4. Заключение » 12 страница

Конечно же, зачастую невозможно найти это нейтральное место. Пациент может задевать терапевта или давить на него. Честность — это лучшая политика, но честность не обязательно означает полное раскрытие. Достаточно ограниченного, тактичного раскрытия. В целом мне кажется более правильным молчать, если нет уверенности, и сразу же признать ошибку или свою неуверенность, не защищаясь, если это необходимо. В контексте сессии можно поделиться возникшим чувством, образом, или ассоциацией. Детали, однако, можно оставить при себе. Такие реакции должны приходить в ответ на слова пациента или развивать далее что-то, о чем он говорит. Так что раскрытие в этом случае — это скорее амплификация, чем активная прямая интервенция. С другой стороны, иногда процесс надо просто контейнировать, или (по Гудхарту) может возникнуть «разряжающее комплексы» поле, когда вообще мало что может быть сказано. Тогда остается надеяться, что терапевтический альянс в достаточной степени сохранился, чтобы устоять перед хаотичными бессознательными состояниями.
На другом конце спектра раскрытия находится идея Шварц-Саланта о важности подтверждения «видения» пациентом аналитика (особенно в работе с пограничными пациентами). Как обычно, решение сделать это зависит от способности к пониманию клиента и специфического контекста, а также от точности видения ситуации. Зрелость терапевтических отношений является ключевым фактором здесь. Предложенное Шварц-Салантом очень свободное участие в общем образном поле, очевидно, требует длительного развития и особых отношений. Например, хоть этот пассаж и вырван из «образного» контекста, мне было бы трудно в реальности сказать пациентке: «я хочу проникнуть в вас сзади» (Schwartz-Salant, 1986, р. 44). Возможно, он глубоко погружен «in vivo» эротического поля, а другим аналитикам гораздо труднее достигнуть этого на сессиях. Тем не менее, модель, обрисованная в этой главе, также включает в себя полное признание такого рода фантазий аналитика, но частным образом, обычно не раскрывая их пациенту.
Если принять все это во внимание, то следует подумать об отношении к интуитивным догадкам, появляющимся у аналитика в результате прямого использования контрпереноса или сновидений. Вопрос самораскрытия здесь является первостепенным, поскольку их воздействие может быть сильным. Терапевту очень приятно, когда его видят исполненным инсайтов или даже своего рода волшебником. Однако главным тут является вопрос времени, или понимания, что сейчас нужно пациенту. Великое искусство анализа состоит в том, чтобы вовремя «заткнуться». Вспыхнувшие инсайты иногда можно держать при себе до тех пор, пока пациент не будет готов к ним, или даже ими вообще можно пожертвовать. На мой взгляд, не повредит сосчитать до десяти и еще важнее дважды перепроверить свою интуицию. Фордхам настаивал на осторожности в вопросе быстрых контрпереносных раскрытий пациентам — необходимо подождать, пока материл пациента состыкуется с тем, что аналитик уже «знает».
В целом, контрпереносная работа состоит из двух частей: проработать это содержание и затем что-либо с ним сделать. Как утверждает Розмари Гордон, после дифференциации материала аналитик должен решить, «сообщать ли пациенту о своих эмоциональных реакциях и, если сообщить необходимо, то когда и в какой форме» (Gordon, 1968, р. 181). Примыкая скорее к сторонникам радикального подхода к самораскрытию, Сирлз точно определяет твердую основу для ответа на вопрос о том, когда и как раскрывать контрпереносный материал:
Для меня очевидно, что внутренняя свобода аналитика в переживании чувств, фантазий и изменений в его личной идентичности, связанных с переносом пациента... желательна и необходима. Но в равной степени очевидно, что только его терапевтическая интуиция вместе с накопленным клиническим опытом могут быть лучшими советчиками в вопросе о том, когда это раскрытие будет своевременным и полезным — а когда, наоборот, время неподходящее, и было бы неразумно выражать свои внутренние переживания. (Searles, 1973, р. 279).
Весь этот вопрос самораскрытия может зависеть не только от стиля и обстоятельств, но и от оценивания важности «идентификации» с аналитиком. Для многих аналитиков взаимодействие пациента и терапевта целительно тогда, когда пациент интроецирует «хороший объект», или переживает в настоящем позитивный, «корректирующий эмоциональный опыт». Представление аналитика о том, как это должно происходить, может определять степень сознательного раскрытия контрпереноса. Поскольку мы не уверены в том, что же на самом деле «лечит», естественно, будут существовать расхождения в представлениях о принципах работы психотерапевта. Я не собираюсь напускать таинственности, однако думаю, что весь аналитический процесс, включая сущностную природу общения, является в значительной степени бессознательным (что не означает, что мы не должны стараться внимательно и сознательно выстраивать его). Соответственно, возвращаясь к контрпереносу, знание себя представляется более важным, чем самораскрытие как таковое. Можно быть радикальным в переживаниях и консервативным в раскрытии этих переживаний. И поскольку, похоже, не может быть твердо установленного правила в вопросе самораскрытия, главным здесь будет постоянное обдумывание в целом и в каждом конкретном случае.
Тень контрпереноса
Контрперенос, который в прошлом считался тем, что юнгианцы называют «тенью» (в негативном смысле), всегда будет иметь тень. Ее имеет все существующее, включая любую технику или стиль анализа. Тень создается светом, и любая фокусировка света сознания будет углублять тень и исключать из поля зрения что-то другое. Как считает Гюгенбюль-Крайг (1968, р. 251), сознание порождает бессознательное. На протяжении этой книги я постоянно отмечал прямые или косвенные опасности, связанные с работой, основанной на контрпереносе. Также обсуждались вопросы подстраховки. Однако в конце имеет смысл более подробно обсудить вопрос «тени контрпереноса».
Работа с туманными, взаимопереплетающимися аспектами переноса и контрпереноса требует ослабления границ между людьми в гораздо большей степени, чем было бы необходимо, если считать анализ «отдельной» работой. В ситуации слияния всегда существует потенциал для усложнения. Сильное вовлечение в сознательное и бессознательное аналитическое взаимодействие сопряжено с большим риском, и сложностями — но при этом может быть большим и целительный потенциал.
Принципиальной опасностью здесь является, так называемый, «невротический контрперенос» в классическом смысле этого термина. Личностное совершенство никогда не достижимо полностью, даже с помощью полного или непрекращающегося анализа, супервизии и т.д. Так что в аналитике всегда может проявиться «патология». И действительно, в этой модели она даже должна проявиться. В работе с ориентацией на контрперенос существует меньше защит от такого рода опасностей или слепых пятен, чем когда, благодаря технике или теоретическому подходу, аналитик более дистанцирован от терапевтического процесса.
Кроме того, существует еще опасность, связанная с тем, что контрпереносы всегда появляются как «смешанные», а не в виде чисто невротического или чисто информативного. Если заниматься контрпереносом, то следует учитывать эту туманную область «крючков», «ядерную реальность», «объективные сновидения» и так далее, а также бессознательное изучение аналитика пациентом и возможность его точных «образных восприятий». И поскольку здесь не существует «или-или», контрпереносом нужно заниматься постоянно. Поэтому появляется совершенно новая парадигма, где сама идея «это или то» (т.е. невротический или информативный) временно остается позади.
Юнг говорил об этой трансценденции напряжения противоположностей в переносе как о «трансформации в третье» (1946, р. 199). А Шварц-Салант развивает алхимические концепции Юнга далее и живо описывает эти переживания. Таким образом, дилемма «смешанных» контрпереносов превосходится в такого рода сдвиге парадигмы. Это синтетическое разрешение не обязательно представляет трудную проблему; однако, следует отметить, что радикальный сдвиг в ориентации может привести к внутреннему разладу и требует значительной гибкости от участников.
Контрпереносная ситуация изобилует также и индуцированными чувствами вдобавок к вышеупомянутым невротическим, смешанным и квази-трансцендентным. Пациент и терапевт сильно рискуют подвергнуться психическому заражению. В этой терапии они оказывают максимальное воздействие друг на друга, и всегда нужно задавать себе вопрос: «Кто кого индуцирует?» Акцент на трансценденции не уделяет внимания этому вопросу, приглашая исследовать общее поле взаимодействия. Штайн (1984, р. 78) предостерегает, что такая «шаманская» авантюра несет в себе риск «folie a deux» и обращение направления терапии (пациент лечит аналитика). Это действительно тот канат, по которому, балансируя, идет аналитик, принадлежащий к типу «раненого целителя». Здесь нельзя недооценивать опасности и связанную с ними ответственность.
Глупцы сразу берут быка за рога. Конечно, Фрейд признавал, что его идеал аналитической «нейтральности» и техники содержат в себе много защитных, противо-контрпереносных компонентов24(См. Freud (1913, 1915). Честно признаваемые Фрейдом ограничения в вопросе о том, чтобы пациенты видели его —«Я не переношу, чтобы меня пристально разглядывали по 8 часов в день» — интересным образом анализируются Когутом на предмет их нарциссического измерения.).