Ханс Дикманн "Любимая сказка из детства"

Ханс ДикманнИз книги Сказание и иносказание: Юнгианский анализ волшебных сказок
/Перевод Г.Л. Дроздецкой. - СПб.: Гуманитарное агентство "Академический Проект". - 2000. - С. 87-116. ЛЮБИМАЯ СКАЗКА ИЗ ДЕТСТВА

Помимо сновидений, включающих в себя сказочные мотивы, сказки и непосредственно также могут обнаружить глубокие связи с судьбой, внутренним миром, переживаниями, поступками, болезнями и слабостями, а также с достоинствами и сильными сторонами человека. Часто именно такую роль играет сказка или сказочная история, очаровавшая человека в детстве, особенно любимая им или пугавшая его в то время. Позднее она была забыта или вытеснена и тем самым погружена в бессознательное, где, однако, продолжала обладать значительной энергией, о чем взрослый человек мог и не подозревать.

Около двадцати пяти лет назад при анализе одной из своих пациенток я впервые натолкнулся на подобную сказку, почти случайно всплывшую на поверхность сознания. При анализе одного несколько странного и необычного сновидения она по ассоциации вспомнила начало сказки, которой она была в детстве очарована настолько, что разыгрывала ее вместе с подругами. Сейчас она едва могла вспомнить содержание сказки, а также не знала, к какому именно эпизоду сказки относится мотив сновидения, но, во всяком случае, существовало некоторое сходство образов сновидения с образами, которые ее фантазия сплетала вокруг этой сказки. Так как в качестве аналитика я привык придавать серьезное значение всплывающим мифологическим образам, я перечитал эту сказку, которую сам плохо помнил, и был ошеломлен множеством сразу бросившихся мне в глаза параллелей с судьбой и жизненными обстоятельствами пациентки, даже с симптомами ее болезни.

Чем больше я впоследствии думал об этой пациентке и ее сказке, тем отчетливее, убедительнее и многочисленнее становились эти параллели, так что в известном смысле можно было сказать, что молодая женщина жила не своей жизнью, а жизнью героини этой сказки. Тем временем перечитала сказку и пациентка, натолкнулась на подобные параллели, частично совпадающие с замеченными мною, частично дополняющие их, и испытала сильное потрясение. В дальнейшем сказка часто играла значительную роль в ходе анализа, порой уходила в тень при обращении к конкретным личным проблемам, но затем снова выступала на первый план либо по инициативе самой пациентки, либо при моих толкованиях и таким образом существенно влияла на ход всего аналитического процесса.

Данный случай заставил меня обратить внимание на тот же феномен у другой пациентки, и вскоре я смог убедиться, что речь идет не о единичном или редком явлении, но о том, что большинство моих многочисленных последующих пациентов сообщали сами или могли отыскать по моей просьбе одну или две такие сказки, а также о том, что у всех этих пациентов подобные параллели сказочных мотивов с их психической динамикой обнаруживались с большей или меньшей отчетливостью. Конечно, роль, которую такая сказка играла в ходе анализа, была различной. У одного она только ненадолго всплывала на поверхность, параллели фиксировались скорее мною, чем самим пациентом, у других, как в первом случае, на определенной стадии анализа сказка оказывалась в центре внимания. Между этими двумя крайностями был полный спектр всевозможных оттенков. Важно отметить, что с тех пор я взял за обыкновение в подходящий момент аналитического процесса, используя определенную методику, обращаться к такого рода сказке, которая в детстве у пациента была особенно любимой или пугающей.

Как легко может убедиться каждый, нельзя сказать, что любимая сказка всегда ясно осознавалась в качестве таковой. Если у большинства людей прямо, без аналитической подготовки, спросить: "Какая, собственно, сказка была у вас в детстве любимой?", то только незначительная часть сможет дать на это уверенный ответ. Чаще эти истории находятся глубоко в бессознательном, и, исходя из этого, можно поставить вопрос: с помощью какой методики они могут вновь вернуться в сознание? Следующий методический вопрос таков: каким образом можно использовать такую сказку в терапевтических целях, чтобы способствовать процессу выздоровления и индивидуации. Я полагаю, что такие сказки относительно самостоятельно и изолированно могут быть встроены в общую методику аналитической психологии. У некоторых пациентов они могут также подтверждаться документально, чему есть многочисленные примеры. Например, уже упоминавшаяся пациентка располагала своими детскими заметками (сделанными в возрасте 8-10 лет) об играх на тему ее сказки. Другие пациенты имели в своем распоряжении истории, которые они, будучи детьми, сочиняли о сказочных персонажах или в которых отчетливо выражались мотивы их любимых сказок, иногда это были самостоятельно устраиваемые кукольные представления. Третья группа демонстрировала свои детские рисунки на сюжеты определенных сказок, а четвертая старалась получить от знакомых подтверждение правильности своих воспоминаний о том, чем они были очарованы. Конечно, эти группы невелики, примеры такого рода не слишком часты и, соответственно, статистически недостоверны. Однако, уже само их наличие ясно свидетельствует в пользу того, что всплывающая во время анализа взрослого пациента сказка действительно имела для него важное значение в детстве.

Следующим существенным фактором, подтверждающим объективный характер наличия и важности для ребенка любимой детской сказки, являются прямые наблюдения за детьми. Во время многолетней деятельности в качестве детского аналитика и терапевта я имел возможность наблюдать притягательность этих сказок, особенно при анализе детей в возрасте 4-10 лет. Роль, которую сказки играют во время сеансов, будучи включенными в игровую терапию самими детьми, зависит от того, в какой степени терапевт обращает на это внимание или спрашивает у детей о том, какую сказку они больше всего любят или боятся. Здесь обнаруживается тот же феномен интенсивных взаимосвязей между сказкой и психической проблемой ребенка. Наиболее ярким представляется мне случай умственно отсталого девятилетнего мальчика, воспитывавшегося в приюте, у которого наблюдалась тяжелая симптоматика синдрома навязчивых действий, заключавшаяся в том, что, находясь в приюте, в школе или в каком-то другом здании, он пытался голой рукой выдавливать и разбивать оконные стекла. Его любимой сказкой были "Бременские музыканты". Как известно, эта сказка начинается с того, что животные убегают от своих хозяев, так как не хотят быть дармоедами, что можно сравнить с ситуацией приютского ребенка. Своей кульминации сказка достигает в том эпизоде, где животные влезают в освещенное окно разбойничьего дома, через которое попадают в дом, и таким образом, прогнав разбойников, становятся обладателями вкусной еды и собственного жилища. Такие бросающиеся в глаза параллели, которые и без всякой интерпретации очевидны любому дилетанту, случаются, конечно, редко, хотя их можно встретить и у взрослых. Детская аналитическая терапия, как известно, требует продолжительного времени и длится порой, как и терапия взрослых, многие годы. При этом часто можно наблюдать, что дети меняют предпочитаемые ими сказки. Но в большинстве подобных случаев при таком изменении вновь выбирается сказка, в центре которой находится примерно такая же или похожая символика, например, вместо сказки "Мальчик-с-пальчик" берется "Храбрый портняжка", а вместо "Семи гусей" - "Шесть лебедей". Это обстоятельство также указывает на наличие в сказке центрального комплекса, который в своих существенных частях может быть выражен лишь более или менее точно определенной образной символикой. Эти наблюдения подтверждают также всем известную сегодня гипотезу Фрейда о том, что основные структурные элементы психики формируются в первые годы жизни, и в дальнейшем основная психическая проблематика постоянно разыгрывается в рамках этой структуры или этого основного комплекса.

В первое время, когда меня самого очень привлекали сказки подобного рода, они, даже без моего сознательного намерения, очень заметно выдвигались на передний план во время анализа, особенно при работе с пациентами, которые были более других восприимчивы к подобным образам. Эти пациенты, постоянно, не нуждаясь в форсировании этого процесса с помощью моих толкований и объяснений, так сказать, возвращались в сказку, связывали ее со своими проблемами, делали к ней рисунки, картины или скульптуры, прорабатывали ее или переделывали на новый лад. Это явление нетрудно объяснить. При взаимоотношениях двух людей атмосфера определяется либидозным интересом одного из них, и любой чуткий пациент точно угадывает такую точку, в которой он пробуждает личный интерес аналитика, беря себе за правило, особенно если он не находится непосредственно в фазе сопротивления, более интенсивно заниматься именно этой областью. Когда же мое собственное внимание привлекли другие области анализа, обращение пациентов к сказкам ослабло. Правда, любимая сказка никогда не исчезала из моей практики, но выступала на первый план у пациентов реже, хотя время от времени в разных обстоятельствах вновь обнаруживался интерес к сказке, особенно если я сам снова обращался к этой теме. Здесь я должен добавить, что, со своей стороны, я был очень осторожен и сдержан при интерпретации и толковании, особенно после того, как уже первые случаи показали мне, какую сильную реакцию возбуждало мое собственное либидозное акцентирование этой области. Временами даже наступала реакция разочарования с обвинениями, будто я мало уделяю этому внимания, а один пациент упрекнул меня в том, что я вообще не знаю его любимую сказку и не удосужился даже ее прочесть; конечно, это не соответствовало действительности.