Г. Райл. ПОНЯТИЕ СОЗНАНИЯ

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

Известно, что особое место в философском мышлении на всем пути его развития занимали характерные трудности согласования разных точек зрения на один и тот же предмет. Такие трудности в изобилии явлены в реальных спорах, соперничестве, конфликтах, сложности "единения" разных пониманий. Наиболее острый характер они принимают в тех случаях, когда позиции поляризуются, представляются несовместимыми, что стимулирует теоретические, идейные "тяжбы", которым не видно конца. Опыт сочетания альтернативных позиций силой теоретической мысли философов выявил эффект антиномий (апорий, парадоксов, дилемм). В той или иной форме они постоянно присутствуют в философском поиске, составляя не просто его периферию, а своего рода "живой нерв". Порой это отражено уже в самом названии трудов: "Да и нет" (П.Абеляр), "Или-или" (С.Кьеркегор) и др. Напряженность антиномий-проблем проявляется в том, что не представляется возможным ни безусловно принять, ни безусловно отбросить ни одну из двух противостоящих друг другу позиций. Признанию же их равной силы, обоюдной истинности наше разумение тоже противится, ибо они воспринимаются как несовместимые и, взятые вместе, самое меньшее – грозят "расколоть" единое видение реальности, ввергнуть нас в принципиальный дуализм. Понятно, что в плоскости практической, жизненной – где, говоря словами поэта, "дышат почва и судьба", – конфликты альтернативных позиций способны принимать еще более острый, накаленный характер – вплоть до борьбы не на жизнь, а на смерть.

На протяжении веков под действием разных факторов в поле внимания философов попадали то одни, то другие противоречия видений, пониманий тех или иных реалий. На рубеже XIX-XX вв. обнаружение логических противоречий в фундаменте математики стимулировало тщательное изучение причин возникновения парадоксов и путей их преодоления (работы Б.Рассела и др.).

Внимание к данной проблематике, интерес к различным ее аспектам стали отличительной чертой аналитической философии XX столетия, заняв важное место не только в специально-логических изысканиях, но и в иных работах, в том числе опирающихся на аналитические ресурсы обычного языка. Именно к этому кругу работ и относится написанный с достаточно широких позиций труд Г.Райла "Дилеммы" (1954г.),²³ посвященный анализу противоречий, возникающих при "стыковке", согласовании различных систем знания, точек зрения на один и тот же предмет. На классическом и современном материале с помощью особых процедур тщательного неформального анализа каждого случая Райл подтверждает вывод, уже прозвучавший и в "логической", и в "лингвистической" ветви аналитической философии, – вывод о том, что логико-эпистемические тупики, в которые попадает "теоретизирующий" ум, связаны с характером, особенностями действия языка. Анализ, разрешение концептуальных замешательств, противоречий он тоже склонен был считать важнейшей задачей философии и творчески разрабатывал, развивал, варьировал (стандартных решений здесь нет!) приемы, методики выхода из таких тупиков.

Поскольку в данное издание входят только две главы из данной работы, очертим ее композицию и основные идеи. Книга включает в себя восемь глав: I. Дилеммы. II. "Это должно было быть". III. Ахиллес и черепаха. IV. Наслаждение. V. Мир науки и повседневный мир. VI. Специальные и неспециальные понятия. VII. Восприятие. VIII. Формальная и неформальная логика.

Обрисовав суть своего замысла и подхода (гл.1), Райл далее разбирает две классических философских антиномии: апорию Зенона "Ахиллес и черепаха" и дилемму "фатализм – свобода воли". Подробно, с множеством иллюстраций анализируя противоборство фатализма и взгляда, допускающего способность людей в известных пределах влиять на ход вещей, Райл подводит читателя к выводу: дилемму порождает смешение двух планов рассуждения – логического, с одной стороны, и относящегося к реальному ходу событий – с другой. Иначе говоря, аргумент фаталиста расценивается как ловушка, порождаемая неявным переносом логической необходимости на реальный ход событий. Кстати, "ключ" к механизму возникновения данной ловушки (и родственных ей затруднений) был дан в "Логико-философском трактате" Л.Витгенштейна. Вслушаемся, о чем говорят следующие афоризмы: "5.135 Из существования какой-то одной ситуации никак нельзя заключать о существовании другой, совершенно отличной от нее ситуации. 5.136 Какой-то причинной связи, которая оправдывала бы такое заключение, не существует. 5.1361 Выводить [дедуцировать] события будущего из событий настоящего невозможно.... 5.1362 ... Поступки, которые будут совершены впоследствии, не могут быть познаны сейчас. Знать о них можно было бы лишь в том случае, если бы причинность – подобно связи логического вывода – представляла собой внутреннюю необходимость...".²⁴ Витгенштейн здесь распутывает то характерное смешение логического следования с причинной связью, которым страдал докантовский рационализм и которое еще в ранних своих работах принципиально выявил и проанализировал Кант.²⁵ Важной его заслугой стало четкое разграничение хода событий и хода рассуждения. Соответственно, были разграничены основания бытия (или становления) и основания познания. При этом все существующее, ход событий, Кант характеризовал как случайное и подчиняющееся причинности. Иное дело – ход рассуждения, управляемый не причинностью, а законами логики с ее безусловной необходимостью. Именно в этом ключе Витгенштейн в приведенном размышлении подчеркивает, что событийное и логическое лежат в разных плоскостях, что в отличие от связей логических, имеющих дедуктивный (априорный) характер, причинность – индуктивно устанавливаемая, эмпирическая связь. Г.Райл в "Дилеммах" конкретизирует и обогащает опыт таких аналитических разграничений. Он показывает, что логическая импликация – если предсказанное событие произошло, то предсказание этого события истинно, и наоборот, – незаметно переносится на действительность. И тогда логически необходимая связь высказываний подставляется на место реальной связи событий, принимая облик практической неизбежности. Так, мысленно предпослав любому ничтожному событию (X кашлял 25 января 1953 года в 19 часов) предваряющее высказывание о нем, мы склонны считать, что данное предсказание было истинно в сколь угодно далеком прошлом. Затем незаметно совершается обратный ход: от истинности предсказания заключают о неизбежности того, о чем оно говорит. Это подталкивает к выводу: происходящему предписано случиться. Райл подмечает в этом рассуждении ряд неявных аномалий в употреблении понятий. Одна из них – одинаковое применение понятия истины к высказываниям как о прошлом, так и о будущем. Этим затушевывается логико-эпистемическая разница хроник и прогнозов. Не учитывается, что предсказание случайного события указывает лишь на возможность такового, истинность же или ложность предсказания выясняется в будущем (р.15-35). Таким образом, к данной дилемме приводит, как полагает Райл, трудность совмещения того, что мы знаем о нашем повседневном контроле над вещами, событиями, с тем, что известно об импликациях истин в будущем времени.

Учение о детерминизме на всем протяжении своего развития в самом деле постоянно сталкивалось с дилеммами. И дело тут не только в невольном переносе логической необходимости на реальный ход вещей. История науки и философии вообще полна конфликтов между жестким (механистическим) и другими упрощенными формами детерминизма, с одной стороны, и опытами объяснения сложных реалий, не поддающихся этим простым объяснениям – с другой. Вспомним споры детерминизма и витализма, детерминизма и телеологизма, сопровождавшие поиск более совершенного концептуального аппарата для уяснения сложных типов причинной обусловленности. На рубеже XIX-XX вв. довольно острый характер приняла дилемма механистического детерминизма и вероятностных форм причинности в статистических процессах. Но наиболее резкой альтернативой механистического детерминизма действительно выступало учение о "свободе воли", что нашло столь отчетливое выражение в знаменитой антиномии детерминизма и автономной по отношению к нему морали в философии Канта. Некоторые аспекты этого сложного противоречия остроумно и убедительно, с множеством изобретательно придуманных живых иллюстраций выявляет и показывает читателю автор "Дилемм" (гл. II). Один из выводов, к которому приходит философ, таков: концептуальные трудности, как правило, заявляют о себе не на исходном уровне привычного применения соответствующей группы понятий, а при их обобщении. Так, анализ дилеммы фаталиста убеждает в том, что в своем первоначальном, обычном применении в конкретных ситуациях выражения "имеет место", "должно произойти", "событие", "до и после", "необходимость", "причина", "предотвращать" и др. нисколько не озадачивают. Но уже на первом уровне их обобщения почва как бы уходит из-под ног и возникает угроза путаницы.

А вот пример другой дилеммы. Если человек знаком с историей гедонистической психологии, гедонистической и утилитаристской этики – напоминает Райл, – то он знает, что на всем протяжении их существования вспыхивали локальные битвы между сторонниками этих теорий и их противниками. Более того, внутренний спор по этим вопросам идет в каждом из нас. Мы понимаем, что, как правило, за исключением необычных обстоятельств, люди действительно стремятся к тому, что они любят, что их радует, а не наоборот. Это трюизм. И в то же время общий вывод, будто во всех целенаправленных актах мы неизменно стремимся обеспечить себе максимум удовольствия, вызывает чувство сопротивления. Этот вывод звучит уже не как трюизм, а как громкое научное открытие. При этом применение понятий "удовольствие", "неудовольствие", "нравиться", "не нравиться" и др. тоже не вызывает затруднений на исходном уровне обыденного рассуждения. Не нуждаясь в особом исследовании понятий, люди с легкостью говорят о винах, шутках, новеллах, которые им нравятся или не нравятся. В жизни они прекрасно знают, чего хотят и чего не хотят, что у них вызывает симпатию и что – неприязнь. Но как только начинается обобщенный разговор об удовольствии и его роли в человеческом поведении, так тотчас же возникают трудности. Это относится не только к сфере собственно философии. Отмечается, что задолго до начала философствования общие вопросы такого рода обсуждаются на разные лады во многих пересекающихся сферах рассуждения. Воспитатель, моралист, говоря о нормах поведения, психолог, рассуждая о мотивах человеческих поступков, экономист, изучая потребности, художественный критик, сравнивая так или иначе эстетическую ценность произведений, – все вынуждены говорить об удовольствии и в общих терминах. И опять-таки противоречия гедонистической этики возникают, по мысли Райла, в обобщенном рассуждении, при пересечении разных его сфер. Мы сами чувствуем, поясняет философ, что исходные понятия "желания" и "нежелания", "симпатии" и "антипатии", которые так широко представлены в наших повседневных биографиях, "подвергаются странной и подозрительной трансформации, когда их представляют в качестве основных сил для объяснения всех человеческих выборов и склонностей" (р. 62). Свободно и легко рассуждая о конкретных радостях и переживаниях людей, мы не знаем, как обобщить эти мысли, оформить их в теории или схемы. Глаголы "радоваться", "желать" и т.п. нам доступны и понятны, не влекут за собой каких-то особых проблем. Абстрактные же существительные "удовольствие" и др. вызывают замешательство. Мы понимаем, что эти неудобные абстрактные существительные есть некая дисцилляция того, что покрывается удобными конкретными глаголами. Переходя к обобщениям, мы всякий раз чувствуем, что одно дело применять само понятие, но совершенно другое дело – описывать его применение, подобно тому, как использовать деньги на рынке – это одно, а связно рассуждать об экономике – совсем другое. Продуктивность в одном деле совместима с некомпетентностью в другом. Человек, беспомощный в финансовых операциях, может быть прекрасным теоретиком стоимостных отношений и наоборот. И тем не менее, отмечает Райл, "мы не только научились думать в терминах поговорок, педагогики, судебных и проповеднических обобщений о человеческих симпатиях и антипатиях, но и испытываем необходимость объединить эти обобщения в связное целое" (р.62), в некую общую схему пружин человеческого поведения. И вот тут-то мы втягиваемся в ловушки дилемм, природу которых важно осознать.

В качестве примера характерной для XX века внутрифилософской дилеммы взят спор приверженцев формальной логики и философии. Область исследования, именуемая формальной логикой, всегда была более или менее тесно связана с философией. Однако начиная со второй половины XIX в. она выросла в современную строгую науку широкого диапазона действия, располагающую мощным аналитическим аппаратом в виде формальных (символических) исчислений. В результате логика обрела большую самостоятельность, значительно обособившись от философии. Вооруженные новейшей логической техникой, получив возможность решать все новые и новые классы задач своими строгими средствами, логики стали порой критически-иронично относиться к старомодным мыслительным опытам философов, предлагая вооружить их – вместо идущего ощупью метода проб и ошибок – точными методами логического исчисления. В ответ последовали заявления оскорбленных философов о том, что они не намерены приумножать число тривиальных формул, что ни одна сколько-нибудь интересная философская проблема еще не была решена вычислением. Более того, они подчеркивали и делают это поныне, что, вопреки ожиданиям Лейбница, Рассела и других, вопросы, решаемые исчислением, – совершенно иного рода, чем проблемы, вызывающие философский интерес и характерные затруднения.

Критики формальной логики подчеркивают искусственный, безжизненный характер ее схем. Отмечается: в отличие от полнокровных содержательных понятий, с которыми имеет дело философия, компетенцию формальной логики составляют как бы "бесплотные" понятия ("не", "все" и др.), да и тем – по сравнению с обычным рассуждением – логика предписывает искусственно ограниченные функции. В самом деле, в формальной логике исследуются главным образом выводные способности содержательно нейтральных терминов (и, или, если... то и др.), логических констант или пропозициональных связок, составляющих стержень логического вывода. Более того, формальная логика оперирует далеко не всеми, а лишь некоторыми содержательно нейтральными выражениями и в самом деле предписывает им хотя и четко очерченные, но более узкие, чем в обычном языке, обязанности. Наконец, критики формальной логики подчеркивают, что выводная работа логических констант не порождает никаких парадоксов. Для философа же наиболее интересны понятия, которые по тем или иным причинам вызывают затруднения. Споры такого рода создают впечатление соперничества логиков и философов.

Так очерчена данная дилемма у Райла. Между тем, заключает он, функции философа и формального логика разнородны по целям и процедурам, хотя и не отделены друг от друга полностью. Так, логик не исследует поведение понятий "и", "не" и др. в естественном рассуждении. На его долю выпадает особая теоретическая задача – изучение способов искусственно упрощенного поведения логических констант и их взаимовыведения. Перед ним также стоит задача разработки принципов самих исчислений – объединения логических констант в дедуктивные системы. Проблема философа в другом. Он исследует не только типы логического поведения, но и специальное содержание своих понятий. Его функция – изучить те термины повседневного и специализированного рассуждения, значения которых не предписаны сколько-нибудь строго и носят переменный характер. Таких терминов большинство. И обычно нет способа выделить из них скрытые логические константы. Философ, по мысли Райла, должен определить логическую силу таких терминов путем выявления их реальных функций. Признается, что формальная логика, безусловно, помогает в решении философских задач. Однако надежды на сведение философских проблем – посредством некоторых стереотипных операций – к стандартным проблемам формальной логики считаются беспочвенной мечтой. Формальная логика способна дать философии в лучшем случае компас, но не разработанный в деталях конкретный курс. Так, знание стереотипных движений в искусственных условиях военного парада или учения не идентично умению вести себя в бою. Однако и в новых необычных ситуациях необходимо применять стандарты солдатской тренировки. Разрешение тяжбы, повторяет свое общее заключение Райл, – в уяснении особых теоретических задач формальной логики в отличие от философии, в более четком размежевании этих смыкающихся, но в целом имеющих разные задачи сфер исследования.

Понятно, что проблемы, привлекшие внимание Райла, затрагивают и сферу науки. Историкам науки хорошо известно о борьбе конкурирующих воззрений. Вспомним о концепциях прерывности и непрерывности вещества и света в истории физики, устойчивости и изменчивости в составе и строении химического вещества и в его реакциях, скачка и постепенности в эволюционном развитии органического мира и многие другие. Как правило, каждая из соперничающих теорий схватывает одну из взаимодействующих друг с другом "противоположных" характеристик объекта в абстракции от другой. На стадии анализа, размежевания аспектов противоположные системы экспериментальных результатов или теоретических представлений кажутся несовместимыми, а соответствующие научные проблемы принимают вид резко очерченных дилемм.

Райл отмечает, в частности, что сама внутренняя логика хорошо организованных дисциплин нередко рождает тяжбу между ними и другими дисциплинами или общим знанием. Это может быть связано с тем, что специалист стремится подчинить своей концептуальной муштре, своему разумению фрагменты других областей знания, иные" концептуальные упряжки". К примеру (он приведен у Райла), фундаментальные физические теории покрывают в ряде аспектов содержание других естественных наук, и возникает представление, будто физик размышляет о мире как таковом и что мир должен описываться только в терминах физики. Между тем в ней не идет речь о мире в широком смысле слова, в положениях фундаментальных физических теорий раскрываются лишь некоторые аспекты вещей. Концептуальные сбои возможны и в тех случаях, когда соответствующая форма деятельности и обслуживающая ее система мышления (языка) сама находится в процессе развития, преобразования. Это имеет место, например, когда в геометрию включаются неевклидовы геометрии, из физики XIX в. вырастает физика XX в. Что-то подобное происходит, скажем, при расширении юридического законодательства и во многих других аналогичных ситуациях. В таких случаях отрегулированные и привычные функции многих терминов видоизменяются и их использование может давать сбои.

В самом деле, мир многообразен. Его предметы и явления входят в различные системы связей. То одной, то другой своей гранью поворачиваются они и к человеку в пестрой мозаике его деятельности, жизни. Научные теории действительно опускают в своих формулах, оставляют невыраженными многие аспекты изучаемых явлений. Разные системы познания предмета выделяют различные его стороны и дают неоднородную информацию о нем. Связанные с этим затруднения нередко возникают в науке. Нелегко достигается размежевание близких сфер исследования, например таких, как психология, социальная психология и социология, что, безусловно, сказывается и в языке. С другой стороны, существуют иллюзии однотипности и соперничества по сути разных разделов или уровней исследования. Во избежание возможной здесь путаницы всякий раз требуется уточнять предмет каждой области знания в отличие от смежных и пересекающихся с ней областей, различать, разграничивать смежные, но неодинаковые познавательные задачи. Трудности, связанные с понятиями определенных разделов знания, как правило, возникают на стыках разных областей, в том числе на границах теоретических систем и обыденных представлений.

С эффектом "нестыковки" часто сталкиваются при сопоставлении мира науки и повседневного мира реальной жизни. Мы нередко чувствуем, отмечает Райл, что мир, части и элементы которого описываются наукой, – иной, чем мир, описываемый в терминах здравого смысла. Например, в пору становления экономической науки остро ощущалось несоответствие между положениями экономистов о мотивах поступков людей и обычными представлениями людей о самих себе, своих близких, знакомых. В самом деле, в экономических расчетах может быть систематически представлен в колонках цифр бюджет всей жизни человека. Однако реальная его жизнь при этом ускользает. Аналогично этому, скажем, в бухгалтерских отчетах библиотеки о купленных книгах не отражено их конкретное содержание с различием тем, мыслей, позиций, языка, стиля. Химические формулы вина или хлеба не схватывают особого аромата и вкуса, ощущаемых пекарем, дегустатором, обычным человеком. Теории о внутреннем строении материалов не содержат в себе повседневного знания о вещах. Многие размышляют сегодня, пишет Райл, о явном различии между миром атомной физики, нейрофизиологии, с одной стороны, и повседневным реальным миром – с другой и т.д.

В главе "Восприятие" автор демонстрирует трудности сопоставления и координации того, что сам человек знает о видимом, слышимом и т.п., с тем, что он находит в теоретических курсах оптики, акустики, нейрофизиологии. Трудности здесь возникают, по мысли Райла, тогда, когда мы находим, что хорошо известные нам явления, связанные с глаголами "видеть", "слышать" и т.п. из соответствующего семейства понятий, оказываются как бы вне закона благодаря другому семейству понятий: зрительный нерв, нервный импульс, световые волны и т.п. Аналогичен эффект соотнесения научных формул и обыденного опыта и во многих других случаях. Известно, например, что точные научные теории должны базироваться на объективном измерении. Поэтому цвета, ароматы, запахи и т.п. физиологические явления не могут принадлежать к фактам физики, химии, входить в формулы соответствующих теорий. Отсюда – логически неизбежное молчание формул о цветах, ароматах, мелодиях и т.п., молчание бухгалтерских отчетов о содержании, стилистике книг и т.п. С этим обстоятельством тоже могут быть связаны некие ловушки. Одна из них – ошибка истолкования логической беспристрастности как логической враждебности, впечатление, будто то, что не может быть выражено в формуле, отрицается этой формулой и другие.

Все это затруднения, связанные с недостаточной осознанностью многогранности явлений и возможности их рассмотрения с разных позиций. Разрешение таких недоразумений видится в философском анализе специфики различных подходов к предмету. В частности, отмечается, что экономист и другие исследователи вообще не характеризуют никакого конкретного человека. Экономист толкует об экономических типах (капиталист, наемный работник, арендатор, налогоплательщик и т.д.), социолог – о социальных типах (рабочий, интеллигент и т.д.). Их характеристики безлики. Они лишь в общем виде рассуждают о каждом, кто затронут экономическими или социальными отношениями. Когда нам ясно, пишет Райл, в сколь разных смыслах говорится о человеке, скажем, в экономических и моральных утверждениях, то "конфликт" между экономикой и реальной жизнью больше не беспокоит нас. А в экономических рассуждениях о прибыли и убытках мы больше не усматриваем общего диагноза человеческих мотивов и намерений. Различия всевозможных подходов к предмету должны быть тщательно проанализированы и выявлены. Во избежание путаницы важно понимать, сколь велика разница между делом экономиста, историка, биографа и лиц иных профессий, изучающих человека. Для корректной ориентации мы должны отдавать себе отчет в том, что физик, историк, лирический поэт и человек с улицы создают очень разные, но все же совместимые и даже взаимодополняющие друг друга картины одного и того же мира.

В работе, главы из которой предлагаются вниманию читателей, проанализированы причины возникновения мнимых дилемм, кажущейся несовместимости теорий, несводимости воедино разных точек зрения на один и тот же предмет. Показано на примерах, что дилеммы – следствие ложных аналогий между разными подходами к объекту, незаметного изменения смысла понятий при переносе их в новый контекст, при осмыслении предмета с иной точки зрения. Основным "местом" возникновения дилемм считаются пограничные области, стыки систем рассуждения или теорий, а их причины усматриваются в смешении линий рассуждения, идущих по заведомо разным направлениям и преследующих разные цели. Разъясняется, что различие проблем, решаемых в смежных системах познания, завуалировано отсутствием резких границ между аспектами объекта, а также нечетким размежеванием познавательных установок. Это, по убеждению Райла, и порождает дилеммы, требующие философско-эпистемологического исследования, уяснения специфики каждой области, прав и полномочий каждого подхода по сравнению с другим.

При этом подчеркивается, что дилеммы – это трудности концептуального характера. В частности, совмещение разных линий мышления нередко сопровождается нарушением их границ и смешением функций понятий. Причина многих затруднений – ложный перенос понятий, схем, моделей, выработанных для одних целей, на иного характера случаи, ошибочно принимаемые за идентичные первым. Разделяя идею позднего Витгенштейна о функциональной природе понятий, Райл концентрирует внимание на том, что даже к одним и тех же объектам понятия могут применяться неодинаково, "играть" в разных системах рассуждения разные "роли". Недостаточное осознание такой перемены "ролей" ведет к путанице. Дело усугубляется также тем, что состав и научных, и повседневных понятий весьма неоднороден. К тому же логические функции большинства понятий внешне не выявлены. В условиях достаточно сильного контроля над нашим мышлением сложившихся понятийных схем науки, морали и пр. и отсутствия сколько-нибудь точных руководств, регламентирующих роли большей части понятий мы нередко оказываемся в плену ложных схем их применения.

Анализ дилемм тесно связан у Райла с идеей познавательных (языковых) контекстов, с координацией, взаимодействием концептуальных систем. Понятия каждого раздела знания неразрывно связаны между собой, образуя как бы концептуальные "упряжки". Вне связи с целым отдельные элементы таких систем – их понятия, рабочие принципы, операции – часто вообще теряют смысл, не функционируют. Их использование за рамками соответствующего контекста чревато функциональными сбоями. Райл разъясняет, что в пунктах, линиях связи разных теоретических систем, а также теорий и обыденных представлений мы оказываемся перед лицом специфических трудностей. Отлаженный внутренний контроль каждой из систем понятий в таких случаях значительно ослабляется. Специалист, прекрасно владеющий аппаратом в своей области, все менее успешно оперирует им по мере выхода за ее пределы. Скажем, хороший экономист, геометр и иной теоретик может не столь успешно ориентироваться в соответствующих прикладных разделах. Внешняя, "публичная" логика понятий за пределами их собственной области оказывается иной, чем внутри нее. И потому способность употреблять специальный язык теории не связана необходимым образом с умением применять его за рамками данной теории. Аналогичные трудности проявляются и в случаях развития или изменения отдельно взятой системы мышления (языка) или деятельности, при котором видоизменяются роли большинства понятий.

Философ подчеркивает, что интересующие его логические дилеммы чаще всего связаны с естественным, непрофессиональным мышлением (языком), с неформальными связями, переплетениями понятий. Удельный вес такого мышления велик не только в повседневной жизни, но и в науке. Райл был убежден в том, что языки науки с уточненными понятиями не устраняют зависимости специалиста от естественного языка, усвоенного с детства. Использование рычагов и педалей, пишет он в этой связи, предполагает наличие пальцев и ступней (р.35). В реальном процессе познания невозможно резко разграничить специальные (технические) и обычные (естественные) способы рассуждения. Между ними весьма размытая граница, которую переходят в обоих направлениях. Хотя понятия (слова) естественного языка соотнесены с другими понятиями, имеют в языке свои "места" и относительно определенные функции, они, разумеется, не столь точны и регламентированы, как термины специальных языков. В их неуточненности, значительной неопределенности и усматривается причина философских затруднений. Даже в тех случаях, когда в недоразумении повинен специальный словарь теорий, их причины все-таки кроются в первоначальных, нестрогих способах рассуждения. Дело в том, что в межтеоретических сферах специалист в значительной мере выходит за рамки своей области, вступает в сферу нейтрального по отношению к теориям повседневного словаря, все менее строго оперирует специальными понятиями. И именно тут его подстерегают характерные трудности, издавна привлекавшие внимание философов. С переходом же к более точным рассуждениям функции терминов сужаются и все более точно фиксируются и, как правило, не вызывают трудностей, противоречий. Но чем большему искусственному уточнению подвергаются термины в языке науки, тем меньший интерес они представляют для философии. Конфликты, логические тупики на стыках, пересечениях систем знания выходят за рамки компетенции формальной логики и требуют не столько формально-логического, сколько содержательно-философского анализа. Они, как правило, разнотипны и связаны не с логической "статикой", а с логической "динамикой". Это делает невозможной их формальную идентификацию. Четкая логическая регуляция существует только для мертвых философских вопросов. Установление такой регуляции означает их смерть. Такова точка зрения Райла.

Иными словами, Райл показывает, что при рассмотрении объекта в разных системах мышления возникает впечатление, будто некоторые из них несовместимы. Отсюда – особого рода теоретические конфликты. Многообразные неявные пересечения различных систем знания таят опасность смешения целей, когда говорят о разных аспектах предмета, не осознавая этого в должной степени. Райл считает, что чаще всего разные сферы знания не являются соперничающими. По его мнению, они дают разные, но вовсе не взаимоисключающие одна другую, а взаимодополняющие картины одного и того же объекта, системы объектов, наконец, мира.

Сложность соотнесения и синтеза разобщенных способов изучения объекта в самом деле существенно связана с характером языка. Кроме уже сказанного, следует учитывать и то, что каждая из систем знания, в соответствии со своими задачами и средствами исследования, не только выделяет в объекте свой круг вопросов, но и создает свой особый язык для выражения именно данного специфического содержания. В каждой области создается своя "идиоматика", часто адекватно не переводимая на язык другой системы знания. Это препятствует синтезу односторонних систем знания и разрешению соответствующих дилемм. С другой стороны, на границах близких друг к другу сфер исследования сказывается и обратное: трудность размежевания аспектов предмета, как по существу, так и в плоскости их понятийного выражения. В этих случаях понятия нередко переносятся из одного контекста в другой. Причем часто не осознается, что в новой системе они меняют свой смысл. К ним продолжают применять прежние схемы. Происходит смещение контекста, нарушение границ концептуального аппарата. Это также служит почвой для появления дилемм.

В дилеммах отчетливо видны трудности сочетания разных рядов понятий, невозможность буквального переноса отработанных концептуальных схем на новые, более сложные или просто иные случаи. Правда, каждая дилемма – сигнал не только языковых препон как таковых, но и требование глубже познать соответствующий предмет, его реальные связи, зависимости. Но ведь это невозможно отделить от уточнения, развития концептуального аппарата. Интересуясь главным образом планом работы языка, соотнесения различных систем понятий, контекстов рассуждения, Райл в своем популярном курсе лекций не ставил перед собой задачи воссоздать в теоретической форме все сложное конкретное содержание, скажем, проблем детерминизма. Однако он привлек столь разнообразный иллюстративный материал, что интересующие его понятия предстали в действии, работе, в неразрывном сочетании с конкретными ситуациями и поведением людей. Читатель, по-видимому, согласится с тем, что предпринятый в книге Райла анализ дилемм интересен и поучителен.

"Дилеммы" Райла – классическая работа в жанре аналитической философии, и потому исследуемые в ней проблемы и сегодня не утратили своей актуальности. Правда, их решение (такова позиция философов этой школы) не поддается никаким рецептурным правилам, общим рекомендациям. Его [решение] нельзя задать формулой, "высказать", можно лишь наглядно, конкретно демонстрировать. Читателю, оказавшемуся (не без помощи автора) в той или иной ловушке, предстоит помучиться, поискать выход, прибегнуть к опыту осмысления трудности и выхода из нее, наглядно развернутому, "показанному" философом-аналитиком. Такая практика предполагает, что в результате кое-то от этих приемов выхода из тупика будет освоено, станет навыком и пригодится в ситуациях научных, философских и иных споров, в том числе и концептуальных противостояний, характерных для идеологических и политических дискуссий, нередко опутанных лукавой "логикой" псевдоальтернатив.