2 СТРУКТУРА ПСИХИКИ

Также следует помнить, что на зачаточных стадиях психического развития в системе предсознания отсутствует точное чувство времени (бессознательное вообще существует вне времени). До того момента, когда его рудиментарное чувство времени установится, ребенок проживает не одну вечность; и в течение этих бесконечно долгих эпох его психическая деятельность то усиливается, то слабеет в зависимости от потребностей. Следовательно, не стоит удивляться, что ранние, предсознательные системы мышления носят отпечаток бессознательности; например, то, что взрослый считает особой формой символики, для ребенка — реальная действительность.
Выражаясь конкретнее, хотя существование «коллективных архетипов» в первые два года жизни невозможно ни доказать, ни опровергнуть, мы вправе оценить достоверность таких предположений, исследуя те формы индивидуального мышления, как сознательного, так и бессознательного, которые появляются по прошествии второго года жизни. Так, например, вполне возможно, что реакции двухлетнего ребенка на объекты его влечений определяются прежде всего коллективным архетипом, вечным женственным или же такими «вечными» факторами, как инстинктивная потребность и ее удовлетворение, удовольствие и боль, а также корреляцией этих ощущений с восприятием и постепенным узнаванием «объектов» — в основном связанных с матерью — которые обеспечивают и поэтому представляются ответственными за физическое и психическое благополучие или неблагополучие ребенка. Вполне может быть, что числа 2, 3 или 4 или, если уж на то пошло, 5, 6, или 7 имеют архетипическое значение, обусловленное воздействием наследственной психической предрасположенности на сознание и/или предсознание; но почему не может быть, что распознавание чисел в раннем возрасте (которое, во всяком случае, не может появиться у ребенка до начала переходного периода от преимущественно зрительного к преимущественно слуховому образному мышлению, а к этому времени предсознательная и/или сознательная системы уже вполне сформировались) обусловлено влиянием системы «индивидуального» бессознательного на раннее предсознательное мышление? По вопросам подобного рода собран солидный фактический материал. Так, нам известно, что к тому времени, когда ребенок листает свою первую азбуку и узнает, что «а» замещает «арбуз», он уже наделил буквы алфавита символическим значением, что для него, например, «а» может символизировать мать, а «н» — отца; и множество фактов свидетельствует о том, что за этой символикой стоит гигантский опыт общения как с матерью, так и с отцом — опыт примитивных отношений между субъектом и объектом, которые подверглись серьезнейшему, хотя, с точки зрения взрослого, и своеобразному осмыслению.
К этим индивидуальным факторам мы вернемся ниже. Пока что можно лишь сказать, что многие юнговские архетипы можно вполне удовлетворительно объяснить в рамках чисто индивидуального мышления, а также что до тех пор, пока ранние стадии развития индивидуального мышления не изучены до конца, обоснованность и универсальность теории коллективных архетипов остаются под сильным подозрением. Пока что, разумеется, вполне можно утверждать, что наследственные психические предрасположенности выражаются в любых развившихся к данному моменту структурных формах индивидуальности; однако это далеко не то же самое, что коллективный архетип, как его понимает Юнг. Так или иначе, принцип «бритвы Оккама» требует, чтобы этот термин применялся только к таким явлениям, которые не могут получить удовлетворительного объяснения в рамках индивидуального развития.
Интересно заметить, что именно применение этого критерия в свое время поставило Фрейда перед необходимостью сформулировать несколько гипотез, касающихся наследования некоторых расовых психических предрасположенностей и, в частности, наследования расовой памяти; на основании этих гипотез многие психологи заключили, что в конце жизни Фрейд приблизился к юнговской концепции Коллективного Бессознательного. Это предположение далеко от истины. Фрейда всегда интересовали примитивные факторы, которые играют роль в индуцировании и регулировании психической деятельности. Это был естественный вывод из его открытия системы бессознательного, а также примитивных влечений и механизмов, которые, соответственно, активируют эту систему и управляют ею. Из этих концепций он сделал закономерный вывод об «инстинктивной склонности», которая способна порождать характерные психические стереотипы, либо позитивные (результат внутренних инстинктивных склонностей или целей), либо реактивные (результат влияния этих склонностей на характерные социальные ограничения), И, между прочим, следует заметить, что он не увидел большой пользы в том, чтобы именовать эти конституционные предрасположенности «коллективными», поскольку, как он отметил, «содержание бессознательного всегда коллективно и является общим достоянием человечества». Другими словами, добавление к термину определения не меняет содержания этого термина.
Фрейд также испытывал неподдельный интерес к некоторым клиническим типам, которые особенно часто встречаются среди страдающих истерическими и навязчивыми неврозами, и предполагающим существование архаических предрасположений и даже возможность существования наследственных психических черт. Наиболее ярким примером, подтверждающим это, по его мнению, является примитивный тип характера, для которого характерна очень сильная амбивалентность.* (Сосуществование или смешение противоположных типов отношений, например, любви и ненависти, обычно направленных на объекты влечений). Это Фрейд сначала считал свидетельством стойких предрасположенностей, т. е. типов реакции, которые некогда были присущи первобытному человеку. Развивая эту идею, он соотнес невротические симптомы с сохранением реакций, которые в первобытные времена были общепринятыми. В «Тотеме и табу» (1912 г.) он впервые привлек внимание к взаимосвязи между невротическими (навязчивыми) ритуалами и тотемическими обрядами, существующими у первобытных племен. Начиная с этого момента, Фрейд утверждал, что религиозные явления следует истолковывать по образцу невротических симптомов как отголоски давно позабытых важных сцен первобытной истории человеческой семьи. Этот взгляд он обосновывал данными наблюдений, свидетельствовавшими, что бессознательные сексуальные страхи у детей сопровождаются реакциями, которые для данного индивидуума кажутся иррациональными (например, дети боятся, что их съедят или кастрируют, а в их фантазиях появляется «основная сцена» садистского коитуса между родителями, во время которого ребенок чувствует, что его жизнь и половые органы подвергаются опасности). При отсутствии в анамнезе травмирующих переживаний подобное, утверждал Фрейд, можно понять только исходя из филогенеза. В работе «Моисей и монотеизм» (1939) он вернулся к этой теме. Изучая историю массовых движений, Фрейд опять-таки заключил, что в развитии религиозных явлений существует феномен, соответствующий «возвращению подавленного», наблюдаемому при индивидуальных неврозах; и он утверждал, что «архаическое наследие человечества включает не только архаические настроения, но также идеаторное содержание, следы опыта предыдущих поколений, запечатленные в памяти». Фрейд отлично осознавал, что на нынешнем этапе своего развития биологическая наука отрицает возможность передачи потомству приобретенных качеств. Однако это его не испугало: он продолжал утверждать, что не в состоянии составить целостную картину биологического развития, не приняв этого во внимание.
Далее в подтверждение тезиса о наследовании древних представлений, содержащих фрагменты «филогенеза», Фрейд указал на символизацию. Ее он считал архаическим наследием тех времен, когда первобытный человек мучительно овладевал искусством речи. Тем не менее Фрейд признавал, что появление символизации можно объяснить и по другому, а именно: символы, возможно, являются мысленными связками между идеями, сформировавшимися в исторический период развития речи, который должен повторяться всякий раз, когда индивидуум переживает фазу детского развития, причем подразумевается, что лишь мышление является наследственным. Однако в том, что касается массовой психологии, Фрейд твердо придерживался того мнения, что психические рудименты, оставшиеся от первобытных времен, требуется лишь пробудить, а не приобрести заново.
В данный момент мы не будем подробно анализировать, насколько верны эти взгляды и насколько они обоснованы. Как уже указывалось, пока ребенок не обретет способность выражать свои мысли (т. е. до двухлетнего возраста) мы не располагаем средствами для проверки логическими средствами точности любой теории, касающейся природы содержания бессознательного. Мы не можем ни подтвердить, ни опровергнуть факт наследования психической памяти. Все, что мы можем сказать — по мере накопления информации (полученной, естественно, из косвенных источников) о функционировании психики двухлетних детей, мы, по всей видимости, обнаружим, что многие внешне иррациональные детские реакции вполне можно объяснить на основе одной лишь гипотезы о наследовании инстинктивных склонностей, чувственности психических реакций и ментальных предрасположенностей. В настоящий момент перед нами стоит совсем другой вопрос — значат ли эти суждения Фрейда, что он согласен с юнговской концепцией Коллективного Бессознательного, ее содержанием, смыслом и функциями, поскольку, само собой разумеется, существование конституционных (врожденных) факторов признавали отнюдь не только Фрейд или Юнг.
Самый простой ответ на этот вопрос таков: аналогия, проведенная Фрейдом между природой индивидуальных невротических симптомов, с одной стороны, и массовых религиозных явлений, с другой стороны, и указанные им корреляции между этими видами явлений и травмирующими событиями первобытной истории человечества вполне созвучна с разработанными Фрейдом теориями развития и функционирования психики индивидуума — теориями, которые Юнг ясно и недвусмысленно отрицал и которые продолжает отрицать даже тогда, когда, используя фрейдовскую терминологию, в которую он вкладывает другой смысл, нежели Фрейд, и время от времени намекая, что в некоторых случаях и для некоторых людей взгляды Фрейда могут быть и правильными, он снисходительно дает понять, что не во всем против фрейдовских концепций. Основываясь на выявленной им связи невротических реакций с психотравмами в раннем возрасте, наложившимися на чувствительную конституцию, Фрейд утверждал, что наследственные филогенетические элементы имеют отношение только к событиям катастрофического (травматического) характера, происходившим в первобытные времена, и связаны не с аллегорическими абстракциями, а с конкретным развитием рода человеческого.