Гай Светоний Транквилл. ЖИЗНЬ ДВЕНАДЦАТИ ЦЕЗАРЕЙ | ОГЛАВЛЕHИЕ ОТОН Предки Отона происходят из городаФерентина1, изсемейства

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

ОТОН

Предки Отона происходят из города Ферентина¹, из семейства древнего и знатного, берущего начало от этрусских князей. Дед его, Марк Сальвий Отон², был сыном римского всадника и женщины низкого рода – может быть, даже не свободнорождённой; благодаря расположению Ливии Августы, в доме которой он вырос, он стал сенатором, но дальше преторского звания не пошёл. (2) Отец его, Луций Отон, по матери принадлежал к очень знатному роду со многими влиятельными связями, а лицом был так похож на императора Тиберия и так им любим, что иные видели в нём его сына. Почётные должности в Риме, проконсульство в Африке и внеочередные военные поручения выполнял он с большой твёрдостью. В Иллирике после мятежа Камилла несколько солдат в порыве раскаяния убили своих начальников, якобы подстрекнувших их отложиться от Клавдия, – он приказал их казнить посреди лагеря у себя на глазах, хотя и знал, что Клавдий за это повысил их в чине. (3) Таким поступком он приобрёл славу, но потерял милость; однако вскоре он вернул расположение Клавдия, раскрыв по доносу рабов измену одного римского всадника, замыслившего убить императора. Действительно, сенат почтил его редкой честью – статуей на Палатине, а Клавдий причислил его к патрициям, восхвалял его в самых лестных выражениях и даже воскликнул: "Лучше этого человека я и детей себе желать не могу!" От Альбии Теренции, женщины видного рода³, он имел двух сыновей, старшего Луция Тициана и младшего Марка, унаследовавшего отцовское прозвище; была у него дочь, которую, едва она подросла, он обручил с Друзом, сыном Германика.
Император Отон родился в четвёртый день до майских календ в консульство Камилл Аррунции и Домиция Агенобарба⁴. С ранней молодости он был такой мот и наглец, что не раз бывал сечён отцом; говорили, что он бродил по улицам ночами и всякого прохожего, который был слаб или пьян, хватал и подбрасывал на растянутом плаще⁵. (2) После смерти отца он подольстился к одной сильной при дворе вольноотпущеннице и даже притворился влюблённым в неё, хотя она и была уже дряхлой старухой. Через неё он вкрался в доверие к Нерону и легко стал первым из его друзей из-за сходства нравов, а по некоторым слухам – и из-за развратной с ним близости. Могущество его было таково, что у одного консуляра, осуждённого за вымогательство, он выговорил огромную взятку и, не успев ещё добиться для него полного прощения, уже ввёл его в сенат⁶ для принесения благодарности.
Соучастник всех тайных замыслов императора, в день, назначенный для убийства матери Нерона, он, во избежание подозрений, устроил для него и для неё пир небывалой изысканности; а Поппею Сабину, любовницу Нерона, которую тот увёл у мужа и временно доверил ему под видом брака, он не только соблазнил, но и полюбил натолько, что даже Нерона не желал терпеть своим соперником⁷. (2) Во всяком случае, говорят, что, когда тот за нею прислал, он прогнал посланных и даже самого Нерона не впустил в дом, оставив его стоять перед дверьми и с мольбами и угрозами тщетно требовать доверенного другу сокровища. Потому-то по расторжении брака Отон был под видом наместничества сослан в Лузитанию⁸. Ясно было, что Нерон не хотел более строгим наказанием разоблачать всю эту комедию; но и так она получила огласку в следующем стишке:
Хочешь узнать, почему Отон в почётном изгнанье?
Сам со своею женой он захотел переспать!

Провинцией управлял он в квесторском сане десять лет, с редким благоразумием и умеренностью.
Когда же, наконец, представился случай отомстить, он первый примкнул к начинанию Гальбы. В то же время он и сам возымел немалую надежду на власть – отчасти по стечению обстоятельств, отчасти же по предсказанию астролога Селевка⁹: когда-то он обещал Отону, что тот переживёт Нерона, а теперь сам неожиданно явился к нему с вестью, что скоро он станет императором. (2) Поэтому он шёл теперь на любые одолжения и заискивания: устраивал обед для правителя, всякий раз одаривал весь отряд телохранителей золотом¹⁰, других солдат привязывал к себе другими способами, а когда кто-то в споре с соседом из-за межи пригласил его посредником, он купил и подарил ему всё поле. Вскоре трудно было найти человека, который бы не думал и не говорил, что только Отон достоин стать наследником империи.
Сам он надеялся, что Гальба его усыновит, и ожидал этого со дня на день. Но когда тот предпочёл ему Пизона и надежды его рухнули, он решил прибегнуть к силе. Кроме обиды, его толкали на это огромные долги: он откровенно говорил, что ежели он не станет императором, то всё равно, погибнуть ли от врага в сражении или от кредиторов на форуме.
(3) За несколько дней до выступления ему удалось вытянуть миллион сестерциев у императорского раба за доставленное ему место управляющего. Эти деньги стали началом всего дела. Сперва он доверился пятерым телохранителям¹¹, потом, когда каждый привлёк двоих, – ещё десятерым. Каждому было дано по десяти тысяч и обещано ещё по пятьдесят. Эти солдаты подговорили и других, но немногих: не было сомнения, что едва дело начнётся, как многие пойдут за ними сами.
Он собирался было тотчас после усыновления Пизона захватить лагерь и напасть на Гальбу во дворце за обедом, но не решился, подумав о когорте, которая несла стражу: она навлекла бы общую ненависть, если бы, покинув в своё время Нерона, позволила теперь убить и Гальбу. А потом ещё несколько дней¹² отняли дурные знамения и предостережения Селевка.
(2) Наконец, в назначенный день он велел своим сообщникам ждать его на форуме перед храмом Сатурна у золочёного верстового столба¹³, сам поутру явился с приветствием к Гальбе, встречен был, как всегда, с поцелуем, присутствовал при императорском жертвоприношении¹⁴ и слышал предсказания гадателя. Затем вольноотпущенник сказал ему, что пришли зодчие – это был условный знак. Он удалился, объяснив, что хочет осмотреть покупаемый им дом, вышел через задние покои дворца и помчался к условленному месту; по другим рассказам, он притворился, что у него лихорадка, и попросил окружающих извиниться за него, если станут его искать. (3) А затем, торопливо усевшись в женскую качалку, он направился в лагерь. Носильщики выбились из сил, он слез и побежал, развязавшийся башмак остановил его; тогда, чтобы не задерживаться, спутники подняли его на плечи и, приветствуя его императором, среди радостных кликов и блеска мечей принесли его на лагерную площадь¹⁵. Все встречные присоединялись к ним, словно сообщники и соучастники. Из лагеря он послал людей убить Гальбу и Пизона, а чтобы крепче привязать к себе солдат, поклялся перед ними на сходке, что будет считать своим только то, что они ему оставят.
Затем, когда день уже был на исходе, он явился в сенат, коротко доложил, что его похитили на улице и силой заставили принять власть и что действовать он будет только с общего согласия, а потом отправился во дворец. Среди прочих угодливых поздравлений и лести чернь дала ему имя Нерона, и он нимало не высказал неудовольствия: более того, иные говорят, что он даже первые свои грамоты и послания к некоторым наместникам провинций подписал этим именем. Во всяком случае, изображения и статуи Нерона он разрешил восстановить, его прокураторам и вольноотпущенникам вернул их прежние должности и первым же своим императорским указом отпустил пятьдесят миллионов сестерциев на достройку Золотого дворца.
(3) В ту же ночь, говорят, он видел страшный сон и громко стонал; на крик прибежали и нашли его на полу перед постелью: ему казалось, что дух Гальбы поднял его и сбросил с ложа, и он не жалел искупительных жертв, пытаясь его умилостивить. На следующий день при гадании его сшибло с ног внезапным вихрем, и слышали, как он несколько раз пробормотал:
...Куда уж мне до длинных флейт!¹⁶
Как раз около этого времени германские легионы присягнули Вителлию. Узнав об этом, Отон предложил сенату отправить к ним посольство с известием, что правитель уже избран и чтобы они хранили покой и согласие, а сам через гонцов предложил Вителлию стать его соправителем и зятем¹⁷. Но война была неизбежна, и высланные Вителлием полководцы и войска приближались. Тут-то он смог убедиться, как верны и преданы ему преторианцы – всё высшее сословие едва не было ими перебито. (2) Он пожелал подвезти оружие на судах с помощью моряков¹⁸; но когда под вечер оружие стали забирать из лагеря, некоторые солдаты заподозрили измену, подняли тревогу, и все разом, никем не предводимые, устремились на Палатин, требуя избиения сената. Трибуны пытались вмешаться, их опрокинули, некоторых убили, и солдаты, как были окровавленные, допытываясь, где же император, прорвались до самой обеденной палаты и остановились лишь тогда, когда увидели Отона.
(3) В поход он выступил смело и едва ли не слишком поспешно, не обращая внимания даже на предзнаменования, – а между тем и священные щиты¹⁹ в то время были вынесены и ещё не спрятаны, что издавна считается зловещим, и жрецы Матери богов²⁰ начинали в этот день свои слезные вопли, и гадания были явно недобрыми: жертва отцу Диту²¹ оказалась угодной, тогда как при этом жертвоприношении лучшим знаком бывает обратное; при выходе из города его задержал разлив Тибра, а на двадцатой миле дорога оказалась преграждённой обвалом здания.
С такой же опрометчивостью решил он дать бой как можно скорее, хотя всем было ясно, что войну следует затягивать, изводя неприятеля голодом и теснотой ущелий: быть может, он не в силах был вынести долгого напряжения и надеялся легче добиться победы до прибытия Вителлия, быть может, не умел справиться с солдатами, бурно рвавшимися в бой. Сам он ни в одном сражении не участвовал, оставаясь в Брикселле.
(2) В трёх первых незначительных битвах он победил – при Альпах, близ Плаценции и возле так называемого Касторова урочища²²; но в последней и решительной – при Бетриаке – он был разбит при помощи хитрости: ему подали надежду на переговоры, солдаты вышли, чтобы заключить перемирие, и, ещё обмениваясь приветствиями, вдруг вынуждены были принять бой²³. (3) Тогда и решился он умереть: и многие небезосновательно думают, что не столько от отчаяния и неуверенности в войсках, сколько стыдясь упорствовать в борьбе за власть и подвергать таким опасностям людей и государство²⁴. В самом деле, и при нём ещё оставались удержанные в запасе нетронутые войска и новые шли к нему на помощь из Далматии, Паннонии и Мёзии, и даже побеждённые, несмотря на поражение, готовы были сами, без всякой подмоги, встретить любую беду, чтобы отомстить за свой позор.
Отец мой Светоний Лет был на этой войне трибуном всаднического звания в тринадцатом легионе. Впоследствии он часто говорил, что Отон даже частным человеком всегда ненавидел междоусобные распри, и когда однажды на пиру кто-то упомянул о гибели Кассия и Брута, он содрогнулся; он и против Гальбы не выступил бы, если бы не надеялся достигнуть цели без войны; а тут его научил презрению к смерти пример рядового солдата, который принёс весть о поражении – ему никто не верил, его обзывали то лжецом, то трусом, бежавшим из сражения, и тогда он бросился на меч у самых ног Отона; а тот, по словам отца, при виде этого воскликнул, что не желает больше подвергать опасности таких мужей и таких солдат.
(2) Брату, племяннику²⁵ и нескольким друзьям он посоветовал спасаться, кто как может, обнял их всех, поцеловал и отпустил. Оставшись один, он написал два письма, – одно к сестре, с утешениями, и другое к Мессалине, вдове Нерона, на которой собирался жениться: им он завещал позаботиться о его останках и памяти. Все свои письма он сжёг, чтобы никому не причинить опасности или вреда от победителя; деньги, какие были, разделил между слугами.
Он уже решился и приготовился умереть таким образом, как вдруг послышался шум; ему сказали, что это тех, кто пытается покинуть войско и уйти, хватают и не пускают, как беглецов. Тогда он произнёс: "Продлим жизнь ещё на одну ночь" – это его подлинные слова, – и запретил удерживать кого бы то ни было силой. Спальня его была открыта до поздней ночи, и все, кто хотели, могли обращаться к нему. (2) Потом он выпил холодной воды, чтоб утолить жажду, достал два кинжала, попробовал их острие, спрятал их под подушку, затворил двери и забылся глубоким сном. Только на рассвете он проснулся и тогда одним ударом поразил себя пониже левого соска. На первый же его стон сбежались люди, и перед ними он, то прикрывая, то открывая рану, испустил дух. Похоронили его быстро, как он сам велел. Это было на тридцать восьмом году его жизни, после девяносто пяти дней правления²⁶.
Этому величию духа не отвечало у Отона ни тело, ни наружность. Был он, говорят, невысокого роста, с некрасивыми и кривыми ногами, ухаживал за собою почти как женщина, волосы на теле выщипывал, жидкую причёску прикрывал накладными волосами, прилаженными и пригнанными так, что никто о том не догадывался, а лицо своё каждый день, с самого первого пушка, брил и растирал мочёным хлебом, чтобы не росла борода; и на празднествах Исиды он при всех появлялся в священном полотняном одеянии.
(2) Вот почему, думается, смерть его, столь непохожая на жизнь, казалась ещё удивительнее. Многие воины, которые там были, со слезами целовали ему мёртвому руки и ноги, величали его доблестным мужем и несравненным императором и тут же, близ погребального костра, умирали от своей руки; многие, которых там и не было, услыхав эту весть, в отчаянии бились друг с другом насмерть. И даже многие из тех, кто жестоко ненавидел его при жизни, стали его превозносить после смерти, как это водится у черни: говорили даже, что Гальбу он убил не затем, чтобы захватить власть, а затем, чтобы восстановить свободу и республику.

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>