ему и большую голову, и гибкую (а, следовательно, менее сильную) руку. Поэтому и возникает вопрос: как объяснить факт того, что естественная биологическая эволюция привела к столь биологически противоестественным последствиям? Теперь ответ становится очевидным. Это – последствия адаптации не к естественным условиям, а к фактору, самой обезьяной вычлененному из среды и в этом смысле – уже искусственному. Отсюда и их характер.

Итак, перед нами животное, но животное, не похожее ни на какое другое, уникальное в том смысле, что только его вектор эволюции ориентирован на очеловечивание. Такое животное, очевидно, заслуживает особого наименования. Назовем его – дочеловек.

В довершение его «портрета» остается определить формы его жизнедеятельности.

Его жизнь исчерпывается двумя формами отношений с окружающим миром. Во-первых, той, в которой совершается воспроизводство его индивидуального существования: добыча пищи, защита от опасности, отдых. Любой элемент внешнего окружения, с которым он при этом имеет дело, можно обозначить термином «объект» («О»). А если его самого назвать «субъектом» («С»), то эта форма отношений может быть записана в виде выражения «С — О». Кроме того, он находится в отношениях с другими долюдьми, благодаря которым воспроизводится биологический вид дочеловека. Это стадные и брачные связи, вступая в которые дочеловек всегда персонифицирует второго субъекта с точностью до отдельной особи. Их представим как отношения, имеющие форму «С — С».

Обе они -  «С — О» и «С — С» - есть формы животного существования. Поэтому и наш дочеловек, не зная иных, остается всецело животным.

Его община есть стадо.