Э. В. Ильенков. ДИАЛЕКТИКА АБСТРАКТНОГО И КОНКРЕТНОГО

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>

Рассмотрение логической структуры "Капитала", к которому мы теперь обратимся, постоянно сопоставляя ее как с логикой движения мысли Рикардо, так и с теоретическими предшественниками Маркса в области Логики, и должно прояснить нам логику Маркса в ее реальном практическом применении к анализу фактов, к анализу эмпирических данных.

Наша задача – выявить и подытожить всеобщие, логические элементы движения мысли Маркса в экономическом материале, логические формы, применимые в силу своей всеобщности и в любой другой теоретической дисциплине.

"Капитал", как известно, начинается с тщательнейшего и пристального анализа категории стоимости, то есть реальной формы экономических отношений, являющейся всеобщей и простейшей формой бытия капитала. Перед умственным взором Маркса находится при этом лишь одно-единственное и, как мы уже отмечали, внутри развитого капитализма крайне редкое фактическое отношение между людьми, – прямой обмен товара на товар. Ничего более – ни денег, ни прибыли, ни заработной платы – Маркс на этой ступени намеренно не принимает во внимание. Все эти вещи предполагаются не существующими на этой ступени исследования.

И тем не менее анализ этой одной формы экономических отношений дает – как свой результат, теоретическое выражение объективно всеобщей формы всех без исключения явлений и категорий развитого капитализма, развитой конкретности – теоретическое выражение "стоимости как таковой", всеобщей формы стоимости.

Простейший "вид" существования стоимости и совпадает со стоимостью вообще, а реальное, фактически прослеживаемое развитие этой формы стоимости – в другие ее формы составляет объективное содержание "дедукции категорий" "Капитала".

"Дедукция" в этом понимании начисто утрачивает свой формальный характер, которого она так и не утратила у Рикардо: здесь она непосредственно выражает реальный процесс происхождения одних экономических форм взаимодействия – из других.

И это составляет как раз тот пункт, которого не было ни у Рикардо, ни у его последователей из буржуазного лагеря.

Понимание всеобщего понятия, лежащего в основании всей системы категорий науки, примененное здесь Марксом, вовсе не может быть отнесено за счет специфики предмета политической экономии. Оно отражает в себе всеобщую диалектическую закономерность развертывания любой объективной конкретности – природной, общественно-исторической или духовной.

Это понимание имеет значение для любой современной науки. Чтобы дать конкретное теоретическое определение "жизни" как исходной категории биологии, чтобы ответить на вопрос: "что такое жизнь вообще, жизнь как таковая?", – надо, по-видимому, поступить так, как поступил Маркс со стоимостью вообще, – то есть конкретно проанализировать состав и способ существования простейшего проявления жизни – простейшего белкового тела. Тем самым только и получается единственно реальная "дефиниция" – раскрытие существа дела.

Тем самым, а вовсе не на пути отвлечения абстрактно-общего от всех без исключения явлений "жизни", можно действительно научно, действительно материалистически выразить "жизнь" в понятии – создать понятие "жизни как таковой".

Точно то же и в химии. Понятие "химический элемент" вообще, как таковой, не выработаешь на пути отвлечения того общего, того одинакового, что имеют между собой гелий и уран, кремний и азот, все элементы менделеевской таблицы. Понятие химического элемента можно, по-видимому, получить в детальном рассмотрении простейшего элемента системы, водорода. Водород в данном случае предстает как та простейшая структура, при разложении которой вообще исчезают химические свойства материи, – производим ли мы это аналитическое разложение реально, экспериментально или только в "уме". Водород поэтому и есть конкретно-всеобщий элемент химизма. Всеобщие необходимые закономерности, вместе с ним возникающие и вместе с ним исчезающие – и суть простейшие закономерности существования химического элемента вообще. В качестве простейших, всеобщих они встретятся далее и в уране, и в золоте, и в кремнии. А любой из этих сложных элементов может быть обратно сведен к водороду – что, кстати, происходит и в природе, и в эксперименте с ядерными процессами.

Тут, иными словами, осуществляется то же самое живое взаимопревращение "всеобщего" и "особенного", простейшего и сложного, которое мы наблюдали на примере категорий "Капитала", где "прибыль" предстает как развитая стоимость, как развитая простая форма товара, к которой прибыль постоянно "сводится" в реальном процессе движения экономической системы, – а потому и в мышлении, воспроизводящем это движение. И здесь, как и везде, конкретное всеобщее понятие фиксирует не пустую отвлеченность, а реальную, объективную простейшую форму существования всей системы в целом.

Стоимость вообще (как таковая), "жизнь вообще", "химический элемент" – все это понятия в полной мере конкретные. Это означает, что отражаемая ими реальность есть фактически, объективно существующая сейчас (или когда-то существовавшая) реальность, сама по себе – а не только в виде "абстракта" от других особенных развитых форм – существующая реальность, которая именно поэтому может быть исследована, получена в эксперименте и т.п.

Если же понимать стоимость (как и любую другую всеобщую категорию) лишь как отражение абстрактно-всеобщих признаков, которыми обладают все без изъятия развитые особенные явления, то ее как таковую попросту невозможно было бы исследовать "самое по себе", в строжайшем отвлечении от всех этих развитых явлений. В этом случае анализ "всеобщего" был бы невозможен ни в какой другой форме, кроме формального анализа понятия. Ведь в чувственно-данном мире действительно нет и не может быть "животного вообще", ни "химического элемента как такового", ни "стоимости" в том их виде, в каком их понимала формальная логика. В таком виде они действительно существуют только лишь в голове...

Именно поэтому у Рикардо не возникает и подозрения на этот счет, что "стоимость" должна быть исследована конкретно по ее форме, что ее вообще можно исследовать "как таковую", в строжайшем отвлечении от прибыли, ренты, процента, капитала и конкуренции...

Именно поэтому его абстракция стоимости обладает, как показал Маркс, двояким недостатком: она, во-первых, неполна – то есть в ней не произошло действительного отвлечения от вещей, не имеющих отношения к ее внутренней природе, а во-вторых, она формальна и уже в силу своей формальности неверна.

Вот категорическая и ясная характеристика научной абстракции (понятия, категории) стоимости у Рикардо, данная Марксом:

"По отношению к первому (имеется в виду всеобщий закон. – Э.И.) его абстракция слишком неполна, по отношению ко второму (имеется в виду "эмпирическая форма явления". – Э.И.) она есть формальная абстракция, которая сама по себе неверна".

Нетрудно сформулировать собственный взгляд Маркса на всеобщую категорию, предполагающийся в этой оценке. Абстракция должна быть, во-первых, полной, а во-вторых, не формальной, а содержательной. Только в этом случае она будет верной, объективной.

Что это, однако, значит?

Мы уже показали, что "полнота" абстракции предполагает, что в ней выражаются непосредственно не абстрактно-всеобщие "признаки", свойственные всем без исключения особенным явлениям, к которым всеобщая абстракция относится, а совсем иное – конкретные теоретические характеристики объективно-простейшего нерасчлененного элемента системы взаимодействия, "клеточки" исследуемого целого.

В случае с системой товарно-капиталистической системы взаимодействия между людьми в процессе общественного производства материальной жизни такой клеточкой оказывается товар, простая товарная форма взаимодействия. В биологии, по-видимому, такой клеточкой является простейшая белковая структура, в физиологии В.Н.Д. – условный рефлекс и т.д.

В этом пункте вопрос о "начале науки", об исходной всеобщей категории, лежащей в основании всей системы конкретных категорий науки, перекрещивается с вопросом о конкретности анализа, аналитического расчленения предмета, – и об объективно допустимом пределе аналитического расчленения.

Конкретный теоретический анализ вещи предполагает, что вещь аналитически расчленяется не на равнодушные к ее специфике "составные части", а на специфически характерные только для этой вещи, внутренне связанные друг с другом необходимые формы ее существования.

В этом отношении "аналитический метод" Маркса полярно противоположен т.н. "односторонне-аналитическому методу", пример применения которого представляет собой классическая буржуазная политическая экономия. "Односторонне-аналитический метод", унаследованный экономистами XVII-XVIII вв. от современного им механического естествознания и философии эмпиризма (непосредственно через Локка), – полностью соответствует представлению о предметной реальности как о своеобразном агрегате вечных и неизменных "составных частей", одинаковых у любого предмета природы. "Познать" вещь – значит, с точки зрения этого представления, аналитически разложить ее на вечные и неизменные составные части, а затем понять их способ взаимодействия внутри данной вещи.

"Труд", "потребность", "прибыль" в теории Смита-Рикардо в этом отношении представляют собой не менее яркий пример односторонне-аналитических абстракций, в которых погашена вся конкретно-историческая определенность предмета, чем "частица" физики Декарта, чем "атом" Ньютона и т.п. категории науки того времени.

И Смит, и Рикардо пытаются понять товарно-капиталистическую систему взаимодействия как "сложное целое", составными частями которого являются вечные, одинаковые для любой ступени человеческого развития реальности: труд, орудия труда ("капитал"), потребность, прибавочный продукт и т.д. и т.п.

Такую операцию "аналитического расчленения" предмета всегда возможно проделать и экспериментально в "уме". Можно аналитически разложить живого кролика на такие, скажем, "составные части", как химические элементы, как атомы, молекулы и т.д. Но, получив на этом пути груду аналитически выделенных "составных частей", мы не сможем проделать, исходя из самого детального рассмотрения этих "составных частей", обратной операции – никогда не сможем из них понять: а почему они раньше, до аналитического расчленения, давали своим "сочетанием" именно живого кролика, а не что-нибудь иное...

Чувственно-данную в созерцании вещь очень нетрудно "разложить" аналитически на ее "составляющие": стул – черный, деревянный, четвероногий, тяжелый, с круглым сиденьем и т.д. и т.п. – вплоть до бесконечности.

Это – простенький пример эмпирического "анализа" и одновременно пример такого же "синтеза" абстрактных определений в суждении о вещи.

Следует заметить, что в данном случае происходит тоже непосредственное совпадение "анализа" и "синтеза". В суждении "этот стол – черный" можно увидеть и то, и другое. С одной стороны – это чистейший "синтез" – соединение двух абстракций в суждении. С другой стороны, столь же чистейший "анализ" – выявление в чувственно данном образе двух различных определений. И анализ и синтез одновременно протекают в процессе высказывания простейшего суждения о вещи.

Но в данном примере гарантией и основанием "правильности" анализа и синтеза является непосредственное созерцание, – именно в нем выступают "соединенными" те признаки, которые суждение синтезирует, и в нем же эти "признаки" даны как различные, – и потому то же самое созерцание является основой и критерием правильности аналитического выделения связываемых в суждении абстракций.

Так что совпадение анализа и синтеза в суждении о единичном факте, в высказывании фактического положения дел понять нетрудно.

Гораздо труднее понять отношение анализа и синтеза в теоретическом суждении. Теоретическое суждение обязано опираться на более веские основания, нежели простое указание на то, что вещь в созерцании выглядит так, а не иначе.

Мы уже указывали в несколько другой связи, что вся концепция Канта выросла из трудности понять именно теоретические суждения, то есть суждения, связывающие такие абстракции, каждая из которых взаимно предполагает другую, то есть атрибутивно, в самой природе связанные определения.

Суждение "все лебеди белы" не представляет никакого труда для понимания с точки зрения логики, и именно потому, что оно не выражает необходимости связи двух определений.

Совсем иное – суждение "все тела природы протяженны". Если лебедь с одинаковым успехом может быть и не белым, то в суждении "все предметы природы протяженны" осуществлен необходимый синтез двух определений. Не может быть непротяженного предмета природы, как и наоборот не может быть протяженности, не принадлежащей предмету природы.

Иными словами, теоретическое суждение должно связывать такие определения вещи, каждое из которых с необходимостью предполагает другое в качестве непременного условия своего бытия.

Еще иначе: теоретическое суждение связывается из абстракций, каждая из которых выражает необходимую, внутренне связанную с самой природой вещи, определенность, такую определенность – лишившись которой вещь рассыпается, перестает существовать как данная вещь, – как "лебедь" или как "предмет природы".

Лебедя можно выкрасить в любой цвет, лишить его белого цвета – от этого он не перестанет существовать.

Протяженность у предмета природы отнять нельзя, не уничтожив сам предмет природы.

Теоретическое суждение должно поэтому иметь в своем составе только такие абстракции, которые выражают необходимо присущие данному предмету формы его существования.

Где же взять гарантию на тот счет, что в суждении связаны именно такие абстрактные определения?

Кант решает вопрос, как известно, субъективно и притом чисто формально. Суждение "все тела природы протяженны" он обосновывает тем, что это суждение чисто аналитическое, "поясняющее" смысл термина "тело природы".

Если лебедь с одинаковым успехом может быть и не белым, то в суждении "все тела природы протяженны" осуществлен необходимый синтез двух определений. Не может быть непротяженного тела природы, как и наоборот – не может быть протяженности, не принадлежащей предмету природы.

Иными словами, теоретическое суждение воспринимает тело под формой пространства. И даже если где-то в природе есть "непротяженное тело" (есть оно на самом деле или нет – на этот вопрос Кант не считает возможным ответить), то и оно, попав в поле зрения субъекта как тело, в сферу его "опыта", тоже предстает в нем как "протяженное".

Поэтому-то все так называемые "синтетические" суждения и предстают как суждения, аналитические раскрывающие природу субъекта, а трансцендентальная природа субъекта, выносящего суждения, является единственной основой теоретического "синтеза".

Под видом "синтетического" суждения всегда на самом деле, по Канту, происходит аналитическое выражение априорных познавательных способностей субъекта, а вся система теоретического знания предстает как система абстракций, служащих цели самовыражения, самоанализа субъекта познания.

Чувственно-данный мир превращается в чистый повод, в чисто внешней материал самовыражения субъекта, его "дедуктивного" саморазвертывания.

В вещах "в себе", в вещах, взятых самих по себе, Кант не считает возможным установить основания для теоретического синтеза абстрактных определений. И это – спекуляция вовсе не на пустом месте, а на действительной трудности теоретического анализа и теоретического синтеза.

Ибо вся трудность теоретического анализа вещи всегда и состоит в том, чтобы абстрактно выделить и выразить в ней такие определения, которые необходимо, внутренне связаны с самой природой вещи.

Эмпирическое созерцание вещи на этот вопрос ответа дать не может. Чтобы отделить необходимую форму бытия вещи от такой, которой может и не быть, – без ущерба для существования вещи как именно данной конкретной вещи ("лебедя", "тела природы", "труда" и пр.), нужно перейти от созерцания к чувственно-практическому эксперименту, в общественной практике человека во всем ее историческом объеме.

Лишь практика общественного человечества, то есть совокупность исторически развивающихся форм реального взаимодействия общественного человека с природой вне человека, – оказывается и основой, и критерием истинности теоретического анализа и синтеза.

Этой реальности Кант не видит. Естественно, что и трудности, с этим связанной, он разрешить не может.

Как выглядит эта реальная проблема в развитии политической экономии?

Это ясно прослеживается на категории "труд" и не связанной с ним категории "стоимости".

Поскольку категория стоимости закладывается в фундамент всей теории и служит теоретическим основанием всех остальных обобщений, поскольку от понимания "труда" как субстанции "стоимости" зависит теоретическое понимание всех остальных явлений товарно-капиталистической системы.

Верно ли суждение: "субстанцией стоимости является труд?" Нет. Это теоретическое суждение равноценно по своей теоретической значимости суждению – "человек есть по своей природе частный собственник", утверждению, что быть частным собственником столь же атрибутивно присуще природе человека, сколь телу природы – протяженность.

Иными словами, здесь выявлены в рассмотрении эмпирически данного положения дел абстрактные характеристики, каждая из которых с необходимостью, заложенной в природе и того и другого, вовсе не заключена.

Маркс прекрасно показал, в чем тут дело. Исторически преходящее свойство труда принято здесь за характеристику, выражающую его внутреннюю природу. Создает стоимость далеко не всякий труд, далеко не всякая исторически-конкретная форма труда, – подобно тому, как частным собственником является не человек как таковой, а исторически-конкретный человек – человек внутри определенной, исторически конкретной формы общественного бытия.

Но как различить то, что принадлежит исторически конкретной форме существования человека – от того, что принадлежит ему как человеку вообще?

Ответ на этот вопрос может дать только дальнейший анализ той реальности, о которой выносится теоретическое суждение, с точки зрения всей практики человечества.

Последняя (практика человечества) и выступает как единственный критерий, позволяющий уверенно отвлечь, аналитически выявить такое определение, которое выражало бы атрибутивно принадлежащую предмету форму его бытия.

Эмпирически всеобщим фактом и в времена Смита-Рикардо, и во времена Маркса было бытие человека в качестве частного собственника. Таким же эмпирически всеобщим фактом было и свойство труда создавать не просто продукт, а товар, стоимость.

Это эмпирически всеобщее положение дел классиками политической экономии и фиксировалось в виде суждения "субстанцией стоимости является труд" – труд вообще, без дальнейших теоретических уточнений, выражающих как раз его конкретно-историческую определенность, внутри которой он только и создает не продукт, а товар, не потребительную стоимость, а стоимость.

И поскольку классики политической экономии вырабатывают абстрактно-теоретические определения с помощью односторонне-аналитического метода, постольку они оказываются в итоге не в состоянии понять: а почему именно труд выступает то в форме "капитала", то в форме "заработной платы", то в форме "ренты"...

Задача абсолютно, по самой своей природе, неразрешимая – одна и та же и у естественников XVII-XVIII вв. и у Смита-Рикардо. Те пытаются понять: как и почему "атомы", "частицы", "монады" своим сочетанием порождают то космическую систему, то тело животного. Эти – как и почему "труд вообще" порождает то капитал, то ренту, то заработную плату...

Теоретический "синтез" никак не получается ни у тех, ни у других, – и не получается именно потому, что анализ их не был конкретным, а расчленял предмет на равнодушные составные части, общие для любой предметной сферы или для любой исторической формы производства.

Труд вообще есть безусловно необходимое условие возможности, условие бытия, возникновения и развития и ренты, и капитала, и заработной платы.

Но он же является и условием их "небытия", их отрицания, их уничтожения. Труд вообще столь же безразличен к "бытию" капитала, как и к его "небытию". Тут точно такое же отношение, как у атома – к человеческому мозгу.

Он является всеобщим и необходимым условием его возникновения, но он не является внутренне необходимым условием, таким условием, которое одновременно есть столь же необходимое следствие. Тут нет формы внутреннего взаимодействия, внутренней взаимообусловленности.

И из рассмотрения атома самого по себе (как всеобщего и необходимого условия возникновения мозга) – никогда, никакими силами не поймешь той конкретной формы взаимодействия, в которой миллиарды миллиардов атомов составляют мозг.

Так же и из рассмотрения "труда вообще" – той необходимости, с которой труд внутри товарно-капиталистической системы производит капитал, заработную плату и ренту...

В связи с этим пороком односторонне-аналитических абстракций, выработанных классиками буржуазной науки, Маркс замечает:

"Перейти от труда прямо к капиталу столь же невозможно, сколь невозможно от расовых особенностей перейти прямо к банкиру или от природы – к паровой машине".

Перекликаясь с известным афоризмом Фейербаха – "из природы прямо не выведешь даже бюрократа", Маркс и с этой стороны подводит к тому же выводу: все трудности теоретического анализа и синтеза решаются реально на почве категории конкретно-исторического взаимодействия, взаимообусловленности явлений внутри определенного, исторически возникшего и развившегося целого, внутри конкретно-исторической системы взаимодействия.

Иными словами, и "анализ-синтез" и "дедукция-индукция" перестают быть метафизически полярными, а потому и беспомощными логическими формами только на почве сознательно исторического взгляда на исследуемую реальность, на основе представления о любой предметной реальности как об исторически возникшей и развившейся системе взаимодействующих явлений. Такой взгляд и дал Марксу в руки четкий рациональный критерий, согласно которому, опираясь на всю рационально понятую историю практики человечества, он уверенно разрешил трудности, связанные с проблемой "теоретического анализа", "теоретического синтеза", теоретической дедукции и теоретической индукции.

В практике человечества, взятой во всем ее историческом объеме, Маркс и обрел критерий для различения эмпирического "синтеза" – и синтеза теоретического, аналитических абстракций, фиксирующих всеобще-эмпирическое положение дел – и теоретических абстракций, фиксирующих в своей взаимосвязи внутренне необходимую связь выражаемых ими явлений.

И если у Смита-Рикардо, а также у Гегеля чисто эмпирический "синтез" часто выдается за теоретический, если все трое постоянно выдают исторически-преходящую форму явления за его внутреннюю структуру, за вечную природу явлений и "дедуктивно" – из природы вещей – "выводят" оправдание самой грубой эмпирии, то методы Маркса выставляют строжайшие логические, философские преграды для подобных ходов мысли.

И "дедукция", и "индукция", и "анализ", и "синтез" оказываются теоретически могучими логическими средствами обработки чувственно-эмпирических фактов именно потому, что они сознательно ставятся на службу исторического по существу похода к исследованию.

Иными словами, потому, что они основываются на диалектико-материалистическом понимании объекта как исторически возникшей и развертывающейся системы взаимодействующих особым образом явлений.

Потому-то "аналитический метод Маркса" – метод, восходящий от "целого", данного в созерцании – к условиям его возможности, – и совпадает с методом генетического выведения теоретических определений, с логическим прослеживанием реального происхождения одних явлений – из других, денег – из движения товарного рынка, капитала – из движения товарно-денежного обращения, в которое попадает рабочая сила и т.д. Эта – историческая по существу точка зрения на вещи и на процесс их теоретического выражения и позволила Марксу четко поставить вопрос о реальной субстанции стоимостных свойств продуктов труда, о всеобщей субстанции всех остальных конкретно-исторических категорий политической экономии.

Не труд вообще, в конкретно-историческая форма труда была понята как субстанция стоимости. А в связи с этим совершенно по-новому встал вопрос о теоретическом анализе стоимости по ее форме – она предстала как конкретно-всеобщая категория, дающая возможность понять теоретически ("вывести", "дедуцировать") ту реальную конкретно-историческую необходимость, с которой стоимость превращается в "прибавочную стоимость", в "капитал", в "заработную плату", в "ренту" и все прочие развитые конкретные категории стоимости.

Иными словами, впервые был полностью раскрыт и проанализирован исходный пункт, отправляясь от которого, можно действительно развить всю систему теоретических определений предмета с логической необходимостью, отражающей необходимость реального генезиса товарно-капиталистической формации.

В чем заключался этот конкретный анализ стоимости по ее форме, тот самый анализ, которого недоставало Давиду Рикардо? Ответ на этот вопрос и должен дать нм ключи к пониманию теоретической "дедукции категорий" в "Капитале", к пониманию его способа восхождения от абстрактного к конкретному.

Процесс восхождения от всеобщего теоретического определения предмета – к пониманию всей сложности его исторически развитой структуры "конкретности", – предполагает конкретный и полный анализ исходной, всеобщей категории науки. Мы видели, что недостаточная конкретность анализа стоимости у Рикардо предопределила и неуспех замысла Рикардо развить всю систему теоретических определений, построить все здание науки на одном, прочно и категорически установленном фундаменте, не дала ему возможности "вывести" даже ближайшую категорию – деньги, не говоря уже обо всем остальном.

Вопрос о конкретном и полном анализе всеобщей категории науки и ныне остается одним из самых животрепещущих и труднейших вопросов любой науки.

Известно, какие разногласия возникают в нашей эстетике сразу, как только речь заходит о таких категориях, как "красота", "прекрасное", "эстетическое".

Известно, как часто химик, в совершенстве владеющий проблематикой того раздела химии, которому он посвятил жизнь, оказывается в превеликом затруднении, когда перед ним встает вопрос об объективной природе тех вещей, которые он исследует, – вопрос о том, что такое "химическое соединение вообще".

Известно, сколько трудностей в современной физике связано с тем, что такие предельно всеобщие категории, как пространство, время и движение труднее всех других поддаются конкретному физическому определению.

Здесь оказывается совершенно очевидным, что без ясных философских представлений о путях, на которых могут быть найдены объективные определения таких категорий, нельзя сделать ни шагу. Разительный пример тому – рассуждения великого Эйнштейна на первых страницах его книги "Сущность теории относительности". Эйнштейн сознательно оставляет открытым вопрос о конкретном теоретическом определении категорий пространства и времени, указывая тот факт, что это – один из темных вопросов, на которые человечество не смогло ответить объективно, несмотря на все усилия и попытки в этом направлении. Сам Эйнштейн склоняется к агностическому взгляду на возможность ответить на вопрос о том, что такое сами по себе пространство и время, – и переходит сразу к выражению математических характеристик явлений, так и оставляя открытым вопрос об их реальной физической субстанции. И это обстоятельство, трудность решить вопрос о конкретно-всеобщей природе исследуемых явлений проистекает чаще всего из неумения правильно поставить этот вопрос. А отсюда и проистекает чисто позитивистское отношение к частным вопросам теории: дело ученого, мол, заключается лишь в том, чтобы детально описывать и выражать в формулах протекание определенного рода процессов – а вопрос о конкретно-всеобщей природе этих процессов, о реальной их субстанции – это, мол, вопрос темный, а может быть, даже и праздный, который следует взвалить на плечи философии, поскольку она уже имеет пристрастие к такого рода вещам...

До поры до времени такое отношение к вещам и к процессу их теоретического выражения остается, правда, безнаказанным. Но в конце концов, в узловых пунктах развития науки, в пунктах, решающих судьбу теории в целом, а тем самым и частных ее разделов, вопрос о всеобщем основании системы науки встает вновь и вновь и настоятельно требует своего категорического решения.

Поэтому решение вопроса о "стоимости" у Маркса, опирающееся на продуманную методологию ее решения, остается до сих пор чрезвычайно поучительным для любой теоретической дисциплины.

Итак, в чем же заключается особенность анализа стоимости у Маркса, которая закладывает прочный фундамент теоретического "синтеза" категорий, дает возможность ему строжайшим образом перейти от рассмотрения стоимости – к рассмотрению денег, капитала и т.д.?

Вопрос, поставленный так, сразу сталкивает логику с проблемой противоречия в определениях вещи, с проблемой, которая в конце концов и заключает в себе ключ ко всему остальному. В противоречии, как единстве и совпадении взаимоисключающих теоретических определений Маркс и открывает разгадку "конкретного" и путей его теоретического представления в понятии. К анализу этого пункта мы и перейдем.