4. Заключение » 2 страница

Ни один анализ не способен убрать все бессознательное навсегда. Аналитик должен никогда не переставать учиться, и не забывать, что каждый новый случай выносит на свет новые проблемы и пробуждает бессознательные идеи, никогда ранее не возникавшие. (Jung, 1951a, р. 116, курсив мой).
Работа, основанная на контрпереносе, по крайней мере, те ее виды, которые ориентируются на «взаимную трансформацию», в значительной степени основываются на отношении такого рода. Можно сказать, что трансформация происходит там, где не только пациент чувствует, что у него есть проблемы, но где и аналитик чувствует то же самое. Как я пытался показать при описании случаев, внутри аналитика происходит нечто вроде параллельного движения вглубь и иногда параллельного замешательства. Таким образом, источник трансформации для аналитика заключается не просто в использовании своего знания себя через тщательный самоанализ, но в том, чтобы по-настоящему стать «используемым» клиентом. Для этого нужно нечто большее, чем эмпатия, основанная на временной идентификации, сколь бы глубокой она не была. Аналитик должен каким-то образом почувствовать, что и у него есть проблемы, или, по крайней мере, что он разделяет с пациентом его проблему.
Тогда эта «проблема» будет не «невротическим контрпереносом», а скорее «контрпереносным неврозом» (нужно поменять местами акценты), заимствуя выражение Рекера (1953, р. 107). Тауэр также размышляет о том, что:
во многих, а может быть, в каждом курсе аналитического лечения развивается какая-то контрпереносная структура (возможно даже «невроз») которая является существенным и неизбежным дополнением невроза переноса... Я верю, что она играет роль катализатора процесса лечения. (Tower, 1956, р. 232, курсив мой).
С юнгианской точки зрения эта идея близка к теме «раненого целителя». Она относится к отражению проблемы пациента в аналитике, которое, в некоторой степени, основано на новой (или уже существующей) констелляции проблем самого аналитика. Поэтому вышеупомянутое различение «невротическое—полезное» становится подобным следующему: чтобы данный конкретный стиль контрпереносной работы был полезен, нужно, прежде всего, относится к клиенту очень личностно. Развивая эту перевернутую ситуацию далее, можно сказать, что чем более «личностным» станет контрперенос, тем больше пользы для исцеления он сможет принести. Или, в юнгианских терминах: для того, чтобы работа «раненого целителя» была целительной, аналитик должен быть по-настоящему ранен пациентом, и чем глубже, тем лучше.
Кстати сказать, слово «раненый» лучше, чем «невротический», поскольку последнее подразумевает более бессознательное состояние. «Невроз», недавно переставший быть болезнью для формальной психиатрической классификации, — понятие неопределенное. Кроме того, оно имеет уничижительный оттенок. Вышеприведенное представление Тауэр о «контрпереносных структурах» здесь подходит лучше. А еще лучше идея Л.Харви о «неизбежных остатках собственных ран» (личная беседа, 1990). Сюда же можно привлечь идею прогресса в движении к большему осознаванию своей ранености. Это принципиально другое понимание контрпереноса, чем то, когда он видится «невротическим» или «полезным». В нем достигается нечто среднее, но включающее в себя оба края спектра — состояние иногда довольно острой «уязвимости аналитика». Следовательно, контрперенос должен быть сопряжен со способностью аналитика быть раненым.
«Крючок» проекции и «раны» аналитика
Дальнейшее обсуждение контрпереноса требует исследования этого состояния уязвимости аналитика. Для этого нужно обратить внимание на «крючки» проекции, то есть, на те самые раны, на которые и проецируют пациенты (зачастую весьма проницательно). И хотя аналитик может воспринимать такие проекции как задевающие или агрессивные, пациент вовлечен в этот процесс бессознательно. Поэтому проективная идентификация является не просто защитным и враждебным ходом со стороны пациентов с целью избавиться от мешающих чувств, хотя для такой точки зрения есть свои причины. Мое видение этой проблемы является более юнгианским (или возможно более Когутианским), нежели клейнианским — эти проекции имеют также и позитивную цель. Пациент должен найти или создать области «ранености» внутри аналитика, параллельные своим. Пациент, повторюсь, делает это не сознательно. Это выглядит так, как будто бессознательное хочет привнести раны пациента прямо в аналитическую ситуацию, или индуцировать эмпатический отклик «здесь и сейчас», обходя «замещающую интроспекцию» (Когут) аналитика.
Другими словами, похоже, что это процесс, происходит на более глубоком уровне, чем простая эмпатия. Помимо сдвига в фокусе (от пациента к аналитику), раны контрпереноса часто отличаются от эмпатии эмоциональным тоном, специфичностью или глубиной. Рана контрпереноса может обеспечивать основу для эмпатии, но обычное эмпатическое состояние кажется более поверхностным и менее «зацепленным крючком». Эмпатию обычно легче переживать, она скорее подобна синтонному, нежели более сложному комплементарному контрпереносу (см Lambert, 1972). Хотя интроективную идентификацию с пациентом можно считать своего рода «крайней эмпатией», очевидно, существует фундаментальное различие в степени и качестве между «раной контрпереноса» и эмпатией, в обычном смысле этого слова.
Кроме того, вследствие сложной природы бессознательных взаимодействий, существует склонность рассматривать проекции, как отмечалось выше, как «твои» или «мои». Эта модель «туда — обратно», хотя и является ценной, все жене вполне соответствует феноменологии многих контрпереносных состояний. Случаи, описанные в главе 3, представляют много примеров, когда пациент проецирует что-либо: на терапевта, и последний не уверен, что приписываемое ему неверно. Как говорил Юнг (1951а, р. 116), пациент может, «сбавить очки» терапевту. Если терапевт не считает, что: пациент не прав или проективно идентифицирует, ему нужно, по крайней мере, обдумать предположение пациента. Такое придирчивое самоисследование иногда предпринималось в юнгианских кругах при «объективной» интерпретации переносного или контрпереносного сна. Сейчас, даже без указующих снов, аналитик может обнаружить свою рану, задетую проекциями пациента. В зависимости от психологической уязвимости аналитика — насколько он склонен отстраняться, сопереживать, сомневаться, тревожится, и т.д. — он соответствующим образом будет реагировать на слова пациента. Как видно из описанных случаев в последней главе, существуют моменты, когда аналитик может «заземлить» переносны; проекции, признаваясь пациенту, хотя и с неохотой, в чем они могут быть точными.
Отношение к реальным основаниям для этих проекций пациента интересным образом изменялось со временем. Юнг пишет в 6 томе собрания сочинений:
Образ человека, сформировавшийся у нас, очень субъективен. В практической психологии, таким образом, нам следует обязательно различать между образом или имаго человека и его реальным существованием.
(Jung, 1921a, р. 473).
Этот «субъективный» подход является отличительной особенностью Юнга, а также его огромным вкладом в психологию (таким образом, он делает ее «психологической вместо «объективной»). Приводя пример случая, Юнг говорит:
Вплоть до сегодняшнего дня все были убеждены, что слова «мой отец», «моя мать» относятся к объективному отражению реального родителя... Представление X. о своем отце является сложным образованием, только частично связанным с реальным отцом, и в гораздо большей степени с самим сыном. (Jung, 1951b, p. 18).
Эти утверждения равно применимы к переносу, который Юнг считал «специфической формой» проекции (1935а. р. 136).
Несмотря на такой акцент на субъективном, Юнг, однако, выдвигает следующее предположение в «Психологии переноса»:
Опыт показывает, что носителем проекции является не просто любой объект, но всегда тот, который адекватен природе проецируемого содержания— то есть, в нем должен содержаться «крючок», за который можно зацепиться.
(Jung, 1946, р. 291).
Также примечательно, что тот пример, который Юнг часто использует, чтобы показать компенсаторную природу сновидений, является его собственным контрпереносным сном, отражающим ход лечения (Jung, 1937, р. 333), который он интерпретирует, прежде всего, на «объективном» уровне.
В общем-то, Юнг не особенно углублялся в этот предмет. Но несмотря на свой интерес преимущественно к архетипам, он говорит и о существовании вполне приземленных взаимных аффективных состояний в анализе, на которые неявным образом влияют «крючки» аналитика. Большинство авторов, писавших о контрпереносе, которые упоминаются в литературном обзоре данной книги (в особенности Бломейер, Гро-сбек и Шварц-Салант) так или иначе касаются этой идеи, даже если и не обсуждают ее развернуто. А для Гудхарта «крючки» аналитика являются частями его «тени» (используя другой юнгианский термин).
Одно из достоинств метода «слушания» Гудхарта состоит в том, что он заостряет внимание аналитика на этих констеллированных теневых компонентах или «крючках». Другие в равной степени важные для аналитика сигналы: прямые или косвенные образы аналитика во снах или фантазиях (его самого или пациента), прямые высказывания клиента, необычное поведение аналитика, которое он замечает за собой и, часто стоящие за ним, чувства дискомфорта или сопротивления, возникающие на сессии.