ИСТОРИЦИЗМ

- философская доктрина, согласно которой знание о человеческой деятельности имеет по преимуществу исторический характер и что не существует неисторического понимания природы человека и общества. В связи с этим необходимо философское объяснение исторического знания, которое представляет собой квинтэссенцию всего знания о делах человека.

И. берет свое начало в методологических и эпистемологических основаниях критической историографии, или критической философии истории, иначе говоря эпистемологии исторического знания, которая сложилась в XIX в., и в которой первоначально преобладала парадигма естественных наук. Это проявлялось (и такого рода настроения сохранились в XX в. в неопозитивистской и постпозитивистской версиях) в господстве идеи единства науки, убеждения, что познание исторического прошлого состоит в причинном объяснении событий, при этом все причинные объяснения одинаковы по своей природе. Объяснить события в жизни людей означало вывести их из социологических, психологических, а также, в конечном итоге, биологических и химических причин, законов. Против такого рода редукционизма выступили во второй половине XIX в. ряд немецких мыслителей, неокантианцы и В. Дильтей, доказывая, что история, подобно другим гуманитарным дисциплинам, следует своим собственным, нередуцируемым правилам. Она изучает конкретные события и изменения ради них самих, а не обращаясь к ним лишь как к примерам общих законов, и ее целью является не столько объяснение, сколько понимание человеческих действий. В ходе критики позитивистских идеалов науки и знания, вместо научного способа познания предложили исторический, считая его приложимым не только к истории как дисциплине, но и к экономике, праву, политической теории и основным разделам философии. Представляя собой первоначально попытку разрешить методологические затруднения в ряде конкретных дисциплин, И. по мере своего развития стал тяготеть к выработке общей философской доктрины, которая составила бы основание всех этих дисциплин. В центре такой доктрины лежало два понятия. Понятие "историчности" (широко используемое в рамках феноменологической и герменевтической традиций в целом), фиксирующее фундаментальную черту человеческого существования: люди не просто существуют ? истории - их прошлое, включая их социальное прошлое, преобразуется в их представлениях о себе и о своем будущем. Поэтому некоторое, нетематизированное, переживание прошлого является конститутивным для личности, независимо от того, будет ли оно тематизировано, т. е. выразится в научной дисциплине. Понятие "исторической идеи" относилось к сущности нации, государства, народа, постижение которой позволит историку объяснить и понять их историческое развитие.

Согласно И., для того, чтобы достичь знания в гуманитарных дисциплинах, необходимо использовать способы понимания, применяемые в исторических исследованиях. Поэтому гуманитарные науки не должны искать законы Знание в них носит интерпретативный характер и укоренено в конкретных исторических обстоятельствах. В силу этого оно с неизбежностью субъективно и контекстуально. На этом основании И нередко описывается как вариант исторического релятивизма. И. отстаивает момент необходимости особой исторической точкой зрения, сквозь которую должны рассматриваться жизнь и общество. И. отвергаются какие-либо обращения к универсальным законам человеческого развития, на том основании, что все в истории уникально и специфично. К примеру, выдвигаемое И. требование уважения к прошлому, как оно имело место, обосновывалось тем, что, по выражению Л. фон Ранке, "каждая эпоха близка Богу". Вместе с тем, когда речь заходит о масштабном, глобальном анализе исторического развития, И. подчеркивает его кумулятивный характер, что вряд ли позволяет отождествлять его с историческим релятивизмом.

Сторонники И. - Л. фон Ранке, Мейнеке, Кроче, Коллингвуд, Ортега-и-Гассет, Майнхейм. В XX в., в особенности в англоговорящем мире, обсуждение сравнительных достоинств редукционистской и нередукционистской парадигм продолжилось с новой силой. В ответ на концепцию причинного объяснения истории, предложенную К. Гемпелем и М. Уайтом, историки Коллингвуд и Дрей описали понимание исторических агентов как схватывание замыслов, лежащих в основе действий людей, либо открытие скорее их оснований, чем их причин Вместе с тем в XX в. была описана и принципиально иная разновидность И Для ее создателей - Поппера и Хайека - быть историцистом означает быть убежденным в существовании законов истории, в частности, "закона исторического развития", согласно которому существует модель исторического развития, раскрыть которую составляет центральную задачу социальной науки. Эти законы должны определять направление политической деятельности и социальной политики. В своей работе "Нищета историцизма" (1944-45) К. Поппер имеет в виду под И. "хорошо продуманную и упорядоченную философию", представляющую собой "такой подход к социальным наукам, согласно которому принципиальной целью этих наук является историческое предсказание, а возможно оно благодаря открытию "ритмов", "моделей", "законов", "тенденций", лежащих в основе развития истории". Этот подход, по Попперу, развивается исторической теорией, или теоретической историей, на том основании, что "лишь универсально значимые социальные законы  признаются историческими законами". Поппер отмечает склонность историцистов к "активизму", т. е. "предпочтение деятельности благодушию", культивирование "социального акушерства", как деятельность по изменению социальных обстоятельств (в случае, если это изменение "назрело"), основывающаяся на научном предвидении. Поппер и Хайек первоначально усмотрели яркое выражение историцистской доктрины в учении К. Маркса, но позднее описали его как псевдонауку. Тем не менее некоторые неомарксисты (Лукач, Корш и Грамши), теоретик Франкфуртской школы Т. Адорно, герменевтик Г. Г. Гадамер были историцистами в первоначальном, не-попперовском, смысле слова.

Критика И. в первоначальном понимании предпринимается в наши дни в рамках так называемого нарративного Движения в историографии. По мнению Ф. Анкерсмита, влиятельного современчого философа истории, "реакционной" короной И. было его стремление "дериторизировать историческое письмо" и "ограничить эстетическое измерение исторического письма лишь вопросом репрезентации". В самом деле, такие историцисты, как Ранке и Ф. де Кулангес даже заявляли, что историки способны подавить свою субъективность, позволяя истории говорить через них, т. е. на объективный лад. Дройзен, признавая историческую обусловленность всего познания, настаивал при этом, что точное историческое знание возможно лишь в силу фундаментальной гармонии между субъектом и объектом. История, согласно И., обретает связность посредством "исторической идеи".

Это центральное для И. понятие было близко аристотелевской энтелехии, внутренне присущему самим вещам принципу, который обусловливает прохождение ими определенных ступеней исторической эволюции. В отличие от представлений историков Просвещения, осмысливавшим изменение с т. зр. той или иной совокупности неизменных качеств изменяющегося объекта и не делавшим особого различия между изменением вещей и народов, понятие "исторической идеи", введенное И., составило главную революцию во всей истории исторического письма. Анкерсмит, настаивая на том, что это - "самое плодотворное понятие, когда-либо развитое в истории исторической теории", замечает вместе с тем, что И. не избежал соблазна реифицировать это новое понятие и в итоге рассматривал историческую идею как нечто, лежащее в самой прошлой реальности. Историцисты усматривали в исторической реальности не только изменяющиеся объекты и исторические описания этих изменений, но и исторические идеи, которые, тем или иным образом, определяют эти объекты, как если бы принцип исторического изменения был присущ нациям, народам и т. д. Отныне центральную роль в логике исторической репрезентации играли не сами по себе вещи или объекты, существующие в исторической реальности (к примеру, Наполеон или статуя Марка Аврелия), но историческая идея, содержащаяся в реальности, по убеждению историцистов, даже и без бытия самих вещей. Больше того, поскольку в рамках исповедуемой историцистами идеалистической метафизики историческая идея была именно идеей (то есть главным компонентом реальности), то, в конечном итоге, воспроизведение историком исторической идеи должно было представлять собой совершенную копию оригинала. Согласно И., задача историка - создать в тексте "мимесис" исторической идеи. Главными условиями достижения такой совершенной копии являются достаточное знакомство историка с источниками и избегание риторики (поскольку историческая объективность требует от историка полного эпистемологического "воздержания").

Анкерсмит полагает, что сами историцисты не догадывались, что т. о. понимаемая историческая идея нуждается в применении бритвы Оккама потому, что "в головном интеллектуальном климате Германии были в моде длинные онтологические бороды". Между тем, настаивает мыслитель в своем известном труде "Повествовательная логика", с т. зр. современной философии, необходимо извлечь "историческую идею" из сферы собственно исторической реальности и поместить ее в историческом тексте. То, что в И. осмысляется как его реакционный и метафизический элементы, должно быть и осмыслено как часть языка историка. Тот факт, что историцисты не в состоянии были задать достаточное теоретическое обоснование понятия, не отменяет их заслуги в "драматической историзации понятий культуры и общества", столь характерной для большей части философии и социально-гуманитарных наук XIX в., как не отменяет и того, что модернизированное понятие исторической идеи составляет первичный и незаменимый логический инструмент для понимания исторического письма. Наряду с этим Анкерсмит показывает, что мы сегодня понимаем, что прошлое не содержит одновременно и исторические феномены и исторические идеи, что последние не существуют нигде, кроме языка, используемого для репрезентации прошлого. Очевидно и то, что историцисты грешили против декларируемого ими объективизма (так, несмотря на их убежденность в "близости Богу" каждого народа, они "проговаривались" о своих европоцентристских культурных предпочтениях, замечая, что такие народы, как китайский и индейский истории не имеют, располагая только "естественной историей". Л. фон Ранке. О характере исторической науки), поэтому они были не в меньшей степени "риторичны", чем их предшественники, практикуя, как заявил X. Уайт в "Содержании формы" (1987), "риторику антириторики". В этой связи Анкерсмит поднимает вопрос о связи И. и нарративизма (движения в современной историогра-фии, настаивающего на принципиально лингвистическом, по преимуществу, повествовательном, характере истории как дисциплины). Мыслитель различает в И. теорию исторического знания и практику исторического письма. Поскольку метафизические предпосылки, на которых основывалось историческое письмо, утратили свою достоверность, история потеряла свою цельность, связность и рассыпалась на фрагменты. В этом моменте И. и современный нарративизм имеют и точки соприкосновения и точки расхождения. Они совпадают во мнении, что задача историка - искать и показывать в прошлом связность. Но там, где И. расценивает историческую идею как энтелехию, присутствующую в самом прошлом, которая должна быть отражена в языке историка, нарративизм считает, что язык историка не отражает, но вносит связность в прошлое. "Связность, - заявляет Анкерсмит, - имеет источником либо реальность, либо заключена в языке, на каком мы о ней говорим. Третьего не дано". Поэтому, заключает он, "нарративизм есть... историцизм, лишенный всех своих метафизических наростов". Мыслитель усматривает основу нарративной связности - в метафорической функции языка.

Другую форму И представляет, по мнению Анкерсмита и ряда других теоретиков, т. н. "новая культурная история" (К. Гинзбург, Г. Медик, Н. Дэвис), отрицающая историческое мышление на основе контекста, больших социальных структур либо процессов и стремящаяся вместо этого изучать аспекты повседневности близких и отдаленных эпох сосредоточиваясь нередко на незначительных, мелких, второстепенных деталях культурного прошлого; особенностях потребления, популярной культуре, элементах быта, предпочтениях и привычках простых людей, костюмах и прическах и т. д. Освободившись от задачи достижения связности, новая культурная история имеет шанс отнестись к прошлому с теми вниманием и непосредственностью, к которым стремились историцисты.

Е. Г. Трубина