IV ПРОБЛЕМА ТИПА УСТАНОВКИ

Наиболее частые компенсации основного типа базируются, как правило, на жизненном опыте, который учит человека — и притом, возможно, в весьма болезненной форме — не слишком давать волю своей собственной сущности. В других случаях, например у невротических индивидов, часто не знаешь, с какой установкой — сознательной или бессознательной — имеешь дело, так как из-за диссоциации личности проявляется то одна, то другая половина, что не дает возможности сделать определенный вывод. По этой же самой причине столь затруднительна совместная жизнь с невротическими личностями.
Фактическое наличие значительных типических различий, из которых я в своей только что упомянутой книге описал восемь групп2, дало мне возможность рассматривать обе противоречащие друг другу теории неврозов в качестве манифестации типических противоположностей.
Эти выводы привели к необходимости подняться над противоположностями и создать теорию, которая отдавала бы должное не просто той либо другой концепции в отдельности, а в равной мере — обеим. Для этого необходима критика обеих приведенных теорий. Обе теории способны, если их, разумеется, применять к подобным вещам, весьма болезненным образом свести высокий идеал, героическую установку, пафос или убеждение к банальной реальности. Их, во всяком случае, не следовало бы применять к подобным вещам; ибо обе теории суть в сущности терапевтические инструменты из арсенала врача, который острым и безжалостным скальпелем удаляет нечто больное и приносящее вред, что было также целью ницшевской деструктивной критики идеалов, которые он считал наростами в душе человечества (иногда они и в самом деле таковы). В руках хорошего врача, действительного знатока души человеческой, который — если говорить вместе с Ницше — имеет «Finger fur nuances»(* «Чувство нюансов» (нем.)), и в применении к тому, что действительно является больным в душе, обе теории представляют собой целительные выжигающие средства, эффективные, если их применять в дозировке, соответствующей данному единичному случаю, но вредные и опасные в руках того, кто не умеет измерять и взвешивать; это — критические методы, которые имеют то общее со всякой критикой, что там, где можно и нужно нечто разрушить, разложить и ограничить, они оказывают благотворное действие, однако везде, где следует созидать,— причиняют лишь вред.
Обе теории можно было бы поэтому принять без опасений лишь постольку, поскольку они, подобно медицинским ядам, остаются в надежной руке врача. Дело в том, что для успешного применения этих выжигающих средств требуется чрезвычайно глубокое знание души. Тот, кто их применяет, должен уметь отличить больное и бесполезное от весьма ценного и подлежащего сохранению. Это — самое трудное. Тот, кто хочет наглядно убедиться в том, как безответственно может впасть в ошибку психологизирующий врач, связанный обывательскими, псевдонаучными предрассудками, тому достаточно взять в руки работу Мёбиуса о Ницше3 или же различные «психиатрические» писания о «случае» Христа — и тогда ему придется воскликнуть «О трижды горе!» при мысли о пациенте, которому выпадает на долю такое «понимание».
Обе рассмотренные теории неврозов являются не общезначимыми теориями, а, так сказать, «локально» применимыми средствами. Каждому явлению они говорят: «Ты есть не что иное, как...» Они разъясняют больному, что его симптомы имеют такое-то и такое-то происхождение и суть не что иное, как то или это. Было бы очень несправедливо всегда утверждать, что такая редукция в данном конкретном случае ошибочна; однако, будучи возведенной в ранг общего понимания сущности как больной, так и здоровой души, изолированная редуктивная теория невозможна. Ибо человеческая душа, будь она больной или здоровой, не может быть объяснена только путем редукции. Разумеется, Эрос наличествует всегда и везде, разумеется, инстинкт власти пронизывает все самое высокое и самое низкое в душе; однако душа есть не только одно или другое или — если угодно — и то и другое вместе, но она есть также то, чтб она из этого сделала или будет делать. Человек постигнут лишь наполовину, если известно, что из чего в нем произошло. Если бы все объяснялось только этим, то человек мог бы с таким же успехом давно уже умереть. Но как живущий человек он не постигнут; ибо жизнь имеет не только некоторое Вчера и она не объясняется тем, что Сегодня сводится к Вчера. Жизнь имеет также Завтра, и Сегодня становится понятным лишь тогда, когда мы оказываемся способными прибавить к нашему знанию того, что было вчера, еще и видение зачатков Завтра. Это относится ко всем психологическим проявлениям жизни и даже к симптомам болезни. Дело в том, что симптомы невроза — это не только следствия имевших место однажды в прошлом причин, будь то «инфантильная сексуальность» или же «инфантильный инстинкт власти», но они суть также попытки некоторого нового синтеза жизни,— к чему, однако, надо тотчас же прибавить: неудавшиеся попытки, которые тем не менее все же остаются попытками, не лишенными внутренней ценности и смысла. Это — зародыши, неудавшиеся в силу неблагоприятных условий внутренней и внешней природы.
Читатель, разумеется, спросит: в чем же могут заключаться ценность и смысл невроза, этого бесполезнейшего и ужаснейшего бедствия человечества? Быть невротиком — какой в этом прок? Это, разумеется, подобно тому, как Господь сотворил мух и прочих паразитов, чтобы человек упражнялся в полезной добродетели терпения. Насколько нелепа эта мысль с точки зрения естественной науки, настолько же она может оказаться дельной с точки зрения психологии, а именно — если мы в таком случае вместо «паразиты» скажем «симптомы нервного заболевания». Даже Ницше, как никто другой презиравший глупые и банальные мысли, не раз признавал, сколь многим он был обязан своей болезни. Я видел многих, своей полезностью и оправданностью своего существования обязанных неврозу, не дававшему им совершать те глупости, которые имели бы решающее значение для их жизни, и принуждавшему их к такому существованию, когда развивались бы весьма ценные задатки, оказавшиеся задушенными, если бы невроз железной рукой не ставил этих людей на подобающее им место. Есть такие люди, которые лишь в бессознательном обладают пониманием смысла своей жизни и своего подлинного значения, а сознание их заполнено всем тем, что представляет для них соблазн, совращающий их с правильного пути. С другими же все обстоит опять-таки наоборот. Но у них ведь и невроз имеет другое значение. В таких случаях уместна далеко идущая редукция, тогда как в случаях, упомянутых выше, она недопустима.
Теперь читатель хотя и склонится к тому, чтобы в определенных случаях допустить возможность такого значения невроза, однако все же будет готов отрицать наличие столь далеко идущей и полной смысла целесообразности этого заболевания во всех банальных, повседневных случаях. Что, например, ценного может иметь невроз в вышеупомянутом случае с астмой и истерическими приступами страха? Я признаю: ценность здесь не очевидна, особенно если этот случай рассматривать с позиции редуктивной теории, т. е. с точки зрения темной стороны индивидуального развития.
Обе обсуждавшиеся до сих пор теории имеют, как мы видели, то общее, что они беспощадно вскрывают все то, что в человеке принадлежит к темной стороне. Это теории или — лучше, сказать — гипотезы, которые объясняют нам, в чем состоит патогенный момент. В соответствии с этим они заняты не ценностями человека, а его отрицательными ценностями, которые проявляют себя в качестве расстройств.