Гай Светоний Транквилл. ЖИЗНЬ ДВЕНАДЦАТИ ЦЕЗАРЕЙ | ОГЛАВЛЕHИЕ Книга Cедьмая ГАЛЬБА Род Цезарей пресекся сНероном1.

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

Книга Cедьмая

ГАЛЬБА

Род Цезарей пресекся с Нероном¹. На это еще задолго указывали многие знаменья, особенно же наглядно следующие два. Когда-то Ливия, тотчас после брака с Августом, ехала в свою усадьбу в Вейях, как вдруг над нею появился орел, держа в когтях белую курицу с лавровой веточкой в клюве², и как похитил, так и опустил ее Ливии на колени. Курицу она решила выкормить, а веточку посадить, и цыплят развелось столько, что до сих пор эта вилла прозывается "Куриной", а лавровая роща разрослась так, что цезари для триумфов брали оттуда лавры, а после триумфов всякий раз сажали новые на том же месте; и замечено было, что при кончине каждого засыхало и посаженное им дерево. И вот, на последнем году жизни Нерона и роща вся засохла на корню, и все куры, какие там были, погибли. И тотчас затем ударила молния в храм Цезарей³, и со всех статуй сразу упали головы, а у статуи Августа даже скипетр выбило из рук.
Нерону наследовал Гальба, с домом Цезарей никаким родством не связанный, но, бесспорно, муж великой знатности, из видного и древнего рода: в надписях на статуях он всегда писал себя правнуком Квинта Катула Капитолийского, а сделавшись императором, выставил у себя в атрии свою родословную, восходящую по отцу к Юпитеру, а по матери к Пасифае, супруге Миноса⁴.
Лиц и деяния всего этого рода было бы долго перечислять: остановлюсь коротко лишь на самом его семействе. Кто из Сульпициев первый получил прозвище Гальбы и почему, – в точности неизвестно. Одни думают, что этот родоначальник после долгой и тщетной осады какого-то испанского города поджег его, наконец, факелами, обмазанными гальбаном⁵; другие – что при затяжной болезни он постоянно носил гальбей, то есть лекарство, завернутое в шерсть; третьи – что он был очень толст, что по-галльски называется "гальба"; или, наоборот, что он был худой, как те насекомые, что заводятся в горном дубе и называются "гальбами". (2) Прославил это семейство консуляр Сервий Гальба⁶, едва ли не самый красноречивый оратор своего времени: о нем говорят, что в бытность свою пропретором в Испании он вероломно перебил тридцать тысяч лузитанцев, из-за чего и возгорелась Вириатова война⁷. Внук его⁸ служил легатом Юлия Цезаря в Галлии, но не был им допущен к консульству, в раздражении примкнул к заговору Брута и Кассия и был осужден по Педиеву закону. (3) От него происходят дед и отец императора Гальбы⁹. Дед получил известность не столько саном – дальше претуры он не продвинулся, – сколько учеными занятиями, издав объемистую и старательно составленную историю. А отец достиг консульства и, несмотря на низкий рост, горб на спине и посредственные ораторские способности, усердно выступал в судах. (4) Женат он был сперва на Муммии Ахаике, внучке Катула и правнучке того Луция Муммия, который разрушил Коринф, а затем на Ливии Оцеллине, женщине очень богатой и красивой: говорят, она сама добивалась этого брака из-за его знатности; и когда на ее домогательства, не желая показаться обманщиком, он в укромном месте скинул одежду и показал ей свое уродство – это только прибавило ей пылу. От Ахаики он имел сыновей Гая и Сервия. Старший, Гай, порастратив состояние, покинул Рим, и когда Тиберий не допустил его в должный срок к жребию о проконсульстве, он наложил на себя руки.
Сервий Гальба, император, родился в консульство Марка Валерия Мессалы и Гнея Лентула, в девятый день до январских календ¹⁰, в усадьбе, что на холме близ Таррацины, по левую сторону как идти в Фунды. Усыновленный своей мачехой Ливией, он принял ее фамилию вместе с прозвищем Оцеллы и переменил имя, назвавшись Луцием вместо Сервия, – это имя он носил, пока не стал императором. Как известно, Август, когда Гальба мальчиком приветствовал его среди сверстников, ущипнул его за щечку и сказал: "И ты, малютка, отведаешь моей власти"¹¹. А Тиберий, узнав, что Гальба будет императором, но только в старости, сказал: "Пусть живет, коли нас это не касается". (2) Дед его однажды совершал жертвоприношение после удара молнии, как вдруг орел выхватил внутренности жертвы у него из рук и унес на дуб, покрытый желудями; ему сказали, что это возвещает их роду верховную власть, хотя и не скоро, а он насмешливо отозвался: "Еще бы – когда мул ожеребится!" И впоследствии, когда Гальба поднимал свой мятеж, мул ожеребился¹², и это более всего внушило ему уверенности: другие ужасались этому мерзкому диву, а он один считал его самым радостным знаком, памятуя о жертвоприношении и словах деда. (3) В день совершеннолетия¹³ он увидел во сне Фортуну, которая сказала, что устала стоять на его пороге и, если он не поторопится ее принять, она достанется первому встречному. Проснувшись, он распахнул дверь и нашел у порога медное изображение богини, длиной побольше локтя. На своей груди он отнес его в Тускул, где обычно проводил лето, посвятил ему комнату в своем доме и с этих пор каждый месяц почитал его жертвами и каждый год – ночными празднествами.
(4) Еще не достигнув зрелого возраста, он уже неукоснительно соблюдал древний гражданский обычай, всеми забытый и сохранявшийся только в их доме: все вольноотпущенники и рабы дважды в день собирались перед ним и утром здоровались, а вечером прощались с хозяином поодиночке.
В числе других благородных наук изучал он и право. Выполнил он и супружеский долг¹⁴; но, потеряв жену свою Лепиду и обоих рожденных от нее сыновей, он остался вдовцом и никакие предложения не могли его склонить к браку – даже Агриппины, которая после смерти своего мужа Домиция всеми способами обхаживала еще женатого и не овдовевшего Гальбу, так что мать Лепиды в собрании матрон однажды изругала ее и даже ударила. (2) Более же всего он воздавал почтения Ливии Августе: и при ее жизни он пользовался ее милостью, и по ее завещанию он едва не стал богатым человеком – ему было отказано пять миллионов, самый большой подарок, но так как это было обозначено не словами, а цифрами, ее наследник Тиберий сократил этот подарок до пятисот тысяч, да и тех не выплатил.
В почетные должности вступал он раньше положенного возраста. В бытность претором он показал на Флоралиях¹⁵ невиданное дотоле зрелище: слонов-канатоходцев. Потом около года управлял провинцией Аквитанией¹⁶. Затем он был очередным консулом¹⁷ в течение шести месяцев, причем случилось так, что в этой должности предшественником его был Луций Домиций, отец Нерона, а преемником – Сальвий Отон, отец Отона – видимое предвестие того, что в будущем он станет императором в промежутке между сыновьями обоих. (2) Гай Цезарь назначил его легатом Верхней Германии на место Гетулика¹⁸.
Прибыв к легионам, он на следующий же день запретил солдатам рукоплескать на происходившем в это время празднике, письменным приказом велев всем держать руки под плащом. Тотчас по лагерю пошел стишок:
Этот Гальба – не Гетулик: привыкай, солдат, служить!

(3) С той же суровостью запретил он и просьбы об отпуске. Воинов – и ветеранов, и новобранцев – он закалил постоянным трудом; варваров, прорвавшихся уже до самой Галлии, он остановил, а в присутствии самого Гая показал и себя, и легионы так хорошо¹⁹, что из бесчисленных войск, собранных со всех провинций, ни одно не получило больше похвал и больше наград. Сам же он особенно отличился тем, что, проведя полевые учения со щитом на руке, он после этого пробежал за колесницей императора целых двадцать миль²⁰.
При известии об убийстве Гая многие советовали ему воспользоваться случаем, но он предпочел остаться в стороне. Этим он снискал великое расположение Клавдия, был принят в круг его друзей и достиг такого почета, что из-за его внезапной и тяжкой болезни был отсрочен даже поход в Британию. Он получил без жребия на два года проконсульство в Африке²¹, чтобы навести порядок в этой провинции, неспокойной из-за внутренних раздоров и из-за восстания варваров; и он навел порядок с усердной строгостью и справедливостью даже в мелочах. (2) Один солдат в походе воспользовался недостатком продовольствия, чтобы продать за сто денариев меру пшеницы – остаток своего пайка; его уличили, и Гальба запретил кормить его, когда он останется без хлеба; солдат умер с голоду. А в суде, разбирая спор о вьючном муле, где ни одна сторона не могла убедительно доказать свою собственность ни доводами, ни свидетельствами и установить истину было трудно, он велел отвести мула с завязанными глазами к обычному водопою, там развязать его, и к кому он побежит от воды, тому его и отдать.
За эти свои заслуги в Африке и прежние в Германии он получил триумфальные украшения и был избран жрецом в три коллегии сразу – в число квиндецимвиров, тициев и августалов²². И с этих пор почти до середины правления Нерона жил он по большей части на покое, и даже на прогулки выезжал не иначе, как имея при себе миллион золотом²³ в соседней повозке.
Наконец, когда он был в городе Фундах, он получил назначение в Тарраконскую Испанию. (2) И случилось что когда он явился в провинцию и приносил жертвы в общинном храме, то у мальчика-служителя, стоявшего с кадильницей, все волосы вдруг стали седыми – и некоторые увидели в этом знак смены правителей, будто за молодым придет старик, то есть за Нероном Гальба. А немного спустя в Кантабрии молния ударила в озеро и там нашли двенадцать секир – недвусмысленный знак верховной власти.
Управлял он провинцией восемь лет, но непостоянно и по-разному. Поначалу он был суров и крут и не знал даже меры в наказаниях за проступки. Так, одному меняле за обман при размене денег он отрубил руки и гвоздями прибил его к столу, опекуна, который извел ядом сироту, чтобы получить после него наследство, он распял на кресте; а когда тот стал взывать к законам, заверяя, что он – римский гражданин, то Гальба, словно облегчая ему наказание, велел ради утешения и почета перенести его на другой крест, выше других и беленый. Но постепенно он впал в бездеятельность и праздность, так как не хотел давать Нерону никаких поводов и так как, по его словам, никого нельзя заставить отчитываться в бездействии.
(2) Он правил суд в Новом Карфагене²⁴, когда узнал о восстании в Галлии: его просил о помощи аквитанский легат. Потом пришло письмо и от Виндекса с призывом стать освободителем и вождем рода человеческого²⁵. После недолгого колебания он это предложение принял, побуждаемый отчасти страхом, отчасти надеждою. С одной стороны, он уже перехватил приказ Нерона о своей казни, тайно посланный прокураторам, с другой стороны, ему внушали бодрость благоприятные гаданья и знаменья, а также пророчества одной знатной девицы – тем более что в это время жрец Юпитера Клунийского по внушению сновидения вынес из святилища точно такие же прорицания, точно так же произнесенные вещей девою двести лет назад; а говорилось в них о том, что будет время, когда из Испании явится правитель и владыка мира.
И вот, словно собираясь дать свободу рабам, он взошел на трибуну; выставив перед собою множество изображений тех, кто был осужден и казнен Нероном, выведя за собою знатного мальчика, сосланного на ближний из Балеарских островов и нарочно для этого вызванного, он произнес горестную речь о положении государства, его приветствовали императором, и тогда он объявил себя легатом сената и римского народа. (2) Отменив судебные дела, он стал набирать из жителей провинции легионы и вспомогательные войска вдобавок к своему прежнему войску – одному легиону, двум конным отрядам и трем когортам²⁶. Из старейших и разумнейших граждан местной знати он учредил подобие сената и при всякой надобности совещался с ними о важных делах. (3) Из всаднического сословия он избрал юношей, которые, не лишаясь золотых перстней, должны были именоваться "добровольцами"²⁷ и вместо солдат нести стражу при его опочивальне. А по провинциям он разослал эдикты, призывая всех и каждого присоединяться к нему и кто как может помогать общему делу. (4) Около того же времени при укреплении города, где назначил он сбор войскам, был найден перстень древней работы с резным камнем, изображавшим Победу с трофеем²⁸; а тотчас затем море принесло в Дертозу александрийский корабль с грузом оружия, без кормчего, без моряков, без путешественников, так что никто уже не сомневался, что война начинается правая, священная и под покровительством богов.
Вдруг внезапно и неожиданно все едва не пришло в расстройство. (5) Один из конных отрядов стал жалеть о нарушении присяги и при приближении Гальбы к лагерю попытался от него отложиться – с трудом удалось его удержать в повиновении. А рабы, которых с коварным умыслом подарил Гальбе вольноотпущенник Нерона, едва не закололи его в узком переходе по пути в баню – его спасло, что они стали ободрять друг друга не упускать случая, их спросили, о каком случае идет речь, и пыткой вынудили признание.
Ко всем этим несчастьям прибавилась и гибель Виндекса – это потрясло Гальбу больше всего и, словно обреченный, он готов был наложить на себя руки.
Но когда подоспели гонцы из Рима и он узнал, что Нерон погиб и все присягнули ему, тогда он сложил звание легата, принял имя Цезаря и выступил в путь, одетый в военный плащ, с кинжалом, висящим на груди, – тогу он надел лишь тогда, когда убиты были затевавшие новый заговор в Риме начальник преторианцев Нимфидий Сабин, а в Германии и Африке – легаты Фонтей Капитон и Клодий Макр.
В пути ему предшествовала молва о его свирепости и скупости. Говорили, что города Испании и Галлии, медлившие к нему примкнуть, он наказывал тяжкими поборами или даже разрушал их стены, а их наместников и чиновников казнил с женами и детьми; что, когда в Тарраконе ему поднесли золотой венок в пятнадцать фунтов весом из древнего храма Юпитера, он отдал его в переплавку и взыскал с граждан три унции золота, которых недостало. (2) Эти слухи он подтвердил и умножил при вступлении в Рим²⁹. Так, моряков, которых Нерон из гребцов сделал полноправными гражданами, он заставил вернуться к прежнему состоянию, а когда они стали отказываться, настойчиво требуя орла и значков³⁰, он выпустил на них конников и, разогнав, казнил каждого десятого. Отряд германцев³¹, издавна служивших у цезарей телохранителями и не раз на деле доказавших свою преданность, он распустил и без всякой видимой причины отправил на родину, так как заподозрил их в сочувствии Гаю Долабелле, чьи сады были рядом с их лагерем. (3) В насмешку над ним рассказывали – справедливо ли, нет ли, – будто однажды при виде роскошного пира он громко застонал; будто очередному управителю, поднесшему ему краткую сводку расходов, он за старание и умение пожаловал блюдо овощей; и будто флейтисту Кану, восторгаясь его игрой, он подарил пять денариев³², вынув их собственной рукой из собственного ларца.
Поэтому прибытие его не вызвало большой радости. Это обнаружилось на ближайших зрелищах: когда в ателлане запели знаменитую песенку: "Шел Онисим из деревни"³³, то все зрители подхватили ее в один голос и несколько раз повторили этот стих с ужимками.
Вот почему любили и уважали его больше, когда он принимал власть, чем когда стоял у власти³⁴. Правда, многие его поступки обнаруживали в нем отличного правителя; но его не столько ценили за эти качества, сколько ненавидели за противоположные.
(2) Полную власть над ним имели три человека – они жили вместе с ним на Палатине, никогда его не покидали, и народ называл их его дядьками. Это были: Тит Виний, его испанский легат, безудержно алчный; Корнелий Лакон, из судебного заседателя ставший начальником преторианцев, нестерпимо тупой и спесивый³⁵; вольноотпущенник Икел, только что награжденный золотым кольцом и прозвищем Марциана и уже домогающийся высшей из всаднических должностей³⁶. Этим то негодяям, с их различными пороками, он доверял и позволял помыкать собою так, что сам на себя не был похож – то слишком мелочен и скуп, то слишком распущен и расточителен для правителя, избранного народом и уже не молодого.
(3) Некоторых видных граждан из обоих высших сословий он по ничтожным подозрениям казнил без суда. Римское гражданство даровал он редко, а право трех детей³⁷ – всего один или два раза, да и то лишь на известный ограниченный срок. Судьи просили его прибавить им шестую декурию – он не только отказал, но и отнял у них дарованное Клавдием позволение не собираться на суд зимою, в начале года.
Думали даже, что он собирается ограничить сенаторские и всаднические должности³⁸ двухгодичным сроком и давать их только тем, кто уклоняется и избегает их. Щедрые дары Нерона он взыскал с помощью пятидесяти римских всадников, оставив владельцам лишь десятую часть: даже если актеры или атлеты подарки свои продали, а деньги истратили и не могли выплатить, то проданные подарки отбирались у покупщиков. (2) И напротив, своим друзьям и вольноотпущенникам он позволял за взятку или по прихоти делать что угодно – облагать налогом и освобождать от налога, казнить невинных и миловать виновных. Даже когда народ потребовал от него казни Галота и Тигеллина, он из всех клевретов Нерона не тронул лишь этих двух, самых зловредных, и вдобавок пожаловал Галота важной должностью, а за Тигеллина³⁹ попрекнул народ жестокостью в своем эдикте.
Всем этим он вызвал почти поголовное недовольство во всех сословиях; но едва ли не более всех ненавидели его солдаты. Дело в том, что начальники⁴⁰ обещали им небывалые подарки, если они присягнут ему заочно, а он не только не выполнял их обещаний, но даже гордился не раз, что привык набирать, а не покупать солдат; и этим он восстановил против себя все войска по всем провинциям. Среди преторианцев он к тому же возбудил страх и негодование тем, что многих увольнял в отставку по подозрению в соучастии с Нимфидием. (2) Но громче всех роптали легионы Верхней Германии, обманутые в ожидании наград за услуги в войне против галлов и Виндекса. Поэтому они первые нарушили покорность: в январские календы они отказались присягать кому-нибудь, кроме сената, и тут же решили отправить к преторианцам послов с вестью, что им не по нраву император, поставленный в Испании, – пусть лучше преторианцы сами выберут правителя, который был бы угоден всем войскам.
Услышав об этом, Гальба решил, что недовольство вызывает не столько его старость, сколько бездетность; и вот неожиданно он вывел из приветствовавшей его толпы Пизона Фруги Лициниана, молодого человека, знатного и видного, давнего своего любимца⁴¹, которого всегда писал в завещании наследником своего имущества и имени, – он назвал его своим сыном, привел в лагерь и пред воинской сходкою усыновил. Однако и тут он ни слова не сказал о подарках и этим дал Марку Сальвию Отону удобный случай осуществить свой замысел шесть дней спустя⁴².
Многие знаменья одно за другим еще с самого начала его правления возвещали ожидавший его конец. Когда на всем его пути, от города к городу, справа и слева закалывали жертвенных животных, то один бык, оглушенный ударом секиры, порвал привязь, подскочил к его коляске и, вскинув ноги, всего обрызгал кровью; а когда он выходил из коляски, телохранитель под напором толпы чуть не ранил его копьем. Когда он вступал в Рим и затем на Палатин, земля перед ним дрогнула и послышался звук, подобный реву быка. (2) Дальнейшие знаки были еще ясней. Для своей Тускуланской Фортуны он отложил из всех богатств одно ожерелье, составленное из жемчуга и драгоценных камней, но вдруг решил, что оно достойно более высокого места, и посвятил его Венере Капитолийской; а на следующую ночь ему явилась во сне Фортуна, жалуясь, что ее лишили подарка, и грозясь, что теперь и она у него отнимет все, что дала. В испуге он на рассвете помчался в Тускул, чтобы замолить сновидение, и послал вперед гонцов приготовить все для жертвы; но, явившись, нашел на алтаре лишь теплый пепел, а рядом старика в черном, с фимиамом на стеклянном блюде и вином в глиняной чаше⁴³. (3) Замечено было также, что при новогоднем жертвоприношении у него упал с головы венок, а при гадании разлетелись куры; и в день усыновления при обращении к солдатам ему не поставили должным образом на трибуну военное кресло, а в сенате консульское кресло подали задом наперед.
Наконец, утром, в самый день его гибели, гадатель при жертвоприношении несколько раз повторил ему, что надо остерегаться опасности – убийцы уже близко.
Вскоре затем он узнал, что Отон захватил лагерь. Многие убеждали его скорей поспешить туда же, пока еще была возможность своим присутствием и влиянием одолеть соперника; но он предпочел не покидать дворца и только окружить себя стражей из легионеров, которые стояли по городу в разных местах. Однако он надел полотняный панцирь, хотя и не скрывал, что против стольких клинков это не защита.
(2) Все же он вышел из дворца, поверив ложным слухам, которые нарочно распространяли заговорщики, чтобы выманить его в людное место. Некоторые уверяли даже, что все уже кончено, что мятежники подавлены и что остальные войска уже стекаются поздравить его, готовые во всем ему повиноваться. Уверенный в своей безопасности, он вышел на улицу, чтобы их встретить; когда какой-то солдат⁴⁴ ему похвастался, что убил Отона, он только спросил: "По чьему приказанию?" Так он дошел до форума. Сюда уже прискакали, разгоняя уличную толпу, те всадники, которым поручено было его убить. Увидев его издали, они придержали коней, а потом пустились на него вскачь и, всеми покинутого, изрубили.
Некоторые сообщают, что при первом замешательстве он крикнул: "Что вы делаете, соратники? Я ваш и вы мои!.." – и даже обещал им подарки. Но большинство утверждает, что он сам подставил им горло и велел делать свое дело⁴⁵ и разить, если угодно. Удивительнее всего то, что никто из присутствующих не попытался помочь императору, и все вызванные на помощь войска не послушались приказа, за исключением лишь германских ветеранов: благодарные за недавнюю заботу об их больных и слабых⁴⁶, они бросились на помощь, но по незнанию мест пустились дальним обходным путем и опоздали.
(2) Убит он был у Курциева озера⁴⁷ и там остался лежать; наконец, какой-то рядовой солдат, возвращаясь с выдачи пайка, сбросил с плеч мешок и отрубил ему голову. Так как ухватить ее за волосы было нельзя, он сунул ее за пазуху, а потом поддел пальцем за челюсть и так преподнес Отону; а тот отдал ее обозникам и харчевникам, и они, потешаясь, носили ее на пике по лагерю с криками: "Красавчик Гальба, наслаждайся молодостью!" Главным поводом к этой дерзкой шутке был распространившийся незадолго до этого слух, будто кто-то похвалил его вид, еще цветущий и бодрый, а он ответил:
"...Крепка у меня еще сила!"⁴⁸

Затем вольноотпущенник Патробия Нерониана купил у них голову за сто золотых и бросил там, где по приказу Гальбы был казнен его патрон. И лишь много позже управляющий Аргив похоронил ее вместе с трупом в собственных садах Гальбы по Аврелиевой дороге.
Росту он был среднего, голова совершенно лысая, глаза голубые, нос крючковатый, руки и ноги искалеченные подагрой до того, что он не мог ни носить подолгу башмак, ни читать или просто держать книгу. На правом боку у него был мясистый нарост, так отвисший, что его с трудом сдерживала повязка.
Ел он, говорят, очень много, и зимой начинал закусывать еще до света, а за обедом съедал столько, что объедки⁴⁹ приказывал убирать у него из-под рук, обносить кругом и раздавать прислужникам. Похоть он испытывал больше к мужчинам, притом к взрослым и крепким: говорят, что когда Икел, давний его наложник, принес ему в Испанию весть о гибели Нерона, он не только нежно расцеловал его при всех, но и тотчас попросил его приготовиться к объятиям, а потом увел.
Умер он на семьдесят третьем году жизни и на седьмом месяце правления. Сенат при первой возможности постановил воздвигнуть ему статую на ростральной колонне в том месте форума, где он был убит; но Веспасиан отменил постановление, полагая, что Гальба из Испании подсылал к нему в Иудею убийц.

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>