|
|
Рамачарака. РЕЛИГИИ И ТАЙНЫЕ УЧЕНИЯ ВОСТОКАЧтение VIII СУФИЗМ Под именем "суфизм" следует понимать философскую и религиозную систему многочисленных мистиков, приютившихся под сенью магометанской религии, которой в делах мирских они обязаны подчиняться; среди самих магометан они являются "чужим народом". Суфии встречаются в Турции, Аравии, Египте и, главным образом, в Персии. В Индии они вовсе неизвестны, и встретить там их можно лишь случайно, хотя суфизм представляет собой прямой отпрыск индийской философии в толковании веданты и с культом Бхакти. Справедливость поэтому требует, чтобы мы включили его в наш обзор философских систем и религий Индии. Подобно тому как буддизм, почти исчезнувший в Индии, сохранившийся лишь на дальнем ее севере и в Бирме с ее окрестностями, а преимущественно насчитывающей своих последователей в чужих странах, рассматривается однако нами как учение индийское, по причине своего индийского происхождения, так и суфизм относим к Индии, хотя в ее пределах суфиев очень мало и последователи его ютятся в Персии и в других мусульманских странах. Без Индии не было бы суфизма; – без индийских учений суфии были бы правоверными магометанами. Ознакомившись с доктринами суфиев, читатель согласится с нами, что происхождение их должно быть отнесено к веданте и к бхакти-йоге; в этом мы легко убедимся. Слово "суфи" происходит из персидского слова "суф" (арабского корня) и значит "шерсть". Связь между значением этих слов становится очевидной, если припомнить, что древние суфии сбрасывали с себя драгоценные, роскошные, шелковые платья и носили простую одежду из грубой, некрашеной шерсти, которая составляла простейший и самый дешевый в стране материал, соответствующий дешевой бумажной ткани, носимой индийскими аскетами. Эти люди прослыли под именем "шерстников", а из слова "суф", означающего шерсть, возникли термины "суфии" и "суфизм". За отсутствием исторических данных трудно определить время происхождение суфизма; а потому мы вынуждены ограничиться одними догадками и легендами. Сами суфии считают, что культ их существует несколько тысяч лет, так как у них говорится: "Семя суфизма было посеяно во времена Адама; пустило ростки во времена Ноя, расцвело при Аврааме, стал развиваться плод при Христе, и получилось чистое вино при Магомете". Поговорка эта существует однако наряду с другими подобными, свойственными магометанам, которым так мила эта характерная, цветистая речь. Лучшие авторитеты признают, что суфизм возник в первые века христианской эры. Слово суфизм упоминается впервые в связи с неким Абу Хашимом, жизнь и учение которого относятся к 750 году по Р. X. Спустя полвека секта эта выдвинулась в Персии, где ее учение сильно распространилось под влиянием Абул Сайда, Абул Каира, Дул-Нун-ал-Мизри и других религиозных вождей. Многие крупные авторитеты находят следы учения уже в эпоху самого Магомета, утверждая, что существуют исторические доказательства тому, будто Али, любимый ученик пророка, был суфием и действительно основал эту секту в тесном кругу поклонников новой религии. Вместе с тем многочисленные обрывки легенд заставляют думать, что учения суфизма существовали в странах, завоеванных Магометом, еще задолго до его возвеличения. Они были внесены туда странствующими ведантистами из Индии, тайные учения которых были усвоены мистически настроенными последователями Магомета, не желавшими отказаться от своей излюбленной философии, несмотря на приверженность к учениям нового пророка. Во всяком случае несомненно, что Магомет не принимал никакого участия в поддерживании зародыша мистицизма, а был его противником и выступал против него в своем учении. Несмотря на многие кажущиеся различия между современными доктринами суфиев и доктринами веданты, все же исследователь, хорошо знакомый с ними обеими, найдет в них много сходства и легко примирит противоречия. Оба эти учения признают Единую Реальность, определяя ее словами "Все, что Есть", хотя концепция веданты более метафизична и отвлеченна в своей идее о Том, не имеющем ни атрибутов, ни качеств. Для суфиев же Единое представляется Богом живым, личным и даже теплым. Но это является лишь результатом различия темпераментов, воспитания и среды обоих народовиндийского и персидского; а еще более объясняется влиянием особых форм "йоги", предпочитаемых каждой из обеих школ. Ведантисты предпочитают йогу мудрости – джняна-йогу, а суфии упорно и страстно придерживаются йоги любви бхакти-йоги. Различие же в учениях между индийской бхакти-йогой и персидским суфизмом весьма незначительно. Для тех и других любовь к Богу есть лучший путь достижения. Мокша или нирвана индусов почти тожественна с идеей "Единения с Богом" по суфизму. Подобно тому как индийский йог имеет свое состояние самадхи, или экстаз духовного сознания, так и суфизм имеет свое состояние экстаза в "созерцании возлюбленного". Эти два вида экстаза по природе своей тожественны и представляют собою общеизвестные состояния мистического просветления. Йоги оказывают своим учителям "гуру", такое же почитание, как и суфии своим учителям "пирс". В обоих случаях применяются те же методы посвящения новообращенных в эзотерические мистерии. Некоторые исследователи указывали на сходство между неоплатониками и суфиями, утверждая, что последние заимствовали свои учения у первых. Но если вспомнить, что сами неоплатоники заимствовали основы своего миросозерцания у индусов, то сходство между греческими и персидскими последователями их становится понятным. Несомненно, что впоследствии суфизм подвергся влиянию теорий, исходящих из всевозможных источников, но прямое происхождение его из индийских учений неоспоримо. Великие учителя суфиев жили в начале магометанской эры. Авторитеты приводят в качестве великих учителей следующие имена: Дун-Нун (859 по Р.X.), Сирри-Сагвайт (867 по Р.X.), Юнайд (910 по Р.X.), Ал-Наллай (980 по Р.X.), Газали (1111 по Р.X.), Джалал-уд-дин-Руми (1273 по Р.X.). Среди великих поэтов, переложивших на стихи учения суфиев, надо упомянуть Омара Хайяма, Низами, Фарид-уд-дин-Аттара, Саади, Шамзи, Хафиза, Анвари, Джами и Гатифи. Суфизм процветал в эпоху деятельности древних мудрецов и поэтов, но около шестнадцатого столетия он стал поддаваться подавляющему влиянию ортодоксальной магометанской церкви, и наступил упадок, после чего секта никогда уже вполне не оправилась. Но хотя она и претерпела много превратностей в смысле упадка популярности и уменьшения количества ее последователей, недавнее прошлое опять вдохнуло в нее новую жизнь. Эта секта привлекла к себе многих образованных и развитых людей Востока, которым ее мистицизм оказался сродни. За последнее пятидесятилетие суфизм пробил себе дорогу среди образованных персов и турок, а также привился в некоторых кругах в Египте и в Аравии. Пропаганда велась однако тайно, и имелось в виду скорее основание тайного общества, чем установление культа и религиозных обрядов. К секте пристали некоторые европейцы и американцы, преимущественно те, которые умели читать между строк "Рубаи" Омара Хайяма и усматривали мистицизм за кажущимися, в толковании Фитцджеральда, материалистическими тенденциями. Принято считать, что толкование Фитцджеральда содержит больше собственных его измышлений, чем идей Омара, тем не менее, мы скоро увидим, что, владея ключом, легко различить в нем мистическое учение. В Персии, Египте, Аравии и Турции злоупотребляли словом "суфий" столько же, как словом "йог" в Индии. Оба слова первоначально означали "мудрец" и духовный отец. Между тем как в Индии европейцы и многие индусы применяли термин "йог" к толпе невежественных факиров, стоящих на очень низком умственном, духовном и общественном уровне, термин "суфий" в свою очередь применялся к нищим, дервишам, юродивым и фокусникам, наводняющим магометанские земли. Существует громадное различие между индийским факиром и действительным "йогом"; и такое же громадное различие между персидским, египетским, арабским, или турецким факиром или дервишем и настоящим "суфием". Однажды древний писатель суфиев сказал: "Тот, кто отрекается от мира, есть суфий; от кого мир отрекается, тот нищий". Итак, по отношению к суфиям мы должны просить читателя распознавать истину от лжи, подобно тому как мы просили поступать по отношению к йогам, пока читатель не освоился с предметом. Переходя к философии суфиев, необходимо отметить, что их первоначальные учения не вникали в метафизические, или философские тонкости, а удовлетворялись признанием единства Реальности, ее вездесущности и постоянства. Кроме всеобъемлемости и единства Бога ими сознавалась возможность единения с Ним через любовь и благочестие. Остальные детали доктрины развивались по мере того, как секта росла и возрастали философские запросы. Выраженное вкратце учение утверждало, что Бог есть высшее Благо; что Он Источник всех вещей; что Он существует сам собой и никем не создан. Вселенная создана путем отражения или эманации божественного Бытия, почему Бог присутствует во всей природе и проникает ее всю. Материя лишь явление, временное и изменчивое, нечто вроде призрачного экрана, на котором Бог проявил свою вселенную. Душа может подняться к своему источнику и, в конце концов, погрузиться в него путем экстаза, созерцания и размышления о Всеблагом. Возвращаясь к Источнику, ко Всеблагому, душа должна подвергнуться многим воплощениям, поднимаясь все выше и выше. В этом заключалась сущность учений, а сущность этой сущности сводилась к тому, что Бог обитает в человеке, – что во внутренней природе человека заключается божественная искра и что внутреннее божество, или дух, представляет собою истинное "Я" человека. Несомненно, такая идея близко родственна веданте, даже родственна ее внутренним учениям. И мы уверены, что, прочитав соответственный параграф, каждый ученик наших йогов признает суфия за своего брата. Немало любопытных легенд связано с проповедью учения древними суфиями, а также с крайностями, к которым, вполне естественно, приводило их новое учение. Оно не преминуло вызвать сопротивление в народе, всегда считавшего божество очень далеким от человечества. Некоторые из примеров тому могут показаться интересными, поэтому приведем их. Среди древних суфиев пользовалась большой известностью женщина по имени Рабия ал Адавийя, слывшая еще под кличкою Рабии из Басры. Однажды Рабию спросили, ненавидит ли она дьявола (разумеется, дьявола правоверной магометанской церкви). На это она ответила: "Нет, нисколько... Любовь моя к Богу заполняет весь мои ум, все мое время, так что у меня нет ни времени, ни места для ненависти к кому бы то ни было, даже к дьяволу". Когда ее спросили, почему она не выходит замуж, она ответила: "Я уже сочеталась с Господом моим узами божественного брака. Я не свободна, потому что не супруга ли я Господа моего и не должна ли я быть Ему верна?" Рабия имела большое влияние на древнюю секту суфиев до самой своей смерти, последовавшей в Иерусалиме в 753 г. по Р.X. О другом из числа святых или мудрецов древних суфиев, по имени Баязид, рассказывают следующее: Однажды старик мудрец впал в состояние экстаза, в котором достиг космического сознания, единства с божеством, самадхи, просветления, все равно как бы люди ни называли это удивительное состояние. Очнувшись от него и находясь все еще под чарами своего видения единства с божеством, он громко закричал своим ученикам: "Слушайте! Я сам всемогущий Бог. Нет иного Бога кроме меня!" Ученики его были страшно смущены и, когда их учитель совершенно пришел в себя, они сказали ему, какое он произнес богохульство. Баязид ответил: "О, горе мне! Если я еще раз произнесу богохульство, убейте меня немедленно". И ученики наточили ножи для исполнения того, что они считали своей священной обязанностью. Когда учитель вновь пришел в состояние самадхи и воскликнул громко: "Под моим платьем – не кто иной как Бог! – почему же ищете вы его на небесах, или на земле?" Объятые ужасом ученики, послушные приказание учителя, вонзили в его тело острие своих ножей. Но, заключает легенда, "ножи обратились на них самих, и они погибли, потому что подняли руки на божественный Дух, пребывавший в учителе и вдохновивший его речь". Тогда Баязид пояснил остальным ученикам, что личность его исчезла во время экстаза и что он видел, что образ его был лишь "зеркалом, слабо отражавшим образ Божий". Когда ученики хотели ударить его своими ножами, они увидели лишь зеркало, отражавшее их собственные лица (так как Бога они не увидели, а Баязид исчез), и потому-то их ножи обратились на них самих. Многие древние суфии впадали в заблуждение, которым увлекались в наше время многие европейские ученые метафизики. Оно заключается в великом безумии, называющем отражение именем Того, кто его производит, и выражающемся в грубом, резком возгласе: "Я – Бог!" Мы находим тому примеры во многих древних легендах секты, в особенности, когда доктрина об обитающем в нас духе проводилась до крайних ее возможностей. Тогда различие между реальностью и отражением стиралось, и по терминологии суфиев "Возлюбленный и любящий становились Единым". Некто Мансур-ал-Халлай прославился возгласами "Я – Бог", которые едва не вызвали раскол в секте. Соперником его в этом учении был некий Акбар, скромно удержавшийся от провозглашения себя богом, но зато внушивший так поступать своим последователям, почему один из его учеников певал восторженно: "Кто видит Акбара, видит Бога". Правоверные магометане однажды распяли Ал-Халлая. Он страдал на кресте в течение четырех дней, на обоих берегах реки Тигр. Страдания свои он переносил с благородным мужеством и говорил: "Он дал мне пить из своей собственной чаши, таково гостеприимство". И еще: "Я получаю только то, что мое, потому что, будучи Богом, я никогда ни на один момент не находил разницы между страданием и удовольствием". Характерны еще следующие его слова: "Путь к Богу – это всего два шага: один из этого мира, и один из следующего мира. И вот вы уже с Богом". Согласно легендам он не умер на кресте, а был освобожден после четырехдневного распятия. Затем он прожил еще десять лет и, в конце концов, умер, побитый каменьями. Легенда прибавляет, что, умирая, он написал пальцем и своей собственной кровью на камнях эти слова: "Я – Бог". Но все это примеры крайностей мысли, которых секта суфиев в общем не придерживалась. Напротив, она рассматривала душу каждого человека как зеркало, отражающее образ божий, который и составляет дух каждого человека, образуя его истинное Я. Большая разница усматривается между идеей проникающего духа, присутствующего божества, и идеей – "Я – Бог". Для западных умов одну из самых озадачивающих сторон учения суфиев представляет символизм их писателей и тот факт, что их многие священные писания кажутся лишь сладострастными вакхическими рапсодиями. В них постоянно говорится о "винограде" и о "виноградной лозе", о "красном вине и винной чаше"; а также они переполнены восхвалениями "возлюбленной девы", "возлюбленного", "объятий любви", "брачного ложа" и многих иных представлений и образов, которые в уме европейца связаны с предметами, весьма отдаленными от религии и благочестия. Но кто владеет ключом к этим писаниям и знает, подобно персам, что следует искать в них двоякий смысл, помимо пяти мистических значений, которые считаются необходимыми для всякой мистической поэзии, тот может их понять. Причиной такого своеобразного стиля является с одной стороны свойственное восточному уму богатство образов, чуждое Западу; с другой стороны суфии были вынуждены скрывать внутренний смысл своих сочинений под видом общепринятых поэтических сюжетов. Окруженные со всех сторон невежественными, фанатическими, правоверными магометанами, суфии были вынуждены прибегать к этому своеобразному символизму. Персы, а в особенности мистики-суфии, непременно требуют "завесы" над внешним, простым смыслом стихов. Завесу эту должны срывать избранники, дабы узреть красоты, скрытые за ней. Простой человек ничего не видит кроме размалеванного покрывала, покрытого грубыми, чувственными образами. Кто способен понять, кто хочет видеть истину за завесой, тот смело ее срывает. Символизм этот основан на восторженном признании Бога внутри нас, на присутствии обитающего в нас Духа. Согласно с этим "объятие" означает восторг сознательного единения с божеством; "бракосочетание" – это начало познавания; "вино" – это мистические учения суфиев; "лоза" и "виноград" – это источник вина, то есть сам "суфизм". "Таверна" – это храм, или тайное "место обучения" суфиев; "возлюбленный" – это символ, означающей "Всеблагий", или Бог; "любовником" всегда называется суфий, созерцающий Возлюбленного. Термин "возлюбленная дева" часто употребляется как символ божества, в смысле предмета страстной любви, "любовника", или "суфия". В том же смысле возлюбленной и любовника применяются выражения "красная роза", любимая "соловьем". Многие западные писатели считают этот символизм слишком напыщенным и не находят в поэзии вдохновенных персидских поэтов ничего, кроме чувственности и вакхического распутства. Но сами суфии знакомы с этим лучше; и действительно, внимательное чтение обнаруживает скрытый смысл – срывает завесу. Прочтите, например, кажущееся распутными стихи "Рубаи", применяя вышеприведенное толкование, и вы убедитесь, что оно согласуется с внутренними учениями: "Замкнуты уста Давида. Но на божественном, возвышенном пехлеви кличет розу соловей: вина! вина! вина! вина красного! чтобы зарумянились ее бледные щеки". "Пустыня стала бы раем, будь Ты рядом со мной; Ты бы пела в пустыне; Книга стихов под кустами, кувшин вина и хлеб". "Вы знаете, друзья, какой славной попойкой отпраздновал я в своем доме вторую мою свадьбу. Я выбросил со своего ложа старый, бесплодный разум, а в жены взял себе дочь вина". "Недавно, разверзлись врата таверны, и сквозь сумрак просиял ангельский образ. Он нес сосуд на плече и предложил мне вкусить из него. То был – виноград!" "Виноград, который своей абсолютной логикой может опровергнуть семьдесят две спорящие секты. Это высший алхимик, в одно мгновение превращающий свинцовый металл жизни в золото". "И пусть вино изменило мне, и стоило мне моей почетной одежды. Все же я часто задаюсь вопросом, покупают ли виноторговцы что-либо наполовину столь ценное, как то, что они продают". "Еще утренняя заря не занялась, как мне послышался голос из таверны: коль скоро храм внутри уже готов, то что же дремлет вне храма сонный поклонник?" "Приди, наполни чашу и брось в огонь весны свою зимнюю
одежду раскаяния. Недолго порхать птице времени; вот уже
расправила крылья и летит".
Но довольно об Омаре и его вине, таверне, супруге и розах; – в каком новом свете они нам кажутся, когда имеем к ним ключ! Сколь многие из нас сойдутся с ним в восхвалении "вина", опьяняющего душу невыразимым блаженством! Как живо напоминает древний суфий, Омар, Спинозу, которого называли "опьяненный божеством философ"! Как близок суфий к исступленному индийскому бхакти-йогу, исполненному духовным вином и наполняющему воздух восторженными кликами: "О, возлюбленный, возлюбленный, Единый мой". Тот, кто думает, что это простая случайность и что древний Омар все же материалист, циник, скептик, старый пьянчуга и распутный эпикуреец, – еще не готов узнать "тайну Омара". Философия суфизма очень простая. Она идет немногим дальше основных начал, изложенных нами. Суфии не занимаются тонкими метафизическими обсуждениями по вопросу "Как произошла вселенная". Для них довольно знать, что Бог есть – и что Его отражение, или образ, присутствует в них самих. Они считают, что в осознании этой истины заключается знание Того, познавая которое, мы познаем все остальное. Они верят в перевоплощение и имеют некоторые туманные учения о состояниях покоя на небесах и в аду, в промежутках между воплощениями. Но многие из передовых суфиев не обращают большого внимания на эти учения, считая их в лучшем случай толкованиями о низших ступенях существования, стоящих немногим выше или ниже земной жизни. Они полагают, что стремиться стоит к одной только жизни – к единению с Богом. Некоторые из этих передовых мыслителей отзываются в стихах и прозе о высших небесах, своих братьев по вере, как "о деревушках, застроенных лачугами и называемых небесами, в которых мы не замешкаемся долго, а поспешим к обители нашего Возлюбленного, где нас ждет брачный пир и брачное ложе, покрытое тончайшими шелками и ценными украшениями. К чему нам засиживаться в жалких деревушках и лачугах". И еще: "Разве страшен даже самый преисподний ад тому, кто знает, что в конце концов, хотя бы и после многих эонов, он будет в объятиях Возлюбленного. Ад – это только отвратительный кошмар. Проснувшись, любовник увидит, что Возлюбленный нежно смотрит ему в глаза". Конечно, для таких душ не небеса не представляют награды, ни ад – наказания. Философию суфиев можно выразить в общих чертах так: Бог есть чистое Бытие – необходимо существующее (Вайи-бул-вууд) – абсолютное Благо (Каир-имаз) – абсолютно прекрасное. В своем аспекте абсолютно прекрасного Он пожелал увидеть себя в отражении; пожелал объективировать свою собственную прекрасную природу и бытие, почему божественный образ его пал на зеркало "не-бытия" (адам). Отражение, таким образом, оказалось причиной феноменального мира, или "внешности Бытия" (имкан), раскрывающей божественный образ Создателя, но не принимающей участия в Его субстанциальном Бытии, в действительности являющемся лишь призраком, иллюзией. Человек есть глаз феноменального мира, если он способен видеть Бога как единую и единственную Реальность за явлениями феноменальной вселенной. Понимать иллюзорную природу явлений – это значит быть способным избежать плена мира теней – мировой фантасмагории – и достичь поглощения в божестве (фана филла). Посредством изучения мистических учений (шариат) и следования мистическим путем (тарикат) ученик и искатель Истины достигает своей цели, т.е. видит и сознает Истину (хакикат). Зло считается лишь отрицанием добра, а потому оно не существует в действительности. "В мире нет абсолютного зла; – зло лишь относительно", говорит древний суфий Джалал-уд-дин-Руми. Суфизм почти не включает никаких теорий или догматов. Он сводится к утверждению о существовании Господа и о пребывании в душе Духа. Кроме того, он поучает как утвердиться на пути, ведущем в рай. Все его стремление направлено к единению с Богом и распадается на две стадии, а именно, (1) исследование этого единения в сознании в течение земной жизни посредством духовного осознания, экстаза или просветления и (2) окончательное и полное единение с Богом, когда индивидуальный дух возвращается в лоно великого океана Духа и теряется в Едином, или, как говорят буддисты, "капля росы соскальзывает в сияющее море". Первая стадия напоминает индийское самадхи, высшую фазу приближения к нирване; вторая же стадия близка к буддийской паранирване, или полному поглощению. Для суфия существуют только две известные истины – (1) Единое и (2) Путь к Единому. Первую называют "ахад", вторую "тарикат". Первая истина (ахад) заключается в том, что мы уже устанавливали, т.е. что реально существует один только Бог; что все остальное обман и иллюзия, не истина, фантасмагория, театр марионеток, "Хозяин" которого приводит его в действие, пока ему это нравится. Бог создал вселенную в качестве подвижного балагана, потому что: "Я был скрытым сокровищем и пожелал быть известным; и вот я создал мир, чтобы мог быть известным и знать, что я известен". Бог не только единственное абсолютное Бытие, но и абсолютная Истина, абсолютная Любовь и абсолютная Красота. Вторая истина (тарикат) или путь к Единому сходна с индийскими учениями по этому предмету. Под руководством своего "пира", учителя, или гуру, ученик подымается по ступеням лестницы Бога, удаляя от себя материальные помыслы, желания, вкусы и привязанности, – освобождаясь от иллюзии, – возрождаясь и очищаясь посредством набожности, созерцания, размышления, чистой мысли и праведной жизни. Суфии усвоили много мистических обрядов, свойственных индусам, Древней Греции и некоторым современным западным культам и мистическим орденам. Сюда относятся танцы, ритмические и грациозные телодвижения, сопровождаемые пением, а также "молчание", во время которого душа может наслаждаться мистическим общением с высшими плоскостями бытия. Часты экстатические состояния, причем высшим последователям секты иногда бывает доступно космическое сознание. Суфии полагают, что человек есть Бог в миниатюре, поскольку его тело есть миниатюра вселенной. Отсюда вытекает утверждение авторитетов, будто суфизм учит, что человек в одно и то же время и микротеос, и микрокосмос. Они считают, что существует пять плоскостей бытия, а именно, (1) абсолютно невидимое, (2) относительно невидимое, (3) плоскость подобий, (4) плоскость видимости и (5) плоскость ниже видимости. Плоскости эти иногда грубо различаются как три плоскости: невидимая, промежуточная и видимая. Необразованные и простые последователи развитых учителей говорят о двух лишь плоскостях, видимой и невидимой, так что, похоже, существуют и эзотерическое, и экзотерическое учение об этих плоскостях. Но это еще не все. Наиболее посвященные говорят о плоскости, лежащей гораздо выше даже абсолютно невидимой. Они говорят, что плоскость эта недосягаема ни для слов, ни для мысли. Один ученый сравнивает ее с "беспространственными эмпиреями" Данте. Дух, или, как некоторые говорят, "душа", считается бессмертной и предсуществующей в том смысле, что прежде, чем начать цикл воплощений, она пребывала на лоне божества. Она сохранила память о прежнем блаженном состоянии, – так как свойственная ей оценка красоты объясняется смутным воспоминанием красоты духовного существования в Едином. Вселенная, как мы уже говорили, представляется панорамой фантасмагорий, где сцены постоянно меняются, а актеры появляются, играют свою роль и сходят со сцены. Дух человека – это эманация божества, а его тело лишь случайный покров, созданный в целях показного мира и, следовательно, ценный лишь как принадлежность комедии. Судьба и рок – вот директивы божественного Хозяина сцены; – божественной цели и воли нельзя ни избежать, ни ослушаться. Но дух всегда тоскует по родине, томится и мечтает вновь соединиться с Возлюбленным. Подобно Авиценне, поэт суфиев воспел тоскующую душу, ищущую Возлюбленного:
Вот она, брошенная среди придорожных столбов и развалин
зданий этого благословенного мира. Она рыдает, вспоминая
свою родину и тогдашний мир и покой. Слезы беспрерывно
текут из ее глаз, и с жалобным воплем она вспоминает о тех
следах ее дома, какие ураган после себя оставил.
Итак, строго говоря, суфизм есть философия Единства Всебожия, в самом точном смысле этого слова. Суфизм же как религия есть религия любви к Богу, в самом строгом смысле этого слова. Даже самые радикальные и передовые ведантисты не могут представить себе более абсолютного божества, чем суфии. Даже снедаемые любовью индийские бхакти-йоги не могут претендовать на большую "божественную влюбленность", чем суфии. А потому суфизм представляет собой любовь к Богу в самой деятельной ее форме. Рассмотрим же эту любовь к Богу и ее выражение у суфиев, в словах и в действии, а также в связи с индийской бхакти-йогой. Западным умам трудно понять восточные представления и выражения "любви к Богу", многочисленные указания на которую мы находим в индийских и персидских поэмах, гимнах и сказаниях. Западный ум признает спокойное и сдержанное выражение любви создания к Создателю, которое редко выходит за пределы спокойного, сосредоточенного выражения детской любви к отцу. В некоторых случаях выражение любви к Христу и Спасителю сопровождается большим пылом и чувством, и, в связи с этим, термины вроде "Возлюбленный" нередки. Некоторые западные религиозные авторы в поэтической форме намекали, что отношение Создателя к созданию похоже на любовь матери к младенцу. Но даже такие примеры редки. Правда, что, при возбуждении, страстности и горячности возрождения старых времен, мы часто слышали восторженные и страстные выражения любви к Богу, которые по временам несколько приближались к восточным формам выражения. Но даже эти чрезвычайные проявления чувств как будто уже вымирают. Совершенно иначе на Востоке. Горячая поэтическая природа восточных народов проявляется в употреблении самых жгучих терминов в излияниях нежной любви по отношению к божеству. Там, на взгляд, западного человека, самые сумасбродные формы выражения родства с божеством практикуются совершенно свободно. Индийские бхакти-йоги – а большинство последователей религиозных вероисповеданий признают этот вид йоги – делают из выражения этой любви к Богу один из главных религиозных обрядов и обязанностей. Со всех сторон слышатся голоса правоверных, возбужденные молитвой и хвалой божества, причем самые нежные титулы в общем ходу. Индийские Кришна-Вайшнава бхакти часто обращаются к Господу, называя Его: "возлюбленный милочка, сердечко мое, сокровище, свет сердца моего, прекрасный, Бытие восторженного блаженства" и т. п. Некоторые находят соответственным созерцать Господа под аспектом материнской любви (что на Востоке встречается). Такие богомольцы обращаются с молитвой к "блаженной божественной матери", ссылаясь на ее "божественные груди, вечно вскармливающие младенца", и т. д. Известны примеры, когда индийских женщин, – для которых представление о величайшей любви совмещается с любовью матери к своему ребенку, – нередко можно было встретить перед образом младенца Кришны. Они обращаются к божеству с такими словами: "О, возлюбленный младенец, – любимое дитя мое, – ты, кого я всегда и вечно буду вскармливать грудью моей", и т. д. Западные путешественники по Индии, ознакомившись с переводами некоторых религиозных молитв и экстатических обращений к божеству, немало смущаются выражениями страстной нежности, обычно применяемыми в случаях интенсивной любви между мужчиной и женщиной. Для восточного человека Бог не только отец, но еще и мать, и брат, и сестра, и дитя, и друг, и муж, и жена, и любовница, и любовник. Одним словом, в его глазах Господь доступен для всякого чистого, достойного уважения чувства любви и нежности и отвечает на них любовью. Для восточных людей все чистые человеческие любовные отношения находят трансцендентальное соответствие в любви божественной, и они не колеблются предлагать Господу и просить у Него даровать им любовь. На Западе такая идея свойственна лишь религиозной поэзии, и даже там существуют лишь сдержанные на нее намеки; на Востоке же она выражается вполне свободно и без всяких ограничений. Европеец, изучающий восточный религии, должен знать это, чтобы не растеряться при ознакомлении с восточными формами мышления и с проявлением религиозного чувства. Вышесказанное особенно верно по отношению к персидским поэтам суфиям. Персидские суфии, еще более пылкие и несдержанные, чем индийские бхакти, выражают свою любовь к Единому в поэмах, заключающих в себе (согласно с традициями страны и культа) "внутренний и скрытый смысл". За страстной поэмой к "возлюбленной деве" кроется нежное чувство суфия к Единому. Подобно тому как за "вином, вином, вином!" Омара Хайяма проявляются доктрины и мысли суфия, так у других персидских поэтов "любовь к Единому" проявляется за "любовью к блестящеглазой деве", за "садом роз" и за "соловьем и розою" – в эротических персидских любовных песнях. Многие западные писатели сомневаются в этом и смеются над попыткой видеть, божественный экстаз между строками жгучих, любовных стансов персидских поэтов. Но все, изучавшие персидскую литературу вместе с философией и религией персидских суфиев, согласны с вышеизложенными фактами. Поэмы суфиев, неверно понятые, могут, конечно, показаться богохульным смешением чувственности и религии. Поэтому едва ли можно упрекать авторов, вроде пастора В. Р. Инга, который утверждает, что "суфии или магометанские мистики совершенно открыто пользуются эротическим языком и являются истинными азиатами в своих попытках придать священный или символический характер потворству своим страстям". Пастор Инг обвиняет также суфиев в самом возмутительном богохульстве. Но его представление о возмутительном богохульстве легко понять, если вспомнить, что он и Эмерсона упрекает в "заигрывании с пантеистическим мистицизмом восточного типа", обвиняя Эмерсона в том, что он в некоторых отношениях напоминает персидских суфиев. Пастору Ингу просто не доставало хрустальных очков сметливости, когда он читал персидские поэмы, – в этом и вся беда. Позвольте привести вам кое-что из творений этих возмутительно богохульствующих эротических персидских поэтов – этих опьяненных Богом душ, согласно поэтическому изображению их страны, служащему для выражения силы любви ко Всеблагому – Всепрекрасному. Нижеследующие строки взяты из поэм Джалал-уд-дина-Руми, одного из величайших поэтов суфизма:
"Наш путь ведет к саду роз Единения".
"Приди, приди! Ты душа, душа столь любимая, вращающаяся!
"Я молчу. Говори ты, душа души моей;
"О, Ты, который каждое мгновение облегчаешь скорби
"Князь красоты гордо выступает на охоту поутру;
"Тело мое подобно луне, тающей от любви;
"Какая на уме чудная невеста!
"Жизнь вечная, мне кажется, есть время Единения
"Покажи мне лик Твой, я жажду сада и цветника из роз.
"Движимые любовью вращаются души,
"Становясь Всем во Всем, я ясно теперь во Всем вижу Бога;
"В эту его брачную ночь, в присутствии невесты,
"Секта любовников отлична от всех других.
"Любовь души одна на всю жизнь и к одному живому".
"Вечная жизнь достигается крайним забвением
"Кто достиг Единения с Богом, не нуждается в
посредниках".
"Земные формы – лишь тени солнца Истины –
"Благодаря Твоей милости, я не свожу
Поэт, из стихов которого мы позаимствовали вышеприведенные выдержки, когда еще был очень молодым человеком, однажды посоветовал петь и плясать на похоронах друга. На упреки пораженных ужасом и негодующих присутствующих, он ответил: "Не уместно ли радоваться, благодарить и плясать, когда дух человеческий после многих лет пленения в клетке и темнице тела освобождается наконец и летит к тому Источнику, откуда прибыл?" Джами, другой поэт суфиев, так воспел божественную любовь: "Созерцал, смотрел столь пристально, пока сам не стал той, которую созерцал. Нет уже ни ее, ни меня, а лишь одно слитное нераздельное Бытие. Все, что не едино, должно страдать вследствие печали разлуки". "Кто входит в град любви, находит в нем помещение только
для Одного и только в Единстве, в Единении".
Омар Хайям, поэма которого "Рубаи" хорошо известна на Западе благодаря переводу Фитцджеральда, много говорил о любви, возлюбленном и любовнике. Но кроме нескольких стихов, приведенных нами в начала этого чтения, Фитцджеральд дает нам мало характерного по этому предмету. Главных мест он не перевел и не использовал, отдавая, по-видимому, предпочтение образным символам "вина". Однако Фитцджеральд все же включил строки, указывающие, что древний Омар понимал доктрину и преподавал философию. Следующие выдержки удостоверяют в этом:
Одни мечтают о мирской славе;
(В приведенном четверостишии Омар оценивает одинаково и земное и небесное блаженства, так как оба они преходящи. Он приглашает лишь стремиться к осуществлению Единения с Богом, оставляя без внимания будущие плоскости и состояния, которые представляют собой лишь новые виды преходящего, непостоянного).
"В этот мир, не зная ни "почему", ни "откуда",
Гонят нас сюда, не спрашивая "откуда"?
"Тогда то, что от Тебя во мне, нечто действующее
"Тюльпан, для утренней услады
Не смущайся впредь ни человеческим, ни божественным,
И если вино, которое пьешь, и губы, которые прижимаешь,
Когда же ангел более темного напитка,
"Не бойся, будто жизнь, покончив счеты
"Его тайное присутствие, пробегая как ртуть по венам вселенной,
"Момент угадан, – затем назад за загородку,
"Мы не что иное, как подвижный ряд
Мы лишь беспомощные игрушки, которыми Он играет
Мячик вовсе не спрашивает – да или нет;
"А я знаю вот что: загорится ли во мне
Эти стихи дают представление о древнем Омаре, в котором так тесно переплелись и любовь, и печаль. Надежда и вера в рок, как близнецы, поделили его душу. Недоверие к философским умозрениям всегда побуждало его искать вино учения суфиев, которое приводит к опьянению божеством. Жизнь для него была лишь "игрой, которую Он разыгрывает на шахматной доске дней и ночей". Освобождение исходит только от "винограда, винограда!" Мы заглянули в пропитанную благоуханием цветов страну персидского суфизма. Мы надеемся, что цветы, сорванные в саду роз, не завянут за время пути к вам, читатель. Мы надеемся, что тернии ствола не помешают вам увидеть красоту цветка. Пусть до вас достигнут и соловьиные трели. Мы не будем указывать ни на точки соприкосновения, ни на разногласия между учениями суфиев и внутренними учениями философии йогов. Изучив и то и другое, вы легко сделаете это сравнение сами. Вы укажете место, где суфизм вытекает из общей ветви мыслей, и направление, в котором он отклоняется от нашего собственного ствола истины. Вы будете в состоянии анализировать идею суфиев, отделив
их замечательное представление о вечно лучезарном Едином и
выражение любви к нему от роковых черт пессимизма,
фатализма и веры в "мировой балаган", где все лишь
театральная сцена и марионетки на веревочках, который
дергает "Хозяин балагана". Вместо этого, вы должны понимать
вселенную как постоянно развивающееся проявление Единой
Жизни, подчиненной Единой Воле, под руководством Единого
Разума и оживленной Единым Духом. Вселенная движется ко все
большим и большим высотам и все более чистым выражениям
божественной воли, согласно божественным предначертаниям.
Ни мы, ни Омар не знаем, в чем заключаются эти
предначертания. Мы должны удовлетворяться лишь ответом: "Он
знает, Он знает!"
На этот месяц мы приглашаем вас прослушать вот эти, привнесенные издалека мелодии, исходящие из арф духовной Истины и наигранные умелыми пальцами индийских мудрецов: "Истина охватывает все реальное сознание и, охватывая его, объединяет деятеля, дело и свидетеля дела; актера, действие и зрителя; мыслящего, мысль и мыслимое; живущее, жизнь и свидетелей превратностей жизни. Как люстра в театре освещает своими лучами зрителей, актеров, театр и сцену, всех в равной мере и в один момент, и как та же люстра продолжает проливать свой свет, когда все зрители и актеры уже удалились, – таково отношение и Истины ко вселенной". "Ты не увидишь Видящего твое зрение; ты не услышишь Слышащего твой слух; ты не умыслишь Мыслящего твои мысли; ты не узнаешь Познающего твое знание. Нет, этого не будет, пока ты не превзойдешь все смертное и не дойдешь до знания, что ты – То". "В тебе – твое реальное Я, Истина, всепроникающая Все; остальное все смертно, обманчиво, ничтожно – не истина. Истина есть невидимый Зритель; неслышный Слушатель; немыслимый Мыслитель; непознаваемый Всезнающий. Вне Истины нет никакого другого Зрителя, нет другого Слушателя, нет другого Мыслителя, нет другого Всезнающего. Истина есть То, твое реальное Я, всегда бессмертное, всегда сущее, вездесущее, всесильное, всезнающее; – все остальное смертно и не реально". "Познайте вы одно! Познайте все! Все есть Единое; единое есть Все. В начале безначалия было лишь Единое. В конце бесконечности есть лишь Единое. Начало и конец едины и тожественны, и обоих нет. Истина – все то, что есть, что когда-либо было и что когда-либо будет". "Брахма, Индра, Праджапати и все второстепенные божества, все пять элементов, все, что дышит, движется, или взлетает, или что стоит прочно и недвижно – все это существует посредством мысли, зависит от мысли, пребывает в мысли, -- мысли Единого. Иначе их нет вовсе. – Единое же не зависит ни от чего, ни даже от мысли, потому что все, и сама мысль, исходят от Него". Вот наше размышление на следующий месяц: Истина всегда пребывает внутри нас.
<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>> Категория: Библиотека » Учения Другие новости по теме: --- Код для вставки на сайт или в блог: Код для вставки в форум (BBCode): Прямая ссылка на эту публикацию:
|
|