Дж. Кришнамурти. ПОЛЁТ ОРЛА | ОГЛАВЛЕHИЕ ФРАГМЕНТАЦИЯ Разделение. Сознательное и бессознательное. Умирание для

ФРАГМЕНТАЦИЯ

Разделение. Сознательное и бессознательное.
Умирание для "известного".

Мы собираемся обсудить этим вечером вопрос сознательного и бессознательного, поверхностного ума и более глубоких уровней сознания. Интересно, почему мы делим жизнь на части, – деловую, семейную, религиозную, спортивную, и так далее? Почему существует это разделение, не только в нас самих, но и в обществе, – "мы" и "они", "ты" и "я", любовь и ненависть, жизнь и смерть? Думаю, нам следует вникнуть в этот вопрос достаточно глубоко, – чтобы выяснить, существует ли жизнь, в которой нет разделения между жизнью и смертью, между сознательным и бессознательным, жизнью деловой и общественной, семейной жизнью и личной жизнью.

Эти барьеры между нациями, религиями и классами, всё это разделение в самом человеке, в котором так много противоречивого, – почему мы живём таким образом? Это порождает такое смятение, конфликт и борьбу; создаёт реальную угрозу нашей безопасности, как внутренней, так и внешней. В столь многом существует разделение – на Бога и дьявола, на добро и зло, на "то, что должно быть" и "то, что есть".

Я думаю, имеет смысл провести нынешний вечер в попытке понять, есть ли другой способ жизни – не теоретически или интеллектуально, но на самом деле, – жизни, в которой разделения никакого нет и действие не раздроблено; жизни, которая есть единый непрерывный поток, в котором все действия взаимосвязаны.

Чтобы найти способ жизни, в котором отсутствует фрагментация, следует глубоко погрузиться в вопрос любви и смерти, исследуя который, мы, возможно, найдём способ жизни, являющийся непрерывным движением, не разбитым на фрагменты, – способ жизни в высшей степени разумный. Фрагментированный ум лишён разума; человек, который ведёт полдюжины жизней, – что считается высокоморальным, – очевидным образом демонстрирует недостаток разума.

Мне идея интеграции – как сложение воедино различных фрагментов для воссоздания целого – кажется явно неразумной, так как предполагает существование интегрирующего – того, кто объединяет, складывает вместе все фрагменты; но ведь та сущность, которая пытается сделать это, сама выступает частью того же раскола.

Что необходимо, так это такие разумность и страсть, которые произвели бы в жизни человека радикальную революцию, – так, чтобы не было противоречивого действия, лишь единое, непрерывное движение. Без страсти кардинальное изменение жизни невозможно. Чтобы произвести такую перемену в жизни человека, должна быть страсть. Чтобы сделать что-то действительно ценное, надо иметь эту мощную страсть, которая не есть удовольствие. Именно эта страсть необходима для понимания непротиворечивого и нефрагментированного действия. Интеллектуальные концепции и формулы не смогут изменить способ жизни человека, – это под силу только истинному пониманию "того, что есть"; но для этого необходима интенсивная энергия, страсть.

Чтобы выяснить, возможна ли жизнь, – и не монастырская, но повседневная, – обладающая таким качеством страсти и разума, человек должен понять природу удовольствия. В прошлый раз мы уже рассматривали вопрос удовольствия, то, как мысль продлевает переживание, принесшее мгновение восторга, и как размышление о нём поддерживает удовольствие и продлевает его. Мы видели, что там, где есть удовольствие, там обязательно присутствуют боль и страх. Любовь – это удовольствие? Для большинства из нас моральные ценности основаны именно на удовольствии; даже самопожертвование и самоконтроль служат стремлением к удовольствию, – к более "великому", "благородному", и прочему. А любовь? Это слово так многозначно, – где только его не используют, и в политике, и в семейной жизни. Мне кажется, только любовь, в самом глубоком смысле этого слова, способна принести способ жизни, в котором вовсе не будет фрагментации, раздробления. Страх – всегда часть удовольствия; очевидно, что там, где имеется любого рода страх во взаимоотношениях, должна быть фрагментация, должно быть разделение.

Это действительно глубокий вопрос: почему ум человека всегда разделялся в противодействии другим, результатом чего бывало насилие, и что он надеялся достичь с помощью насилия? Мы, люди, привержены к образу жизни, ведущему к войне, и тем не менее мы в то же самое время хотим мира, мы хотим свободы; но это мир – всего лишь как идея, как идеология; и одновременно, всё, что мы делаем, обуславливает нас.

Существует психологическое деление времени: время воспринимается как прошлое (вчерашнее), сегодняшнее и завтрашнее; и мы должны исследовать это, если собираемся найти тот способ жизни, в котором деления не существует вовсе. Нам следует выяснить, не служит ли психологическое время – в виде прошлого, настоящего и будущего – причиной этого деления. Не вытекает ли деление из известного в форме памяти, которая есть прошлое и которая составляет содержание самого мозга? Или разделение возникает потому, что "наблюдающий", "испытывающий", "мыслящий" сам всегда отделён от того, что он наблюдает, что он переживает? Или же деление вызывается той эгоистической центростремительной активностью, которая проявляется в виде "я" и "ты", создавая свои собственные силы сопротивления, свою собственную изолированную деятельность? Вникая во всё это, следует сознавать все эти проблемы: время; "наблюдающего", отделяющего себя от наблюдаемой вещи; переживающего, отличного от переживания; удовольствие; а также имеет ли это вообще что-либо общее с любовью.

Существует ли завтрашний день психологически? – реально? – не придуманный мыслью. В хронологическом времени завтрашний день существует; но существует ли фактически, в настоящее время, завтра? – психологически, внутренне. Если завтра существует как идея, действие не становится цельным, завершённым, и такое действие порождает фрагментацию, противоречие. Идея завтрашнего дня, будущего, и есть – не так ли? – причина того, что человек не видит вполне ясно вещи такими, каковы они сейчас, – "Я надеюсь увидеть их яснее завтра". Человек ленив; у него нет той страсти, того живого интереса, что необходимы для выяснения, для понимания. Мысль изобретает идею постепенного понимания, – для которого требуется время, много времени. Но приходит ли понимание со временем? – помогает ли время ясному видению?

Возможно ли для ума быть свободным от своего прошлого, так, чтобы он не был связан временем? Завтра – психологически, – в терминах знания, известного; существует ли тогда возможность быть свободным от знания? – есть ли возможность действия вне категорий известного?

Нет ничего труднее общения. Нам не обойтись без словесной коммуникации, но, думаю, существует и более глубокий уровень общения, который выступает не только связью с помощью слов, но и сопричастностью, когда происходит встреча на одном уровне и с одной энергетической интенсивностью, с одной страстью; только тогда действительно имеет место сопричастность – нечто гораздо более значимое, чем одно лишь словесное общение. И поскольку мы обсуждаем очень сложный вопрос, касающийся самых основ нашей повседневной жизни, необходимо не только словесное общение, но и сопричастность. Нас интересует радикальная революция, психологически; не в неком отдалённом будущем, но прямо сегодня, сейчас. Мы хотим понять, может ли человеческий ум, столь глубоко обусловленный, измениться немедленно, чтобы его действия обрели цельность, лишённую нарывов сожаления, отчаяния, боли, страха, тревоги, озабоченности, вины и тому подобного? Как может ум отбросить всё это и быть абсолютно свежим, юным, невинным? Это действительно вопрос из вопросов. Не думаю, что такая радикальная революция возможна, пока существует разделение между "наблюдающим" и наблюдаемым, между "испытывающим" и переживанием. Конфликт вносится именно этим разделением. Любое разделение порождает конфликт, – а через конфликт, через борьбу, через войну, несомненно, не может произойти никакое изменение, в глубоком психологическом смысле, – хотя поверхностные изменения могут быть. Итак, как уму, сердцу и рассудку, всему нашему существу в целом, подойти к этой проблеме разделения?

Мы собираемся вникнуть в эту проблему сознательного и более глубокого, подсознательного уровня; мы спрашиваем, почему существует это разделение на сознательный ум, занятый своей дневной деятельностью, заботами, проблемами, поверхностными удовольствиями, заработками и прочим, и ум более глубоких уровней, со всеми их скрытыми мотивами, импульсами, непреодолимыми потребностями и страхами? Почему существует это разделение? Не оттого ли, что мы всё время заняты поверхностной болтовнёй, поверхностными потребностями в увеселениях, в увлекательном времяпрепровождении, религиозном или каком-то ином? Поскольку поверхностный ум, возможно, не умеет глубоко исследовать самого себя, когда возникает это разделение.

Каково содержимое более глубоких уровней сознания? – не в соответствии с психологами, Фрейдом и прочими, – и как вам выяснить это, если вы не читаете, что об этом сказали другие? Как вы узнаете, что представляет собой ваше подсознание? Вы будете наблюдать за ним – не так пи? Или вы надеетесь, что содержимое подсознания можно раскрыть с помощью толкования сновидений? Но кто будет эти сны толковать? Специалисты? Но они обусловлены своей специальностью. И ещё: возможно ли вообще обойтись без снов? – не считая, конечно, ночных кошмаров после плотного ужина или плохой пищи.

Существует подсознание – мы будем пока пользоваться этим словом. Из чего оно состоит? Очевидно, что из прошлого, скрытого, тёмного, забытого – расового сознания и предрассудков, семейных традиций и различной религиозной и социальной обусловленности. Может ли всё это быть раскрыто и понято без толкования сновидений, без хождений к психоаналитику, раскрыто так, чтобы ум, когда он действительно спит, пребывал в спокойствии, а не в беспрестанной деятельности? И благодаря спокойности ума, не войдёт ли в него совершенно иное качество, иная активность, никак не связанная с повседневными хлопотами, тревогами, страхами, заботами и потребностями? Чтобы в этом разобраться, чтобы выяснить возможность спать без сновидений и потому просыпаться по-настоящему свежим, необходимо быть внимательным в течение всего дня, сознавать все намёки и оттенки. Их можно уловить только во взаимоотношениях; когда вы наблюдаете свои взаимоотношения с другими, без осуждения, без выводов и оценок; просто наблюдаете своё поведение, свои реакции; наблюдаете без какого бы то ни было выбора; просто наблюдаете, так что в течение дня скрытое, подсознательное становится явным.

Почему мы придаём такую важность, такое большое значение подсознательному? В конце концов, оно такое же обыденное, тривиальное, как и сознательное. Если сознательный ум необычайно активен, наблюдателен, вслушивается и всматривается, он становится гораздо важнее подсознательного, поскольку в таком состоянии всё содержимое подсознания проявляется и делению на разные уровни приходит конец. Наблюдайте за своими реакциями, когда вы сидите в автобусе, когда вы разговариваете с женой или мужем, когда работаете, пишите или остаётесь один, – если вы когда-нибудь бываете один, – тогда весь процесс наблюдения, этот акт видения (в котором нет разделения на "наблюдающего" и "наблюдаемое") уничтожает противоречие.

Если это в какой-то степени понятно, можно задать вопрос: что такое любовь? Уовольствие? Или ревность? Присвоение? Или любовь – это господство? – мужа над женой или жены над мужем. Определённо, ничто из этого не есть любовь; тем не менее мы отягощены всем этим, тем не менее мы говорим своему мужу или своей жене или ещё кому-то: "Я люблю тебя". И к тому же большинство из нас, в той или иной форме, завистливы. Зависть возникает в результате сравнения, измерения, оценки, стремления быть не таким, какой ты есть. Можем ли мы увидеть зависть такой, какой она есть фактически, в настоящее время, и полностью освободиться от неё, чтобы она никогда не возвращалась? – иначе любовь существовать не может. Любовь не связана со временем; её нельзя культивировать; любовь – не предмет удовольствия.

Что такое смерть? Каковы отношения между любовью и смертью? Я думаю, эти отношения вскрываются при понимании значения "смерти"; смерть нельзя понять, не поняв, что представляет из себя жизнь. Чем же на деле есть наша жизнь? – повседневная жизнь, не что-то идеологическое, интеллектуальное, что мы считаем должным, но что на самом деле не соответствует действительности, ложно, фальшиво. Чем на деле есть наша жизнь – повседневная жизнь конфликтов, отчаяния, одиночества, изоляции? Это поле битвы, и во сне и в бодрствовании. Мы стараемся убежать от этой битвы – с помощью музыки, искусства, музеев, религиозных или философских развлечений, придумывая множество теорий, уходя с головой в знания, во что угодно, лишь бы положить конец этому конфликту, этому сражению, которое мы называем жизнью, с её неизменной печалью.

Может ли повседневная жизнь быть беспечальной? Пока наш ум радикально не изменится, наше бытие будет оставаться бессмысленным хождением на службу, добыванием денег, чтением книг, заучиванием цитат, поглощением информации, – жизнью, которая пуста, типично буржуазной жизнью. И тогда, сознавая истину этого, человек начинает придумывать ей смысл, подыскивать для неё хоть какое-то значение. Он ищет мудрецов, которые могли бы предложить для его жизни смысл и какую-нибудь цель, и поиск этот служит ещё одним вариантом бегства от жизни. Такая жизнь должна подвергнуться радикальной перемене.

Почему мы так боимся смерти? – как и большинство людей. Чего мы боимся? Наблюдайте, прошу вас, свои страхи перед тем, что мы называем смертью, страхи того, что сражение, которое мы называем жизнью, придёт к своему концу. Мы боимся неизвестного, которое может наступить, боимся расстаться с привычными вещами, своей семьёй, книгами, домом, мебелью, близкими. Мы боимся отпустить от себя известное; а известное – это наша жизнь в печали, в страдании и в отчаянии, со случайными проблесками радости; этой постоянной борьбе нет конца; это то, что мы называем жизнью, и ухода всего этого мы и боимся. Не "я" ли – результат всех этих накоплений – боится конца всего этого? – отсюда потребность в надежде на будущее, потому-то и должна иметь место реинкарнация, перевоплощение. Идея реинкарнации, в которую верует весь Восток, заключается в том, что в следующей жизни вы возродитесь на более высокой ступени, и поэтому если в этой жизни вы были мойщиком посуды, то в следующей жизни будете принцем, а посуду за вас будут мыть уже другие. Для тех, кто верит в реинкарнацию, громадное значение имеет то, кем они есть в этой жизни, чем они занимаются, как они себя ведут и о чём они думают, потому что награда или наказание в будущей жизни зависят именно от этого. На самом же деле их нисколько не заботит то, как они себя ведут; для них это лишь иная форма веры, такой же, как вера в рай, в Бога, во что угодно. В действительности, всё, что важно, – то, какой вы есть сейчас, сегодня, как вы реально себя ведёте, не только внешне, но и внутренне. Запад имеет свою форму утешения в отношении смерти, он рационально объясняет её, – у него своя религиозная обусловленность.

Итак, что такое смерть, реально? – конец? Организм приходит к своему концу через старость, болезнь, несчастный случай. Очень немногие из нас стареют красиво, потому что мы превратили свою жизнь в страдание, и это страдание с годами проявляется на наших лицах вместе с печалью об ушедшей навсегда молодости.

Можно ли умирать для всего "известного", психологически, изо дня в день? Пока свободы от "известного" нет, "возможности" наши остаются нераскрытыми. Сейчас все наши "возможности" лежат в области "известного", но когда есть свобода, эти "возможности" безграничны. Может ли человек умереть, психологически, для всего минувшего и всех своих привязанностей, страхов, забот, суеты, гордыни настолько полно, что завтра мы проснёмся абсолютно обновлёнными? Вы спросите: "Как это сделать? По какой методике?" Методики не существует, ведь "метод" подразумевает будущее; он предполагает, что вы будете практиковать и достигать чего-либо постепенно, в будущем, через много-много дней. Но можете ли вы увидеть немедленно, увидеть действительно, не теоретически, истину того, что ум не может быть свежим, невинным, молодым, полным жизни и страсти, если он не умирает, психологически, для всего прошлого? Но мы не хотим избавляться от прошлого, так как сами есть этим прошлым, все наши мысли основаны на нём, всё наше знание есть знанием прошлого, – как же ум сможет от этого избавиться? Само усилие ума избавиться от прошлого выступает частью этого прошлого – наше прошлое хочет перейти в иное состояние.

Ум должен стать необыкновенно тихим, безмолвным, и он действительно становится таким без всякого сопротивления или какой-то системы, если он видит всё это. Человек всегда мечтал о бессмертии; он рисовал картины и ставил под ними своё имя, что есть формой бессмертия; оставляя имя, человек всегда хотел оставить что-то после себя. Но что он может оставить после себя, кроме технических знаний? Что он может отдать из самого себя? Что он такое? Вы и я – что мы из себя представляем, психологически? У вас может быть больше денег на банковском счёте, чем у меня, больше ума. Но психологически, разве мы все – не уйма слов, воспоминаний, жизненного опыта? Именно это мы хотим передать сыну, вкладываем в книгу, в картину, – наше "я". "Я" становится чрезвычайно важным, "я" противопоставляет себя обществу, "я" хочет отождествиться, солидаризоваться с чем-то, "я" хочет реализовать себя, "я" хочет стать чем-то великим – и всё прочее, что вы знаете. Когда же вы наблюдаете это "я", вы видите лишь клубок воспоминаний, пустых слов, – это и есть то, к чему мы привязаны, сама суть разделения между мной и вами, нами и другими.

Когда вы понимаете всё это – наблюдаете это не с помощью других, но сами, наблюдаете очень внимательно, непосредственно, без всякого осуждения, оценки, подавления, – вы понимаете, что любовь возможна только когда есть смерть. Любовь – не воспоминание, любовь – не удовольствие. Говорят, что любовь связана с сексом – возвращаясь к разделению на мирскую любовь и священную, одобряя одну и осуждая другую. Но, определённо, это не имеет к любви никакого отношения. Любовь никогда не приходит во всей своей полноте, если нет умирания для всего прошлого, для всех мук, конфликтов, печалей; тогда есть любовь; тогда человек может делать, что хочет.

Как мы уже говорили в прошлый раз, очень просто задать вопрос; но задавайте его обдуманно и оставайтесь с ним, пока не разрешите его сами для себя полностью; такие вопросы имеют большое значение; но спрашивать просто так, необдуманно, имеет очень мало смысла.

Участник беседы: Если у вас не будет разделения между "тем, что есть" и "тем, что должно быть", не приведёт ли это к самодовольству, к благодушию, когда вас уже не волнуют ужасы, творящиеся вокруг?

Кришнамурти: Какова реальность "того, что должно быть"? Обладает ли это вообще какой-то реальностью? Человек склонен к насилию, но "должен быть" миролюбивым. Какова реальность этого "должен быть"? – и зачем нам оно? Если это разделение исчезло, станет ли человек самодовольным, благодушным, принимающим всё? Приму ли я насилие, если у меня нет идеала ненасилия? Ненасилие проповедовалось с древнейших "времён: не убий, будь сострадателен, и так далее; факт таков: человек склонен к насилию, и это – "то, что есть". Если человек принимает это как неизбежность, он действительно становится самодовольным, благодушным, как сейчас. Человек принял войну как часть жизни и воюет, несмотря на тысячи религиозных, общественных и иных санкций, призывающих его: "Не убий", – не только человека, но также и животных; но он убивает животных, чтобы есть их, и он идёт на войну. Так что не будь идеалов, вам пришлось бы остаться с тем, что у вас есть. Сделало бы это вас самодовольным, благодушным? Или тогда у вас хватило бы энергии, интереса и жизненных сил, чтобы разрешить "то, что есть", – найти из него выход? Не есть ли идеал ненасилия бегством от факта насилия? Когда ум не убегает от факта насилия, встречает его лицом к лицу, без осуждения, – тогда этот ум действительно обладает качеством ненасилия. Такой ум не приемлет насилия; насилие не сводится к причинению боли или к убийству кого-то; насилие, в равной степени, – это и искажение, подражание, имитация, следование социальной морали или своей собственной особой морали. Любая форма контроля и подавления есть форма искажения и потому насилие. Конечно, чтобы понять "то, что есть", необходима напряжённость, чуткость к реальности. То, что действительно есть, – это разделение, созданное человеком через национализм – одну из главных причин войны; мы принимаем национализм, поклонение флагу; есть еще религиозные деления на христиан, буддистов, тех или других. Не можем ли мы быть свободными от "того, что есть", наблюдая реальность как факт? Вы можете быть свободными от этого, когда ум не искажает того, что наблюдает.

Участник беседы: В чём различие между умозрительным видением и реальным видением?

Кришнамурти: Вы видите дерево умозрительно? – или реально? Когда вы видите цветок, вы видите его непосредственно или вы видите его через экран знаний, ботанических или иных, или через удовольствие, приносимое цветком? Как вы это делаете? Если это умозрительное видение – тогда, иначе говоря, цветок виден через мысль, с помощью мысли, верно? Видите ли вы свою жену, своего мужа? – или вы видите тот образ, который у вас о ней или о нём сложился? Этот образ есть представление, через которое вы видите умозрительно; но когда образа вообще нет, вы видите по-настоящему – вы по-настоящему находитесь во взаимоотношении с тем, что вы видите, вы имеете связь с ним.

Итак, что это за механизм, создающий образ и мешающий нам действительно видеть дерево, жену, мужа, друга? Очевидно – я был бы рад ошибиться, – что у вас есть и мой образ, образ ведущего беседу, – нет? Если у вас есть образ ведущего беседу, вы уже не слышите того, о чём он говорит. А когда вы смотрите на свою жену или мужа через образ, вы в действительности не видите человека, вы видите человека через образ, так что между вами нет никакого контакта, никакой связи; вы можете говорить: "Я люблю тебя", – но в этом вообще нет никакого смысла.

Может ли ум прекратить формирование образов – в смысле, о котором мы говорим? Это возможно, только если этот ум полностью внимателен в сам момент вызова или впечатления. Возьмём простой пример: вам льстят, и вам это нравится – вот именно это "нравится" и строит образ. Но если вы слушаете лесть с полным вниманием, без "нравится" или "не нравится", если слышите это полностью, цельно, образ не формируется; вы не называете льстеца своим другом, и вы также не называете своим врагом человека, который оскорбляет вас. "Формирование образа" происходит от невнимания; когда же внимание присутствует, строительство представления невозможно. Делайте это; выясните, это очень просто. Когда вы уделяете всё своё внимание дереву, цветку, облаку, вы не проецируете на них свои ботанические знания, симпатии, антипатии, вы просто смотрите. Это вовсе не означает отождествления с деревом: вы никоим образом не можете стать деревом. Если вы смотрите на жену, мужа или друга без всякого образа, отношения становятся совершенно иными; вторжения мысли не происходит, и у любви появляется шанс.

Участник беседы: Сопутствуют ли друг другу любовь и свобода?

Кришнамурти: Можем ли мы любить без свободы? Может ли быть любовь, если нет свободы? Если мы ревнивы – можем ли мы любить? Напуганные, можем ли мы любить? Если на работе мы движимы своим личным честолюбием, приходя домой говорим: "Я люблю тебя, дорогая", – любовь ли это? Если на работе мы грубы, хитры, а дома стараемся быть мягкими и любящими – возможно ли подобное? Может ли одна рука убивать, а другая рука любить? Может ли вообще любить тщеславный человек? Может ли человек, преисполненный духа соперничества, знать что-либо о любви? Мы принимаем все эти вещи как часть общественной морали; но если мы отрицаем подобную мораль, полностью, всем нашим существом, тогда мы действительно моральны, – но мы этого не делаем. Социально и морально мы респектабельны, и поэтому мы не знаем, что такое любовь. Без любви мы никогда не познаем истину, не познаем, существует или нет такая реальность как Бог. Мы можем знать, что такое любовь, только если знаем, как умереть для всего вчерашнего, для всех образов, связанных с удовольствием, сексуальным или каким иным; тогда, когда есть любовь, которая сама по себе и есть добродетель, сама по себе и есть мораль, все этики мира – в ней, только тогда та реальность, то нечто, что неизмеримо, входит в бытие.

Участник беседы: Человек, находясь в смятении, создаёт общество. Вы ратуете за то, что для изменения общества человек должен отстраниться от общества, быть от него независимым?

Кришнамурти: Разве человек – не общество? Мы с вами создали это общество, с нашей жадностью и грубостью, с нашими амбициями и с нашим национализмом, с нашим соперничеством, жестокостью и насилием; это то, что мы создали вовне, так как это то, чем мы есть внутри. Именно мы ответственны за войну, которая идёт сейчас во Вьетнаме, – и вы, и я, – потому что мы приняли войну как стиль жизни. Не предлагаете ли вы, чтобы мы отстранились от самих себя? Но как вы можете отстраниться от самого себя? Вы – часть этого всеобщего безобразия, и вы можете быть свободными от этого уродства, этого насилия, – всего, что действительно существует, фактически, – не отстранением, но только познавая, наблюдая, понимая полностью неё это в самом себе, и тем самым освобождаясь от всякого насилия. Вы не можете отстраниться "и самого себя, – это порождает проблему: "кто" же должен сделать это? "Кто" должен отстранить "меня" от общества? – или "меня" от меня самого? Разве сущность, которая хочет отстраниться от самой себя, сделана не из той же глины? Понять это, – понять, что "наблюдающий" ничем не отличается от наблюдаемого, – это медитация; она требует глубочайшего проникновения и самого себя, неаналитического проникновения; путём наблюдения взаимоотношений с вещами, с собственностью и с людьми, с идеями и с природой человек приходит к этому чувству полной внутренней свободы.

Лондон, 2О марта 1969

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>