Космос. Я по поводу отца.

Я уже писала о своих спорах с корифеями психологии. Вот ещё один миф в нашем деле: убеждение, что пожилые люди с трудом выдерживают психотерапию. Что, начиная с определенного возраста, уже сложно что-то менять в своей жизни, нет сил снова, хотя бы мысленно, пережить те события, которым в свое время не было уделено достаточно внимания. Нервная система может не выдержать…
Поэтому, как правило, вопрос психолога: «Сколько Вам лет?» - не праздный и не риторический, как и многозначительное «м-м-м», если звонящему больше шестидесяти пяти лет. Это серьезная работа, требующая определенных рисков.

До недавнего времени и в моей практике не было таких обращений. Разве что, единичные случаи, когда на прием приходила бабушка по поводу внука или внучки, или когда, работая системно, следовало иметь в виду и возрастных членов семьи.

И вот звонок:
- Здравствуйте, я по рекомендации! Мне уже отказывали… Я по поводу отца, ему около семидесяти. То, что он сейчас переживает, похоже на депрессию. Таблетки принимать не хочет. Стал вялым, апатичным, безразличным. Он в строю: у него своя фирма, руководит крупным представительством немецкой компании. Мне больно видеть папу в таком состоянии. Он ведь такой сильный! Так много возился с моей дочкой… А сейчас его как будто нет с нами: не выходит из кабинета, даже на работу редко выбирается. Но недавно сам попросил: «Слушай, а может мне к психологу? Найди!». Что скажете? И, пожалуйста, я хочу сама оплатить эти сеансы. Мой папа – человек старой формации. Ему сложно после задушевных разговоров отдавать деньги, хотя я понимаю – это очень серьезно, и это работа. Мы с Вами договоримся…

В тот же вечер мне позвонил Константин Георгиевич. Очень приятный голос. Представился. И буквально второй его вопрос прозвучал так:
- Разве эта «фигня» мне поможет? Я в неё не верю.
Уточнил:
- В психологию.
- Константин Георгиевич, Вы мне позвонили. Давайте попробуем. Придите на одну консультацию. Если Вам покажется, что эта «фигня» не помогает, мы с Вами расстанемся.

Знаете, как важно для каждого клиента подобрать правильную тональность работы: звуки, темп, образы… Почувствовать человека, чтобы говорить с ним на его языке. Впервые увидев Константина Георгиевича, я поняла, как он многогранен. И как сложно будет настроиться на нужную волну в работе с ним.
Он тоже ко мне присматривался. Но, поскольку пришёл сам, отнесся к встрече очень серьезно. Подробно рассказал о чувствах, которые испытывает, в каком состоянии находится и как ему тяжело жить. В конце консультации, во время которой я практически не проронила ни слова, Константин Георгиевич сказал:
- Я так долго не разговаривал. А сейчас, пытаясь систематизировать свою болтовню, вдруг понял, что я здесь делаю. Понял, что хочу от Вас невозможного. Я не знаю, что меня держит в этой жизни. Я устал. Наверное, я выдохся.
И уже в дверях вдруг спросил:
- А когда в следующий раз? Мне понравилось. Немножко напрягает, что Вы не разговорчивы. Хотелось бы с Вами поболтать. Или это так надо? Почему Вы молчите? Тяжёлый случай?
- Я думаю...
- О чем?
- О том, как уговорить Вас остаться…И на каком языке с Вами говорить...

На следующую встречу он пришел, как всегда, точно по времени. Выглядел задумчивым. Снова стал рассказывать. Я многое услышала про его насыщенную и интересную жизнь. Мой клиент был одним из первых покорителей Арктики. Получил хорошее техническое образование, защитил две диссертации. Меня не покидало ощущение чего-то очень близкого, родного. Было впечатление, будто я слушаю, щупаю что-то знакомое – это касалось даже его взгляда и интонаций. Я по-прежнему подбирала тональность…
- Вы один из самых немногословных людей, которых я когда-либо встречал.
- Это так напрягает, Константин Георгиевич?
- Нет. Меня напрягает мое многословие. Может, Вы меня научите такому спокойному молчанию? И такому присутствию в моих рассказах? Вы ведь очень внимательно меня слушаете, я вижу.

Мы назначили очередную консультацию.
В тот день, пробираясь через пробки, по дороге домой, я долго думала: «Что это? Откуда эта щемящая грусть? Такой трепет и боязнь подойти ближе?». Пока не поняла, что Константин Георгиевич напоминает мне отца. Своей мудростью, образованностью, увлекательной биографией, тонким юмором, добротой и своеобразной, присущей только ему нежностью. Еще - умением себя подать. Когда Константин Георгиевич входил в здание нашего центра, даже охранники перед ним вставали, а потом шептали мне: «Что за важный человек к Вам приходит?».
Я поняла, что меня тревожит. Поняла, почему мне трудно. Перед уходом мой папа так же молчал. А я не могла предложить ему свою помощь, зная, что он хотел оставаться для меня отцом. Сильным отцом.
Уже на следующей встрече я объяснила Константину Георгиевичу причину своего молчания. Сказала, что меня не покидает наваждение: будто я говорю с кем-то, кто напоминает мне если не отца, то кого-то из его ближайшего окружения. Настолько похожи их истории становления, образования, их отношение к жизни и ко всему остальному. И если я не смогла помочь отцу, то, во всяком случае, знаю, как слушать Константина Георгиевича и как с ним разговаривать.
- Тогда поехали! Я тебе расскажу о брате…
С этого дня Константин Георгиевич стал обращаться ко мне на ты. Меня это совершенно не смущало. У нас, наконец-то, начало зарождаться то самое поле, которое стало целительным для нас обоих.

У Константина Георгиевича был старший брат, давший ему так много, что слова «любовь», «обожание», «преклонение» не объясняли и малой доли тех чувств, которые он к нему испытывал.
- Сложно это выразить человеческим языком, возможно, только одно слово подойдет - «космос». Я не представляю свою жизнь без брата... и без бабушки.

Брат Константина Георгиевича был талантлив во всем. В сочинительстве, в музыке, в изобретательстве. Но за два года перед смертью его сразила депрессия. Он удалился от всех, заперся в своей квартире и выключился. Ничего не помогало. Ни доктора, ни уговоры. Константин Георгиевич не представлял себе, что это может плохо кончиться. Он был весь в работе, в поездках, в спорте, в помощи дочери и воспитании внучки, в «покорении мира» (как он выразился сам). И вдруг брата не стало:
- Понимаешь, мой мир рухнул. Я смотрел вокруг, но не узнавал никого и ничего. Долго переживал. Потом потихоньку восстановился. Сейчас только я понял, что он тогда чувствовал. Вот эту безнадежную пустоту… Которая теперь во мне...
- А жена, Константин Георгиевич?
- Я её люблю. Мы так долго вместе, что она стала частью меня. Не знаю, где кончаюсь я и начинается она. Я вижу, как ей больно. Вижу, как она переживает. Знаешь, она идеальная! Мне очень повезло. Она хорошая жена, хорошая мать, хорошая бабушка. Но я своим состоянием её убиваю. Сейчас я её не чувствую…
- Константин Георгиевич, может, Вам влюбиться?
- Ну что ты несешь, Нана!
- Вы – мужчина видный. А если побреетесь, вообще будете неотразимы!
- Господи, ну и психолога я себе выбрал!

Но на следующее занятие пришел гладко выбритый и в белой рубашке. Сказал, что ему снятся сны, не тяжелые, давящие, как прежде, а спокойные. Он не помнит их, но просыпается умиротворенным.
- Константин Георгиевич, расскажите о бабушке.
- А что бабушка? Бабушка – это сердце, душа нашей семьи. Как можно про это рассказать? Хотя, знаешь, я расскажу кое-что. У моей бабушки было два сына. Мой отец – младший. В двадцатых годах она вышла замуж за богатого коммерсанта. Он был её много старше, поэтому бабушкина семья была против её выбора. Из-за этого с ней разорвали отношения, может, там было что-то ещё, я не знаю... Родила двух сыновей. А в конце тридцатых мужа ночью забрали. Что с ним стало потом, никто не знает, скорее всего - 58-я… Ходили слухи, что бабушкина семья на него донесла, нам папа рассказывал.
Знаешь, я всё время думаю об одной необъяснимой вещи. После того, как забрали мужа, бабушка сдала своих мальчишек в детский дом. Не могу понять, почему. Представляешь, они оттуда сбежали, несколько лет скитались. А в войну нашли свою мать в эвакуации. Не пойму, почему она их сдала…
- Она их спасала… Спасла.

Долгое молчание до конца сеанса. Молчание и слезы Константина Георгиевича.

На следующей консультации:
- Ты умная! А я дурак. Как я этого не понимал? Почему я этого не понимал? Ведь мой папа обожал ее! Знаешь, он выучился на военного и по всем гарнизонам, по всем местам его службы мы скитались вместе с бабушкой. Не представляешь, сколько любви она дала мне и брату. И одна песня… Колыбельная, она её пела на французском языке… Я никак не могу вспомнить слова! Никак. И не могу её забыть. Надо же, ведь бабушка ушла, когда была моложе меня. Нана, я скучаю. Скучаю по бабушке, не могу без брата. Хочу к ним.
- Здесь у Вас тоже есть любимые.
- Да, Юлька. Дочь. Она хорошая. С мужиками только не везет. Я не давлю. Она справляется. Даже не знаю, надо с ней об этом говорить или нет. Скажи, а тебе отец говорил, что любит тебя? Он говорил, что гордится тобой?
- Нет.
- Почему?
- Я это знала. Ему не надо было об этом говорить.
- Как ты думаешь, моя Юлька знает, что я её люблю? Хотелось бы, чтобы она тоже знала…

- Константин Георгиевич, расскажите о внучке.
- Это моё счастье. Знаешь, как мне с ней хорошо! Было хорошо. Я сейчас не пойми что. А раньше с ребёнком гулял, на роликах катал ее, на скейтборде – я же крутой, когда-то даже с парашютом прыгал! Обещал, когда вырастет – и её научу. Сейчас она, наверное, разочарована во мне. Я ведь больше года с ней не общаюсь.
- Она просто ждёт.
- Ну вот, ответь мне: я ей позвоню – и что скажу? «Твой чокнутый дед объявился»?
- Она Вам сама все скажет. Вам надо только позвонить. Девочка ждёт.

- Да, Нана, слушай, я тут путевку купил жене. Чтобы поехала отдохнуть.
- А сами не хотите с ней поехать?
- Нет, ну ты глупая! Ты слышишь, что я тебе говорю? Человеку надо ОТ МЕНЯ отдохнуть.
- Ну, Вы объясните, я пойму…

Мы начали говорить о работе Георгия Константиновича. О людях, которыми он руководил. Я сказала, что его бездействие заставляет их чувствовать себя разочарованными и обманутыми.
- Слушай, я им зарплату плачу! Мальчика над ними поставил, чего-то он там бегает, суетится…
- Когда Вы затевали это дело с программным продуктом, как Вы говорите, эксклюзивным, эти люди пошли не за мальчиком, а за Вами.
- Ну, говори, говори, какой я плохой… Людей бросаю…
- Можно все исправить.

Через какое-то время Константин Георгиевич рассказал, что позвонил внучке. Они вместе куда-то съездили. Очень хорошо провели время, поговорили. Девочка ему сказала:
- Дед, ты меня больше не бросай, ладно? Мне плохо без тебя. Ты для меня – космос! Я без тебя не могу. Дед, ты ведь вылечишься, правда?
Он пришел взволнованный, смущенный, растерянный – но другой. Живой! Сказал, что ему стало полегче, что у него есть силы жить и что-то еще сделать в этой жизни.
Мы с ним начали тихо прощаться. Он ушел почти «по-английски», сказав:
- Помнишь, ты про тональность говорила. Я скажу, что чувствовал здесь с тобой: бережность. Ты помогла мне бережно упаковать мои воспоминания. Только с тобой я узнал свою бабушку, всю её тоску и боль. Все время думаю, что моему брату тоже можно было помочь... И знаешь, удивительно, но твоя «фигня» работает!

Позднее ко мне приехала дочь Георгия Константиновича, чтобы оплатить сеансы. Замечательная, умная, добрая, интеллигентная женщина. Она меня спросила:
- Вы работали с моим отцом. Я, конечно, понимаю, что это конфиденциально. Но я должна что-то знать? Или быть к чему-то готовой?
- Да. Должны. Он Вас очень любит и гордится Вами.
- Я это знаю.