Феноменология пограничного клиента

"Почему орет ваш ребенок? Чего он хочет? 

- Он хочет орать!" 

Фольклор.

Эмоционально недокормленный младенец продолжает орать всю оставшуюся жизнь. Периодически падая в беспомощность и вызывая всеобщую жалость или преследуя других и создавая такие невыносимые условия для окружающих, при которых не поделиться с ним чем-то становится просто невозможно. Но ни тем, ни другим невозможно утолить его голод. Это отчаяние лишь делает его крик громче, выкручивая ручку Volume до пределов человеческой выносливости.

Для младенца весь мир вокруг - продолжение его собственного организма, а родители - вынесенные на периферию органы манипулирования реальностью. Отчаяние пограничной личности замешано на ярости младенца, который не соглашается взрослеть.

Терапевтический опыт для лиц с подобной организацией характера в заключается в том, что у них, вопреки раннему младенческому опыту, в настоящее время существует достаточное количество ресурсом для выживания и прохождения через шизоидный ужас. Но в этом факте, помимо освобождающей идей, есть и скрытая ловушка в виде необходимости строить отношения не с недифференцированной средой, полной всего, чего только ни пожелаешь, а с очень конкретными людьми, обстоятельствами и феноменами которые строго конечны, несовершенны и которым большую часть времени  нет до них никакого дела.

Тоска по симбиотическим отношениям вовсе не означает, что это лучшее время жизни, поскольку это время Я-центрировано. Это означает, что развитие подразумевает обнаружение рядом с собой таких же существ, выкарабкивающихся из яйца всеобъемлющей уникальности и озирающихся вокруг с тревогой и едва уловимым разочарованием от того, что вокруг есть кто-то еще, смотрящий с тревогой и еще большим разочарованием и так далее.

Ужас ситуации в том, что время, предназначенное для насыщения давно миновало, и нет никакой возможности вернуться в прошлое, чтобы все исправить. Хотя что здесь можно исправлять, стать менее требовательным ребенком или выбрать более чувствительных родителей? На первый взгляд ситуация безвыходная. На второй взгляд становится понятно, что для исправления настоящего возвращение в прошлое противопоказано, поскольку как известно, все самое важное происходит прямо в сейчас.

Можно сожалеть о том, что прошлое с высоты, точнее с длинной дистанции настоящего, кажется не таким идеальным как хотелось бы, но прошлое это данность, которая не требует коррекции и попытка это осуществить лишь фиксирует ощущение беспомощности.

Пограничный клиент как будто транслирует следующую идею - если младенчество как период развития отвечает за формирование личности, тогда недокормленный младенец похож на недоношенный плод, у которого не сформировались органы и системы, необходимые для полноценной жизни. То есть пограничный клиент “не такой, как все” на уровне результата - получилось что получилось. С другой стороны, ведь “нормальным” детям, в отличие от него, давали столько любви, сколько им было необходимо, и тогда он “не такой, как все” уже в качестве причины подобного эмоционального отвержения. Отвержение для пограничной личности это ахиллесова пята, в которую не особенно целясь, попадает почти каждый, с кем она имеет хоть какие то отношения.

Можно говорить о том, что в случае организации характера семантика пограничности определяется ее расположенностью между неврозом и психозом, но также можно сделать предположение о том, что между пограничным клиентом и окружающими людьми существует практически непреодолимый барьер в виде коммуникативных особенностей, обеспечивающих выживание в условиях незавершенной задачи развития.

Естественный процесс развития предполагает, что ребенок получает от родителей достаточное количество признания и поддержки для того, чтобы сформировать собственную автономию и в дальнейшем жить самостоятельно, опираясь на опыт подобных отношений. Послание родителей в случае пограничной личности выглядит примерно так - выживание возможно только в условиях слияния, но при этом мы решаем, соглашаться на это или нет. Таким образом, помимо беззащитности, пограничная личность приобретает также и ощущение беспомощности.

Отсутствие или недостаточное нахождение рядом эмпатически поддерживающего объекта, контейнирующего хаотическую эмоциональность младенца в символический порядок отношений привязанности, приводит к патологическому расщеплению опыта. То, что не удается пережить, приходится отщеплять и интенсивно контролировать в течении всей оставшейся жизни, поскольку любая актуализация этой тревоги приводит к пугающему регрессу в беспомощное младенческое состояние. Другими словами, пограничная личность пытается контролировать  те драйвы, которые не были должным образом контейнированы и дифференцированы адекватным окружением.

Наиболее очевидным способом справиться с этой беспомощностью является попытка безапелляционного контроля окружающих. Пограничник делает с окружающими примерно то же самое, что получал от родителей - стремительно вступает в идеализированные отношения и наказывает оппонента за любую попытку выбраться из этого прокрустова ложа. Увидеть живого человека за пеленой проекций практически невозможно, да и не нужно - пограничная личность не нуждается ни в чем ином, кроме подтверждения собственной значимости, и таким образом, многообразие Я-Ты отношений для нее не доступно. Подобная установка создает вокруг пограничной личности коммуникативный вакуум, усугубляя состояние одиночества и усиливая ярость, с которой осуществляется следующий безнадежный контакт. Возникает своеобразная ловушка - способ, которым устанавливается контакт, одновременно его же и разрушает.

Другой способ контроля заключается в подавлении естественной экспрессии, поскольку она переживается как слишком интенсивная, затопляющая, стирающая границы и угрожающая либо окружающим либо самому себе, увеличивая вероятность отвержения. Можно сказать, что подавление экспрессии осуществляется согласно тем же механизмам, которые лежат в основе расщепления и тогда пограничный клиент формирует вокруг себя внешнюю реальность, полную такого же ужаса, что и внутренне пространство. И тогда от себя действительно невозможно убежать, потому что куда бы не бросилась пограничная личность, она в итоге все время упирается в исходную точку этого побега.

Бросающаяся в уши коммуникативная особенность пограничных клиентов состоит в чрезвычайно большой разнице между формой послания и содержанием, между внутренней работой, которую он проделывает в одиночестве и тем, что он способен разместить на границе контакта. То, о чем говорит пограничник, представляет из себя скромную вершину айзберга, основная семантическая толща которого только подразумевается и которая в принципе не может быть адекватно выражена из-за актуализации страха отвержения. Тем не менее, эта подразумеваемая часть присутствует в диалоге и попытка слушать текст, одновременно декодируя его имплицитную компоненту, вызывает состояние растерянности от отсутствия связности и фрагментированности повествования, скуки и злости.

Сложность работы с пограничными клиентами заключается как раз в том, чтобы выдержать чуждый диалект иной организации характера, разобрать порой пугающие рельефы незнакомой территории, по которой предстоит продвигаться, беря в проводники скорее рассказчика, чем накопленный багаж знаний. На это территории не действуют ни только выученные правила, но и весь жизненный опыт становится невостребованным из-за того, что его совершенно не к чему приложить. Это жуткое состояние, которое можно испытывать в контакте с пограничным клиентом является отголоском того ужаса, в котором последнему приходиться жить постоянно. 

Поэтому терапевтичной становится сама способность не сбегать от этого переживания в более понятную и безопасную зону самости, укрепленную профессиональной вертикалью, а быть рядом, тем самым делая затопляющие эмоции пограничного клиента менее пугающими.

Трагедия пограничного пациента в том, что большую часть времени он не доступен для самого себя. Контроль показывает способ занять внешнюю позицию по отношению к происходящему, быть свидетелем только результатов трансакций и внутренних динамик, отчуждая себя от опыта, который их определяет. Метафорически, пограничный клиент находится на границе между реальностью и собственным бытием, однако в этом месте очень мало жизни. Пограничная личность порой с удивлением обнаруживает себя в отдельно взятом акте разговора или деятельности, однако это обнаружение очень сложно интегрировать в доступную для сознания парадигму идентичности, поскольку эти отщепленные сигналы приходят как будто из другого мира.

Самый простой способ заткнуть орущего младенца состоит в том, чтобы его устранить. Пограничная личность делает это наиболее доступным для нее способом, через отщепление. Интеграция предполагает обратный процесс, поскольку экзистенциальный голод соотносится с пустотой и отсутствием переживания самости, а не с недостатком положительных эмоций. Психотерапия не гарантирует в этом случае насыщения событийного, внешнего, она наполняет границы идентичности тем содержимым, которое делает ее живой и аутентичной. 

Психотерапия это процесс, во время которого клиент пытается делать то, что не может позволить себе делать в обычной жизни.