Джон Биби. Классический подход.

Первое, о чем бы я себя спросил, рассматривая случай Джоан, это что, по моему мнению, я знаю о пациентке. То есть я должен понять, каковы мои более или менее сознательные фантазии и ожидания, а затем исследовать их глубже: возможно, мое бессознательное уже что-то сделало с ее появлением на моей психологической сцене. И поскольку я собираюсь выступить психотерапевтом Джоан, я буду искать что-либо в ней, с чем я могу естественным образом установить связь — к чему в ней я могу почувствовать непосредственное тяготение из моего собственного центра. Давайте начнем с общего интереса. Читая историю, я не чувствовал ничего особенного, что выходило бы за пределы общей бесцветности, пока не узнал, что Джоан «работает кассиром и специалистом по сервировке пищи» полный рабочий день. Каким-то образом эта деталь захватила меня. Уже долгое время меня интересуют способы, которыми пища задействована в нашей культуре, и особенно то, как пища может выступать в качестве посредника в межличностной коммуникации. Я очень люблю знакомиться с людьми, которые продают, готовят или сервируют пищу. И я люблю есть, и даже сидеть на диете, поскольку, таким образом, я получаю новый доступ к удовольствию выбора пищи. В классическом подходе аналитик ориентируется на побуждения Самости. То есть он доверяет своей душе обеспечение поступления либидо — энергии, необходимой для установления связи с клиентом, и отбрасывает соображения о том, что это «нарциссизм» или о том, что считается в таких случаях «надлежащим», позволяя своей фантазии о клиенте свободно развиваться, складываясь в определенный паттерн, который затем уже можно внимательно изучить. Классическая юнгианская традиция анализа переноса разрешает контрпереносной реакции аналитика проявлять себя, «высказываться». Это достигается за счет того, что сначала аналитик позволяет себе переживать спонтанные реакции на пациента и лишь затем подвергает их оценке при самоанализе. Именно такого подхода я и придерживаюсь здесь. То, что у Джоан расстройство питания, поначалу несколько оттолкнуло меня, но факт, что она работает с пищей, привлек мой интерес к ней: возможно, она позитивно оценивает пищу, или, по крайней мере, сможет позитивно отнестись к моему инстинктивному интересу к пище, и это может создать основу для возникновения спонтанной связи между нами — станет своего рода клеем, замешанном на разделяемой тайне, тайном удовольствии и страсти между нами. (С другой стороны, я считаю эту связь Джоан с пищей потенциально творческой стороной ее невроза: это ресурс, сопровождающий ее оральную проблему, целенаправленность, в юнговском смысле этого слова, способная придать смысл ее симптомам.) Меня также затронуло замечание Джоан, сделанное во время первичного интервью в больнице, — она выражала желание «работать с чувством, что я набиваю себя». Мне понравилось, как она пришла к этой метафоре, хотя я и признаю возможность того, что она лишь повторяла произносимое на ее группе самопомощи для лиц с расстройствами питания. Позитивным знаком является также то, что именно она создала эту группу. Тот факт, что она это сделала, отражает наличие у нее внутренних ресурсов перед лицом ее неблагоприятной и регрессивной «оральной» симптоматики. Я думаю, мне нравится энергия Джоан. Я чувствую, что это хороший предвестник для психотерапии. В классическом подходе также важно, чтобы аналитик смог найти что-нибудь, что бы ему нравилось в пациенте, иначе окажется, что в анализе нет достаточного количества энергии для поддержания в клиенте проявляющейся индивидуальности. В таком случае для клиента будет гораздо лучше и безопаснее если его отправят к другому аналитику. Для меня, когда я читал историю Джоан, особенным плюсом показалось то, что ее воспоминания об инцесте недавно стали для нее более доступными. Классическому аналитику «нравятся» знаки того, что личная самость принимается всерьез как что-то, к чему следует относиться с уважением и без насилия — самость с маленькой буквы «с» означает центр целостности, на котором и будет строиться аналитическая терапия для достижения более широкой Самости, для интеграции личности. (К этому столь ценимому личностному центру иногда адресуется психоаналитическая психология самости, которая имеет так много общего с классическим юнгианским подходом, как к «самости, которая знает, что для нее хорошо».) Кажется, чувство самоценности Джоан только что выросло, и ее воображение сейчас работает, готовое обратиться к насилию, испытанному цельностью и ме- шавшему ее существованию в прошлом. Возможно, это является отсветом медового месяца после свадьбы с Сэмом. Сэм представляется мне позитивной фигурой для нее. Однако, когда она говорит, что удивляется, что он вообще женился на ней, я думаю, она выражает этим трудность, испытываемую в принятии того факта, что она достойна заботы другого человека. Говоря классическим юнгианским языком, Сэм, с которым «все сложилось благополучно», представляет, или поднимает, внутри Джоан образ заботливого анимуса, внутреннего «мужа» ее жизненных ресурсов. Он может открыть для нее возможности направленной связи с собой с целью лучше о себе заботиться. С этого момента я начинаю относиться с критикой к фантазии, которой я до сих пор просто позволял быть. Меня учили рефлексировать предположения, которые я выдвигаю: такая reflexio является следующим — критическим — шагом в классическом юнгианском обращении с фантазией контрпереноса, с тем, чтобы избежать неподобающих действий (CW8, p. 117)1. Я отмечаю, что в той фантазии, которой я до сих пор позволял развиваться, Джоан видится мне находящейся в позитивной точке своей жизни после свадьбы с Сэмом. Это дает мне надежду, что терапия, начатая в такой период, будет более плодотворной, чем то предвещала бы долгая история этой дисфункциональной жизни и повторяющегося разочарования в отношениях. Я должен признаться себе, что, обращаясь к позитиву, я раскрываю характерное для меня отношение к новой ситуации в терминах юнгианской теории психологических типов. Классический юнгианец не преминул бы заметить, что я подошел к этой истории в соответствии с моей экстраверти-рованной интуитивной природой, обратившись к отдаленной возможности в ущерб более реалистичной фокусировке на ограничениях клиентки, проявляющихся повсюду в фактах ее унылой истории. Тем не менее, я доверяю своей интуиции и чувствую готовность во всеуслышание сказать себе, что вопреки очевидности, такого рода терапия может быть эффективной. Джоан вскоре, однако, предстанет передо мной как реальный человек. Я думаю о том, до какой степени стоит делиться с ней моими впечатлениями от чтения записей о ней. Обычно я предпочитаю начинать терапию с рассказа пациентке о том, что я о ней знаю. При этом я позволяю проявиться моим собственным реакциям на то, что я слышал и читал о ее случае. Но следует ли мне говорить Джоан о том, что мне нравится пища или о своем уважении к тому, что кажется мне здоровым в ее браке с Сэмом? Юнг сознательно позволял себе рассказывать некоторым клиентам о своих чувствах, относящихся к ним, уже на первой сессии. Он считал, что делиться своими спонтанными реакциями принципиально важно, поскольку, с его точки зрения, этот процесс направляется самим бессознательным. «Моя реакция — это единственное, что я как индивидуальность могу на законном основании предложить своему пациенту»(С?16, р. 5). Таким образом, раннее самораскрытие могло бы помочь мне в установлении отношений переноса с Джоан. Однако даже когда я просто начинаю фантазировать о том, как мне строить отношения с этой новой клиенткой, я начинаю осознавать присутствие определенного соблазна в том способе, каким я представляю столь легкое слияние наших натур в разделяемой нами недвусмысленной устремленности к улучшению ее состояния, как будто возможно, чтобы между нами не было проблем в области терапевтического сотрудничества. Когда я начинаю рассматривать мою начальную фантазию более критично, меня осеняет, насколько моя связь с ней до сих пор имела под собой нарциссическую основу. У меня нет фантазий о том, какой же может быть Джоан на самом деле. Не веду ли я себя уже как инцестуозный отец, который, должно быть, смотрел на нее почти исключительно сквозь призму своих собственных нужд и предрасположенностей? Я вспоминаю, как много времени понадобилось Джоан на то, чтобы поверить Сэму. Я понимаю, что Джоан не поверит мне, если я сделаю ряд жестов, направленных к «слиянию» с ней — даже (или особенно) если вначале она согласиться с ними. Возможно, она будет защищаться от моего экстравертированного энтузиазма с помощью учащающихся обескураживающих посланий. И даже если бы я успешно сумел стать хорошим объектом для нее — то есть тем, кого она будет воспринимать как идеально подходящего для того, чтобы способствовать проявлению ее потенциально здоровой стороны, — нет никаких свидетельств в пользу того, что Джоан будет иметь однозначное мнение по поводу слияния с таким хорошим объектом. Учитывая ряд поступков, направленных на самопоражение, описанных в ее истории, я подозреваю, что Джоан может страдать оттого, что я называю «первичной амбивалентностью по отношению к Самости», и я понимаю, что буду способствовать ее амбивалентности по отношению к людям, которые могли бы помочь ей почувствовать себя лучше, если я собираюсь эффективно функционировать в качестве «объекта Самости» (Вееbе 1988, pp. 97-127). Судя по истории родительского отвержения, насилия и, позднее, самодеструктивных проявлений, можно предположить, что в ее фантазийной жизни она все еще частично идентифицирована с родительскими фигурами, которые не всегда желали ей лучшего. Поэтому ей будет трудно от всего сердца приветствовать программу собственного исцеления. Более того, даже если она уже решила, что хочет помощи, она будет чувствовать неопределенность по поводу того, сможет ли терапевт, которого она найдет, полностью разделять эту цель. Я знаю, таким образом, что буду подвергаться проверкам, с целью определить, способен ли я быть хорошим доктором, не ставящим свои потребности впереди нее.