H. Б. Мечковская. ЯЗЫК И РЕЛИГИЯ

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

При всем разнообразии фидеистических подходов к проблеме "язык в познании" их объединяет то, что в оппозиции "язык и мысль" приоритет отдается языку (речи, слову) и мысль видится в большей зависимости от языка, чем это постулируется в сосуществующих нефидеистических трактовках проблемы; с указанной чертой фидеистических концепций связан их больший или меньший иррационализм и своего рода познавательный пессимизм (впрочем, нередко в хорошем согласии с религиозно-этическим оптимизмом и положительными прагматическими установками).

Познавательный пессимизм фидеистического видения проблемы "язык в познании" нередко относится только к особым, высшим объектам познания – прежде всего в Богу, при том что все остальное признается познаваемым. Такой подход характерен для апофатического богословия и для различных эстетических "исповеданий", неравнодушных к теории и внимательных к подробностям на низших и средних ступенях познания, однако уходящих от ответов на самые главные вопросы. Как сказал поэт, "тишина, ты – лучшее из всего, что слышал" (Б. Пастернак).

Признание непознаваемости Бога находится в глубоком соответствии с природой религии. Однако в теистических религиях этот принцип находит свое полное выражение и догматизируется – прежде всего в апофатическом (отрицательном) богословии (см. §66).

В христианстве принципы апофатической теологии были разработаны византийским мыслителем V (или начала VI) века, которого принято называть Псевдо-Дионисием Ареопагитом.

Сочинения этого загадочного автора были написаны от лица Дионисия Ареопагита* – образованного знатного жителя Афин I в. н.э., обращенного в христианство апостолом Павлом (о чем упомянуто в "Деяниях святых апостолов", 17, 34). Впрочем, и содержание и стиль трактатов с несомненностью свидетельствуют, что они созданы не ранее 2-й половины V в. Вместе с тем псевдоним не случаен: христианский автор из Византии ощущает себя преемником афинских интеллектуалов-неоплатоников, которых в христианство увлекала проповедь апостола именно о "неведомом Боге" – о "непостижимости и неизъяснимости Единого" (С.С. Аверинцев).

* АреопагИт (греч. Areopagites) – член Ареопага, высшего суда в древних Афинах, состоявшего из пожизненных членов, представителей родовой аристократии.

Псевдо-Дионисий Ареопагит, по характеристике С.С. Аверинцева, – "самый блистательный и влиятельный учитель апофатической теологии" (Культура, 1984, 63). В сочинениях "Таинственное богословие" и "О божественных именах" он развивает неоплатонические представления о полной неопределимости Бога, о сверхразумном тождестве бытия и небытия и о неполной и ограниченной, "условной возможности восходить к богопознанию по иерархической лестнице аналогий" (что составляет предмет "катафатического", т.е. положительного богословия). Автор утверждает непознаваемость, недоступность Бога для человеческого разума, бессилие человеческого языка в характеристиках и определениях Бога. Применительно к Богу, учил Дионисий, световые метафоры должны быть дополнены метафорами "божественного мрака" (Культура, 1984, 75-76).

Апофатические идеи Псевдо-Дионисия Ареопагита оказали большое воздействие на философскую мысль и художественные поиски средневековой Европы.

129. Теория "лингвистической относительности"
Эдварда Сепира и Бенджамина Ли Уорфа

Идеи Вильгельма фон Гумбольдта об определяющем воздействии языка на мировосприятие и культуру народа (см. §10) нашли интересное развитие в языкознании XX в. Наибольшую в мире известность получила теория (или гипотеза) "лингвистической относительности", связанная с именем главы американской школы этнолингвистики Эдварда Сепира (1884-1939) и его ученика Бенджамина Ли Уорфа (1897-1941).

Поражаясь, насколько весь уклад жизни и языки североамериканских индейцев непохожи на культуру и языки народов Европы, они усматривали первоисточник этих различий в своеобразии языков. В подтверждение своей гипотезе они находили множество фактов.

Например, в европейских языках некоторое количество вещества невозможно назвать одним словом – нужна двучленная конструкция, где одно слово указывает на количество (форму, вместилище), а второе – на само вещество (содержание): стакан воды, ведро воды, лужа воды. Уорф писал, что в данном случае сам язык заставляет говорящих различать форму и содержание, таким образом навязывая им особое видение мира. По Уорфу, это обусловило такую характерную для западной культуры категорию, как противопоставление формы и содержания. В отличие от "среднеевропейского стандарта", в языке индейцев хопи названия вещества являются вместе с тем и названиями сосудов, вместилищ различных форм, в которых эти вещества пребывают; таким образом, двучленной конструкции европейских языков здесь соответствует однословное обозначение. С этим связана неактуальность противопоставления "форма – содержание" в культуре хопи.

Уорф, далее, находил связь между тем, как передается объективное время в системах глагольных времен в европейских языках, и такими чертами европейской культуры, как датировка, календари, летописи, хроники, дневники, часы, а также исчисление зарплаты по затраченному времени, физические представления о времени. Очевидность ньютоновских понятий пространства, времени, материи Уорф объяснял тем, что они д а н ы, как бы н а в я з а н ы "среднеевропейской" культуре языками (Новое в лингвистике. Вып. 1. 1960. С. 135-168).

Однако эксперименты психологов не подтверждают эту "удивительно красивую" гипотезу, как писал о ней Ю.Д. Апресян. Но и не опровергают вполне, потому что могут сопоставлять значимости для сознания отдельных языковых фактов, но не громады языков в целом.

"Лингвистическая относительность", зависимость сознания человека от языка продолжает волновать людей, о ней по-прежнему спорят. Потому что многие убеждены: язык – это один из главных наставников человечества.

130. Лингвистическая философия
Людвига Витгенштейна и Джорджа Мура

Казалось бы, в неопозитивизме, доверяющем только строгой логике и фактам, невозможны преувеличения на почве "веры в слово". И тем не менее.

Людвиг Витгенштейн (1889-1951) еще в Австрии в раннем "Логико-философском трактате" (1921) развивал идею структурного сходства языка и мира: язык – это образ (проекция) мира, представляющего собой мозаику атомарных фактов. При этом под "фактами" понимались те объективно регистрируемые данные, с которыми имеют дело естественные науки, идеальным языком признавалась символика математической логики, а подлинный предмет философии виделся в логическом анализе языка науки. В свое время эти идеи потрясли логиков и философов, они вызвали бурное развитие математической логики и структурных исследований в разных науках. У Витгенштейна, конечно, были предшественники и вдохновители: не только Бертран Рассел, но и более отдаленные – Лейбниц, Декарт, Луллий. Однако главный источник аналогий между структурой языка и структурой мира – это вера в язык и в его значимость для понимания мира.

Позже глава английских "аналитиков языка" Джордж Мур (1873-1958) и под его влиянием Витгенштейн (уже "поздний", в Англии) переходят от анализа символического логико-математического языка к логическому анализу естественного языка и тех наивных смыслов, из которых складывается языковая картина мира и обыденное сознание человека. Это течение аналитической философии (иногда его называют "лингвистическая философия") видит свою задачу в том, чтобы путем "терапевтического" анализа обычного языка устранять недоразумения, возникающие между людьми из-за "неправильного" употребления языка. Мур, Витгенштейн и их последователи постоянно пишут об опасной власти языка над людьми, о его "вине" и "недугах" как источниках человеческих заблуждений и псевдопроблем. В "Философских исследованиях" Витгенштейна (1953) язык не раз сравнивается с чем-то обманным, враждебным, держащим человека в плену*.

* Ср. несколько тезисов: "Философия есть битва против околдования нашего разума средствами нашего языка" (№ 109); "Мы в плену у образа. А наружу мы не можем выйти, потому что он лежал в нашем языке, и казалось, что язык лишь непреклонно повторяет его нам" (№ 115); "Результат философии – это обнаружение тех или иных проявлений простой бессмыслицы и ссадин, которые мы получаем в процессе понимания, наталкиваясь на границы языка" (№ 120). Цит. по публикации в издании: Новое в зарубежной лингвистике. Вып. ХУ?. Лингвистическая прагматика. М.: Прогресс, 1985.

Какие же "недуги", чреватые для людей "обманом", "пленом" и "ссадинами", усматривают в языке лингвистические философы? Например, такой "подлог": мы употребляем глагол знать для обозначения фактически совершенно разных познавательных процессов и состояний, ср.: Я знаю, что это яблоня; Я знаю, что он уехал; Я знаю урок; Я знаю, что делать; Я знаю, что Земля круглая; Я знаю – город будет!; Я знаю этого человека и т.д. В самом деле, в приведенных высказываниях нет двух одинаковых значений или употреблений слова знать. Однако эта многозначность давно известна, а для языков, имеющих толковые словари, с той или иной степенью подробности – описана*. Что касается логической и психологической характеристики тех процессов и состояний, которые люди обозначают словом знать, то, судя по работам Мура и Витгенштейна, они с блеском и не без самоиронии освобождались от "оков" языкового "плена".

* Например, в 4-томном Словаре русского языка под редакцией А.П. Евгеньевой (М.: Русский язык, 1981) в слове знать выделено 7 основных значений, несколько употреблений и более десятка фразеологически связанных значений (вроде значения 'ничего другого не делает, кроме...', возникающего в высказываниях модели Только и знает, что...).

В целом лингвистическая философия и связанный с ней концептуальный анализ обыденного сознания – это перспективные области гуманитарного знания, в которых уже сделаны замечательные открытия в лингвистической семантике, теории коммуникации, социальной психологии; предложены реалистические концепции в теории этики*. При этом рассуждения о "недугах" и "вине" языка можно понять отчасти как риторику и "украшательство", отчасти – как наследие фидеистических традиций в оценке роли языка в познании.

* Подробно см.: Мур Дж. Принципы этики. М., 1984; Арутюнова Н.Д. Типы языковых значений: Оценка. Событие. Факт. М., 1988; публикации Проблемной группы "Логический анализ языка" (Институт языкознания РАН). M., 1987-I995 гг..

131. Философско-поэтическая герменевтика
Мартина Хайдеггера

Образ языка, найденный Хайдеггером, привлекает своей мудростью, человеческой теплотой и богатством следствий: Язык есть дом бытия. В "Письме о гуманизме" (1947) эти слова не раз повторены автором – почти как поэтический рефрен. Есть повторы с вариациями, и глубина видения языка становится бездонной, почти мистической: "Язык – дом истины Бытия", "В жилище языка обитает человек", "Язык есть просветляюще-утаивающее явление самого Бытия", "Язык есть вместе дом бытия и жилище человеческого существа", "Язык есть язык бытия, как облака – облака в небе".

Мартин Хайдеггер (1889-1976), один из основоположников немецкого экзистенциализма, видит в языке "самое интимное лоно культуры" и истинным познанием считает "вслушивание в язык". Традиционное определение языка как средства общения кажется ему слишком техническим и плоским. Смыслы, аккумулированные в языке, значительнее того, что люди могут сказать друг другу. Не люди "говорят языком", а язык говорит людям и "людьми" – пишет Хайдеггер.

Романтической ностальгии Хайдеггера по утраченной цельности человеческого бытия созвучен и его пессимизм в оценках эволюции языка: "Повсюду и стремительно распространяющееся опустошение языка не только подтачивает эстетическую и нравственную ответственность во всех применениях языка. Оно коренится в разрушении человеческого существа. <...> Язык все еще не выдает нам своей сути: того, что он дом истины Бытия. Язык, наоборот, поддается нашей голой воле и активизму и служит орудием нашего господства над сущим" (Хайдеггер, 1993, 195).

Язык, открывающий "истину бытия", продолжает жить прежде всего в поэзии – уверен Хайдеггер. Однако здесь понятие "язык" становится у Хайдеггера размытым, и тот язык, который есть "дом и истина Бытия", противопоставляется "просто языку" или "традиционному языку с его грамматикой". Ср.: "Только этот Язык – не просто язык, который мы себе представляем, и то еще в хорошем случае, как единство фонетического (письменного) образа, мелодии, ритма и значения (смысла). Мы видим в звуковом и письменном образе тело слова, в мелодии и ритме – душу, в семантике – дух языка". Однако, продолжает Хайдеггер, такое "метафизическое телесно-духовное истолкование языка скрывает Язык в его бытийно-историческом существе" (Хайдеггер, 1993, 203).

Понятно, что хайдеггеровский Язык "с большой буквы" – это, в сущности, уже не язык, а поэтический символ "всего высокого и прекрасного", может быть, и лестный для "традиционного языка с его грамматикой", но и уводящий проблему "язык и познание" в область поэзии и мифологии.

В стремлении назвать Языком все лучшее, что есть в человеческом духе, Хайдеггер не одинок. Германско-швейцарский философ Ойген Розеншток-Хюсси (1888-1973), развивая образы "Евангелия от Иоанна", пишет: "Бог – это сила, дающая человеку способность говорить и объединяющая его со всеми людьми. Поэтому вера в Бога, и право говорить, и долг говорить – это одно и то же"*. Дарованное людям Божье Слово-Логос Розеншток-Хюсси противопоставляет этническим языкам, разделяющим людей на разноязыкие изолированные группы. Но именно христианский Логос создает общность, единство человечества; это и есть "язык языков" внутри каждого языка, говорит Розеншток-Хюсси. И предвидя возражения тех, кто не отождествляет язык и Евангелие, язык и поэзию, т.е. язык и сказанное на языке, он пишет: языковеды "остаются приверженными к своим грамматическим орудиям пытки", поэтому "от них ускользает нечто такое, что мне кажется самым главным. От них ускользает отношение между Богом и человеком, между силой языка и способностью к языку, т.е. между Отцом, Сыном и Святым Духом" (Розеншток-Хюсси О. "Идет дождь...", С. 55-56).

* Розеншток-Хюсси О. "Идет дождь", или язык стоит на голове. В электрической сети языка // Философские науки. 1994. № 1-3. С. 43. "Идет дождь" – это полемический выпад против неопозитивистов-аналитиков языка: цитата сразу из целой серии работ, в которых высказывание Идет дождь и подобные заурядные фразы обыденной речи послужили материалом для ряда важных логико-лингвистических наблюдений, в том числе открытия тех "скрытых" правил организации смысла, которые оказались бы нарушены в высказывании: Идет дождь, но я так не считаю (знаменитый парадокс Мура).

Такова "лингвистическая философия" поэтов. Ср. строки из "Нобелевской лекции" Иосифа Бродского: "Кто-кто, а поэт всегда знает, что то, что в просторечии именуется голосом Музы, есть на самом деле диктат языка; что не язык является его инструментом, а он – средством языка к продолжению своего существования. <...> Поэт, повторяю, есть средство существования языка".

132. "Диалогические мыслители" XX века

Новый взлет в философско-поэтическом осмыслении языка связан с обращением к некоторым социально-психологическим аспектам языка. Особый интерес вызывает роль языка в социализации личности и природа коммуникативных процессов в истории и в современном мире. В философско-лингвистической проблематике сместились центры внимания: статические концепции языка (как системы знаков и отношений между знаками) уступили место динамическим: язык трактуется как психофизиологическая способность к общению, а речь – как коммуникативная деятельность.

"Философия диалога" связана с творчеством таких мыслителей, как НА. Бердяев (1874-1948), Мартин Бубер (1878-1965), Ойген Розеншток-Хюсси (1888-1973), Франц Розенцвейг (1886-1929), Ганс Эренберг (1883-1954), М.М. Бахтин (1895-1975). Они были полномочными наследниками религиозных и культурно-философских традиций своих народов, но, видимо, сами их идеи были в духе и в "атмосфере" времени, поэтому "философия диалога" стала так популярна в широких интеллектуальных кругах Европы и Америки. Бубер, Розенцвейг и Эренберг признавали, что в 20-х гг. испытывали влияние Бердяева. Философия само го Бердяева связана с идеями B.C. Соловьева, а если говорить шире, – с философией Хомякова и Ивана Киреевского. Не известно, знали ли Бахтин и Бубер друг о друге, но многое в их видении языка и человека удивительно созвучно, вплоть до лексических совпадений.

Суть "диалогической философии" состоит в признании того, что человек формируется и осуществляется в общении. Только вступая в диалог с другим человеком, Богом, природой, человек становится субъектом истории и субъектом познания. В познавательной деятельности человечества основную роль играет не абстрактно-логическое мышление-монолог, но речевое жизненно-практическое мышление, имеющее диалогическую природу, т.е. ориентированное на взаимодействие с другими людьми и направляемое таким взаимодействием.

Знаменитое сочинении Бубера с характерным для диалога "местоименным" заглавием "Я и Ты" (1922) учило видеть сущность человека в поиске диалога со своими ближними и дальними. Оно начинается такими словами:

"Мир двойствен для человека в силу двойственности его соотнесения с ним. Соотнесенность человека двойственна в силу двойственности основных слов, которые он может сказать. Основные слова суть не отдельные слова, но пары слов. Одно основное слово – это сочетание Я – Ты. Другое основное слово – это сочетание Я – Оно. <...>; Основные слова исходят от существа человека. Когда говорится Ты, говорится и Я сочетания Я – Ты. Когда говорится Оно, говорится и Я сочетания Я – Оно. <...>; Нет Я самого по себе, есть только Я основного слова Я – Ты и Я основного слова Я – Оно" (Бубер, 1995, 16).

Бубер видит начало диалога в инициативе Я: становясь Я, я говорю Ты. Иначе у М.М. Бахтина: формирование человеческой души начинается с чужого голоса, с обращения ко мне другого человека.

Раскрывая диалогическую устремленность человеческого бытия, Бахтин писал о "несамодостаточности, невозможности существования одного сознания": "Я осознаю себя и становлюсь самим собою, только раскрывая себя для другого, через другого и с помощью другого. Важнейшие акты, конституирующие самосознание, определяются отношением к другому сознанию (к ты). Отрыв, отъединение, замыкание в себя как основная причина потери себя самого. <...> Само бытие человека (и внешнее, и внутреннее) есть глубочайшее общение. Быть – значит общаться. Абсолютная смерть (небытие) есть неуслышанность, непризнанность, неупомянутость (Ипполит). Быть – значит быть для другого и через него – для себя. У человека нет внутренней суверенной территории, он весь и всегда на границе, смотря внутрь себя, он смотрит в глаза другому или глазами другого" (Бахтин, 1979, 311-312).

Таким образом, общение предшествует сознанию. Более того, языковая коммуникация созидает сознание. Перефразируя декартовское Cogito, ergo sum ('Я мыслю, следовательно, я существую'), сторонник "диалогической философии" К. Гарднер писал: "Известное высказывание Декарта в нашей интерпретации прозвучит так: "Я был окликнут чужой речью, услышал и откликнулся сам, следовательно, я существую". Audio предшествует cogito" [т.е. 'Я слушаю предшествует я сознаю'...] Речь служит не столько для того, чтобы выражать идеи, сколько для того, чтобы устанавливать отношения" (Гарднер, 1994, 17).

*    *    *

Мы назвали только некоторые, самые популярные и влиятельные концепции "лингвистического детерминизма". Помимо общей идеи, их сближает еще одна черта. Почти о каждой концепции, отстаивающей приоритет язык в познании и культуре, можно было бы повторить слова, сказанные Ю.Д. Апресяном о теории "лингвистической относительности" Сепира-Уорфа: все это "удивительно красивые" гипотезы – поэтичные, увлекательные, с неисчерпаемыми глубинами смыслов, загадки без разгадок. И как бы ни были они новы в своих сегодняшних терминах, все же у них общий источник – фидеистическое отношении к слову. Это побеги одного дерева, многовековой традиции, привитой человеку религиями Писания, – вглядываться в Слово и исповедовать собственную зависимость от Слова.