Т. П. Григорьева. ДАО И ЛОГОС | ОГЛАВЛЕHИЕ О РАБСТВЕ И СВОБОДЕ ЧЕЛОВЕКА персонализм Бердяева

"О РАБСТВЕ И СВОБОДЕ ЧЕЛОВЕКА"
(персонализм Бердяева)

Идя к пределам души, их не найдешь,
даже если пройдешь весь путь:
таким глубоким она обладает логосом

(Гераклит)

Итак, конечная цель человеческого существования – Свобода, предполагающая завершенность отдельного. Путь к Свободе – осознание индивидуального как меры всеобщего, целостное мышление. Свобода вне Целого есть свобода для себя, допускающая произвол и насилие, т.е. несвободу другого. Свобода, понятая как вседозволенность, посягающая на свободу другого, есть иллюзия Свободы. Без Свободы невозможно и Равенство, высшая Справедливость: что-то неизбежно будет существовать за счет чего-то. Потому философские и религиозные учения призывали человека к Свободе, к выявлению истинного Я, освобождению души, хотя пути предлагали разные. В апофатическом христианстве – это слияние с Богом в молитвенном экстазе. В буддизме – медитация, благоделание, очищение сознания от клеш: отпустить Ум, предоставить его самому себе, следуя Срединному пути, или пути внезапного озарения (дзэн). Свободный Ум гуманен, ведет к Единству через "индивидуализацию всеединства", Встречу человека с человеком, народа с народом. По мысли Вивекананды,

"у всякой нации, как и у каждого отдельного человека, есть в ее жизни одна-единственная тема, которая служит центром ее существования, основная нота, вокруг которой группируются все остальные ноты гармонии. Если она ее отбросит, если она отбросит принцип своей собственной жизненности, направление, переданное ей веками, – она, эта нация, умирает". Он верил в духовное Единство Вселенной: "Единственная и бесконечная сущность, которая существует в вас, во мне, во всех... идея, что вы и я не только братья, но вы и я – одно" [101].

Вивекананда воплотил опыт Востока и Запада.

Однако на протяжении всей истории люди с трудом осваивали эту Истину и соблазнялись легкими путями, радели не столько о вечной душе, сколько о невечном теле, хотя смысл всех духовных учений и сводился к преодолению того, что порабощает человеческую душу, держит ее в тенетах невежества. Пусть одни называли это рабским сознанием, другие – дукхой-страданием, порожденным привязанностью к ложному миру (майе), который обрекает человека на вечный круговорот, зависимость от нескончаемых желаний. И нет этому конца, пока существуют "два" и одно противопоставляется другому: Небо – Земле, Земля – Небу. Так было, пока вовсе не раздвинулись Небо и Земля и не хлынула титаническая сила, которую прежде не знали люди. Она затмила сознание, заслонила Истину, так что все оказалось перевернутым. Нарушился всеобщий порядок: низ стал верхом, Земля – над Небом, глупость – над умом, а результаты налицо. Угроза еще не миновала – последнее испытание. Массы "под равенством понимают равномерный гнет", – писал Герцен. Полвека спустя Ортега убедился:

"Равенство прав – благородная идея демократии – выродилось на практике в удовлетвореиие аппетитов и подсознательных вожделений" [102].

В "Туаньчжуань", древнем комментарии к "Ицзину", сказано:

"Упадок – неподходящие люди.
Неблагоприятна благородному стойкость.
Великое отходит, малое приходит.
Это значит, что Небо и Земля не связаны
и все сущее не развивается...
Путь ничтожеств – расти,
а путь благородного человека – умаляться" [103].

Знающий прошлое, прозревает будущее: "закон (ли) един", формы выражения различны.

Свобода не бывает односторонней, вне Целого, скажем, свобода Земли в ущерб Небу. Когда остается одна половина, даже такая большая, как Земля, когда она забывает о своем родстве с Небом, то отторгается им и теряет себя, свою целостность. Начинается распад Земли, когда обрываются артерии, соединяющие ее с Небом, душу с телом, наступает кислородная недостаточность. Так и вышло. Мир "дольний", отринутый неразумным человеком от мира "горнего", ввергнут в тяжкие испытания в XX в.: братоубийственные войны, лагеря, террор, культ насилия, идея мирового господства – апофеоз хтонических сил Земли, не уравновешенных Небом. И самое страшное, что в человеке стало исчезать то, что дается ему звездным Небом и что делает его Человеком. Он разрушил храмы, презирал прошлое во имя будущего, которое не состоялось; мстил природе за свою несуразную и непонятно зачем данную жизнь. И исполнились пророчества древних:

"Душе, ушедшей от себя, нанесет удары некая огромность, и душу мучит подлинная нищета, ибо по природе своей вынуждена она искать всюду единое, а множественность этого не позволяет"

(Августин. О порядке, 1, 2).

По мнению Ортеги, "у равноправия был один смысл – вырвать человеческие души из внутреннего рабства, внедрить в них собственное достоинство и независимость" [104]. Может быть, не с того начали (нельзя понять одно через все, но можно понять все через одно). Для Бердяева это "одно", или центральная точка, позволяющая объять все отношения, есть человеческое достоинство – Личность, "мера всех вещей". Если человек – "мера всех вещей", то общество не может быть нормальным, если человек ненормален. Значит, один выход – привести в чувство самого человека. Чтобы стать Свободным, он должен задуматься: то ли он, чем ему предназначено быть? Другого пути нет. Освобождению человека от рабского сознания посвящает Бердяев книгу "О рабстве и свободе человека".

Как и Хайдеггер, он видит причину в том, что сознание подчинено закону, который знает общее и не знает индивидуального. "Самая структура сознания легко создает рабство". Монизм и есть философский источник рабства, его практика ведет к тирании. Власть "конечного" всегда оказывается рабством человека, господство – оборотная сторона рабства. Личность потому устремлена не к господству, а к Свободе. "Господин, в сущности, плебей, господство есть плебейское дело". Господствующий отчужден от свободы, от самого себя.

"Падшесть человека более всего выражается в том, что он тиран... Человек имеет непреодолимую склонность тиранить окружающих. Человек есть тиран и самого себя и, может быть, более всего самого себя. Он тиранит себя как существо раздвоенное, утратившее цельность. Он тиранит себя... суеверием, завистью, самолюбием (в буддийской терминологии – клеша – Т.Г.). Первоначальное зло есть власть человека над человеком, унижение достоинства человека, насилие и господство" [105].

Свобода не внешнее, а внутреннее состояние, она не даруется, а органически прорастает из духовного опыта человека в процессе познания себя и мира. Свобода внешняя, предоставленная, может быть лишь условием движения к Свободе истинной, но не восполняет ее.

На это обратил внимание еще Шеллинг:

"Ибо свобода, которая не гарантирована общим естественным порядком, непрочна, и в большинстве современных государств она подобна некоему паразитирующему растению, которое, в общем, терпят в силу неизбежной непоследовательности, но так, что отдельный индивидуум никогда не может быть уверен в своей свободе. Так быть не должно. Свобода не должна быть милостью или благом, которым можно пользоваться только как запретным плодом. Свобода должна быть гарантирована порядком, столь же явным и неизменным, как законы природы" [106].

По мнению Шеллинга, преобладало превратное представление о Свободе, истинного понятия свободы, в сущности, не было в предшествовавших идеализму системах нового времени.

Для Бердяева же Свобода есть духовное начало, не зависимое от мира и не детерминированное им: "Личность связана с логосом, не с космосом". Но и Логос есть свойство Космоса. Бердяеву важно поднять поверженную "вертикаль", воссоединить через Личность Земное с Небесным. Если Сартр говорил: "Человек всегда присутствует в человеческом мире", то, по Бердяеву, мир всегда присутствует в человеке. Персонализм примирил крайности экзистенциализма, сущность с существованием, индивидуализм с универсализмом, выйдя из круга антиномий благодаря ощущению неразъятости Земли и Неба (одно в другом) – в духе древней мудрости:

"Совершенномудрый схож с небом и землей,
поэтому между ними нет противостояния.
Своим знанием обнимает все вещи,
его путь благодатен для Поднебесной...
Он радуется Небу и знает его волю,
поэтому не ведает тревог.
Он пребывает в покое и питает человечность (жэнь),
поэтому любовь его не имеет границ"

("Сицычжуань", IV, 22).

И разве не сближается с древнекитайской мудрость христианская, скажем Николай Кузанский;

"Любовь, связь единства и бытия, в высшей степени природна. Она исходит от единства и равенства, в которых ее природное начало: они дышат своей связью, и в ней неудержимо жаждут соединиться. Ничто не лишено этой любви, без которой не было бы ничего устойчивого; все пронизано невидимым духом связи, все части мира внутренне, хранимы ее духом, и каждая соединяется им с миром. Этот дух связывает душу с телом, и она перестает животворить тело, когда он отлетает. Интеллектуальная природа никогда не может лишиться духа связи, поскольку сама соприродна этому духу" [107].

Вне этой связи единого и единичного невозможна Свобода, а вне Свободы нет и Любви. Бердяев показывает, что мир "объективации", тотального превращения всего в объект, вследствие отпадения субъекта от объекта, обречен на гибель, вымирание как не соответствующий законам Бытия:

"Космос, человечество, нация и прочее находятся в человеческой личности, как в индивидуализированном универсуме или микрокосме, и выпадение, выбрасывание их во внешние реальности, в объекты, есть результат падшести человека, подчинения его безличной реальности, экстериоризации, отчуждению".

Человек не может индивидуальным актом разрушить этот отчужденный от него "мир объективации", но может достигнуть внутренней свободы. Для этого нужно изменить свое сознание, преодолеть "монизм" в любом его виде, ибо "монизм в объективированном мире всегда есть рабство человека".

Еще в 1922 г. Бердяев видел: померк для Фауста "свет Логоса", и ему не остается ничего другого, как "движение к внутренней бесконечности". Через это восстановится связь между Небом и Землей, утраченное равновесие, – станет возможным единство не по внешней необходимости, а по внутренней потребности – не единство, стоящее над личным существованием, а единение, общение в любви.

Значит, одной устремленности в бесконечность мало без ощущения неразрывности Бытия-Небытия, Великого Предела, возвращающего вещь к самой себе, к своему истоку. Единичное и есть единое, когда не изменяет себе. "Духовное освобождение человека есть реализация личности в человеке, достижение целостности". Постигая Целое, проникая в Ничто, "Личность должна в экстазе выходить из себя, но, выходя из себя, оставаться собой" [108].

Лишь целостному уму доступна Свобода. Разорванный на части человек легко поддается аффекту страха, а страх и держит человека в рабстве. Целостный человек не знает страха, свободен от комплексов, свободен, как Небо и Земля: "Ведь нет ничего более целостного, чем небо и земля. Но разве (они) обладают целостностью оттого, что ее добиваются? Тот, кто познал великую целостность, ничего не добивается, ничего не теряет, ничего не оставляет. Из-за вещей не меняется, возвращается к самому себе и (становится) неисчерпаемым". Не каждый расположен к Свободе: "Если бы ныне тот, кому лишь только придается форма человека, стал кричать: "(Хочу быть) человеком! (Хочу быть) человеком!", то творец перемен непременно счел бы его зловещим человеком" ("Чжуан-цзы", гл. б).

Человеку потенциально присуще целостное видение; оно присутствует в нем как инстинкт самосохранения. Для его проявления нужна та самая "прерывность", которую имел в виду П. Флоренский, – преодоление линейного, одномерного мышления, исключающего возможность Свободы в принципе. Н. Бердяеву это открыто:

"Личность не вмещается в непрерывный, сплошной процесс мировой жизни, она не может быть моментом или элементом эволюции мира. Существование личности предполагает прерывность... Личность есть прорыв, разрыв в этом мире". Человек, как индивидуальное, неповторимое существо, экзистенциальное человечества, ибо "самый сингуляризм индивидуального проникнут внутренне не индивидуальным, универсальным".

Основная проблема для Бердяева – отношение Бытия и Свободы, бытия и духа. Реально, духовно существует лишь индивид:

"Универсальность отдельного человека мы постигаем не через отвлечение общих нам человеческих свойств, а через погружение в его единичность. Употребляя кантовскую терминологию, можем сказать, что царство природы есть царство общего, царство же свободы есть царство единичного" [109].

Для этого понадобилось оторвать взор от Земли и устремить его в бескрайность, признать реальность Небытия, мира невидимого, но пронизанного логосами. Насколько подобный настрой ума был близок русским, свидетельствуют и поэты, например Н. Гумилев:

"Германский символизм в лице своих родоначальников Ницше и Ибсена выдвигал вопрос о роли человека в мироздании, индивидуума в обществе и разрешал его, находя какую-нибудь цель или догмат, которым должно было служить. В этом сказывалось, что германский символизм НЕ ЧУВСТВУЕТ САМОЦЕННОСТИ КАЖДОГО ЯВЛЕНИЯ, не нуждающегося ни в каком оправдании извне. Для нас иерархия в мире явлений – не только удельный вес каждого из них, причем вес ничтожнейшего неизмеримо больше отсутствия веса небытия, и потому перед лицом небытия – все явления братья.

Мы не решились бы заставить атом поклониться Богу, если бы это не было в его природе. Но, ощущая себя явлениями среди явлений, мы становимся причастны мировому ритму, принимаем все воздействия на нас и, в свою очередь, воздействуем сами. Наш долг, наша воля, наше счастье и наша трагедия – ежечасно указывать то, чем будет следующий час для нас, для нашего дела, для всего мира, и торопить его приближение. Итак, высшая награда – ни на миг не останавливая нашего внимания, грезится нам образ последнего часа, который не наступит никогда.

Бунтовать же во имя иных условий бытия здесь, где есть. смерть, так же странно, как узнику ломать стену, когда перед ним открытая дверь. Здесь этика становится эстетикой, расширяясь до области последней. Здесь индивидуализм в высшем своем напряжении творит общественность... Здесь Бог становится Богом живым, потому что человек почувствовал себя достойным такого Бога. Здесь смерть – занавес, отделяющий нас от актеров, от зрителей, и во вдохновении игры мы презираем трусливое заглядывание – что будет дальше?" [110].

Что это, поэтическая интуиция – "перед лицом небытия все явления братья"? Усталость от границ, ограничений? Ничто не навязывает, не диктует, а призывает – будь самим собой! Быть самим собой, действительно, зов времени.

Личность, которой Бердяев посвящает свой труд, есть следствие "разрыва причинных связей", освобождения от тирании целого. Он вспоминает слова Герцена: "Подчинение личности обществу, народу, человечеству, идее – продолжение человеческих жертвоприношений". Всякий вид тоталитаризма, придержащий массу, всякое тоталитарное государство Бердяев называл "царством сатаны" и добавлял: "Государство не смеет касаться духа и духовной жизни". Почему? А потому что духовная жизнь есть святая святых, это тайна человека. Всякая Личность, а каждый человек есть потенциальная Личность, первичнее бытия, ибо в нем есть "духовное начало, не зависимое от мира и не детерминированное им" (вспомните "божью искру" Экхарта, которая есть в каждом человеке). Каждый индивидуально неповторим и включает в себя универсальную человечность, если, конечно, остается собой, а не входит в нее как подчиненная часть.

"Человеческая личность есть потенциальное все, вся мировая история. Все в мире со мной произошло. В глубине, скрытой от моего сознания, я погружен в океан мировой жизни" [111].

На грани полного забвения Бытия, отпадения человека от Целого явилась потребность вернуться к нему: "бытие требует человека". Начался последний этап Истории, "открытый как для гибели, так и ...для нового небывалого онтологического достоинства человека" (Хайдеггер). В этой ситуации философы и писатели взяли на себя миссию спасения человечества и делали это с чувством нравственной ответственности. Бердяев увидел в "персонализме" возможность спасения всех через спасение каждого.

Еще Эрн говорил, что "персонализм" русской мысли имеет

"существенный, а не случайный характер. Тайны Сущего раскрываются в недрах личности". И потому мало знать, что писали Гоголь, Достоевский, Соловьев, нужно знать, "что они пережили и как они жили... Нижний, подземный этаж личности, ее иррациональные основания, уходящие в недра Космоса, полны скрытым Словом, т.е. Логосом" [112].

И работа Н. Бердяева "О рабстве и свободе человека", появившаяся четверть века спустя, тому свидетельство.

Все едино, одно отзывается на другое, обусловливает его, и все в конце концов зависит от Ума человека, от формы сознания. Однако устойчивость внутреннего, "добровольного" рабства поражало еще Сенеку:

"А покажите мне, кто не рабствует в том или другом смысле! Этот вот – раб похоти, тот – корыстной жадности, а тот – честолюбия... Нет рабства более позорного, чем рабство добровольное".

("Письма к Луцилию", 47, 17)

У Сенеки, одним из первых признавшего святость человеческой личности (Homo res sacra), свое понимание свободы, стоическое:

"В каком позорном и пагубном рабстве будет находиться тот, на кого попеременно будут оказывать свое влияние удовольствия и страдания, деспотические силы, действующие крайне произвольно и необузданно. Поэтому нужно себя поставить в независимое от них положение, а его создает не что иное, как равнодушие к судьбе... С исчезновением всяких страхов наступает вытекающая из познания истины великая и безмятежная радость, приветливость и просветление духа"

("О блаженной жизни", V).

Для Бердяева рождение Личности и есть "судьба" человека, итог человеческого Пути.

"Экономическое рабство человека бесспорно означает отчуждение человеческой природы и превращение человека в вещь. В этом Маркс прав. Но для освобождения человека его духовная природа должна быть ему возвращена".

В этом суть! Бердяев видит источник рабства – в эгоцентризме. Человек становится рабом окружающего мира, потому что он раб в душе, раб самого себя.

"Эгоцентризм разрушает личность. Эгоцентрическая самозамкнутость и сосредоточенность на себе, невозможность выйти из себя и есть первородный грех, мешающий реализовать полноту жизни личности, актуализировать ее силы... Эгоцентризм означает двойное рабство человека – рабство у самого себя... и рабство у мира... Он любит абстракции, питающие его эгоцентризм, не любит живых конкретных людей".

Национальный и классовый эгоизм питаются личным эгоизмом. И только Личность, преодолевшая ограниченность, может отразить чаяния народа. "Истина всегда бывает в личности, в качестве, в меньшинстве. Но эта истина в своем проявлении должна быть связана с народной жизнью". Процесс изживания "монизма", или моноцентризма, не мог обойти ни одну сторону жизни, ни одну прежде казавшуюся незыблемой ценностную установку, начиная от антропоцентризма, кончая нацио-государственным центризмом, монополизмом любого рода. "Война, в сущности, определяется структурой сознания. Победа над возможностью войны предполагает изменение структуры сознания" (и в этом Бердяев перекликается с Эрном: внутренние анергии кристаллизуются во внешние материальные формы, идеи – в пушки).

Экзистенциальный центр, орган совести, центр сознания, пребывает в Личности, коллективным же бывает лишь бессознательное. И национальное чувство, которое импонирует Бердяеву своей глубокой укорененностью в длительную жизнь, все же истинно существует лишь при развитом, личностном сознании (не "то или другое", а "одно в другом"):

"Личность – не часть нации, национальность есть часть личности и находится в ней, как одно из ее качественных содержаний. Национальность есть питательная среда личности. Национализм же есть форма идолопоклонства и рабства, порожденного экстериоризацией и объективацией" [113]

(так что и наши национальные беды кончатся, когда мы поймем их прямую связь с господствующей формой сознания).

Преодоление монизма позволяет избавиться от диктатуры субъективности, от тирании псевдо-целого. И я не могу не вспомнить к случаю проницательные слова Гумбольдта:

"Субъективность отдельного индивида снимается, смягчается и расширяется субъективностью народа, субъективность народа – предшествующими и нынешними поколениями, а субъективность этих последних – субъективностью человечества вообще" [114].

Образуется живая, не-линейная связь, в которой одно порождает другое. "Субъективность индивида снимается субъективностью народа" – это значит, что для индивида важнее ощущать причастность своему народу, чем самому себе, т.е., лишь ощущая связь со своим народом, со своими корнями, можно быть самим собой, быть Личностью. Поставив интересы народа выше собственных, человек тем самым уже освобождается от гибельного эгоцентризма, приближается к Истине бытия, недоступной эгоцентрику, для которого Истина бытия и есть он сам. Он живет, чтобы иметь, становясь рабом вещей, впадает в худший вид рабства; сосредоточиваясь на своем маленьком "я", теряет связь с миром и отбрасывается им за ненадобностью, как инородное тело. Не ведает он и своего народа, ибо лишь тот национален, кто индивидуален, и лишь тот индивидуален, кто национален. Здесь связь прямая и обратная.

Это относится и к народу в целом. Как только нация сосредоточивается на самой себе, движимая национальным эгоизмом, забывает о своей принадлежности к человеческому роду, отмирают капилляры, соединяющие ее с Целым более высокого порядка, и она отпадает от Бытия. Поэтому и сказано – субъективность народа снимается субъективностью человечества, т.е. только тогда нация достигает полноты, ощущает себя целым, когда ощущает себя частью всего человечества. Но ощущать себя частью человечества, свою причастность ему она может, лишь сохраняя свое лицо. Нация, потерявшая свое лицо, теряет способность видеть другие лица. Это относится и ко всему человечеству. Когда оно думает только о себе и забывает, что и он" есть часть более высокого, Вселенского целого, то теряет с ним связь, отпадает от Бытия.

Разгадка в том, что Целое предполагает именно не-линейную, "голографическую" связь, не только по горизонтали, но и по вертикали – с более высоким Целым: личности со своим народом, народа – со всем человечеством, человечества – со всей Вселенной, что создает разумную иерархию, жизнеустойчивый тип структуры: одного во всем и всего в одном. Отдельное обретает Свободу, становится Целым, когда находит свое пространство в общей системе связей, никому не мешая ("в индивидуальности заключена тайна всего бытия"). И потому посягательства на индивидуальное – тягчайшее преступление не только перед данной индивидуальностью, но и перед родом человеческим, перед всей Вселенной. Нет индивидуального, нет и Свободы; нет Свободы, нет и Истины, Человечности. Тирании подвластно лишь механическое единство, тоталитарные режимы: части, зависимые от общего механизма, сами располагают к господству над ними.

Бердяев исследует истоки рабства и находит их в разрушении индивидуального начала, в "утрате внутреннего центра".

"Гениальность потенциально присуща личности, ибо личность есть целостность и творческое отношение к жизни. Гений – одинок, он не принадлежит никакой социальной группе. Личность укрепляется в сопротивлении власти мирового зла, которое всегда имеет свою социальную кристаллизацию. Личность формируется через столкновение со злом в себе и вокруг себя".

Конечно, человек вписан в социум, но несводим к нему, человек больше всякого общества и дальше всякого времени. Социализация человека не распространяется "на глубину личности, на ее совесть. Социализация, распространяющаяся на глубину существования, на духовную жизнь, есть торжество das Man, социальной обыденности, тирания средне-общего над лично-индивидуальным. Поэтому принцип личности должен стать принципом социальной организации, которая не будет допускать социализацию внутреннего существования человека".

Такова философия Бердяева и та Истина, которая выстрадана нашим народом. И хотя Сознание еще не изменилось, движение началось: изживаются стереотипы, рабская психология, узаконившая отношение "господства-подчинения" – архетип "власти" (архе). Меняется парадигма мышления, господствовавшая над умами два с половиной тысячелетия, но не давшая человеку Свободы и даже ясного представления о ней. Идея ненасильственного Пути становится органична сознанию, свидетельствуя об его изменении. На смену жесткой, линейной, причинно-следственной связи приходит тот тип связи, где каждое явление само себе причина и следствие. Для того и понадобилась "прерывность", пустота, чтобы было где проявиться целому, стянуть явление "в одну сущность изнутри". "Сингулярная" структура есть обещание Свободы и высшего Единства, ибо не выстраивается извне, а произрастает Изнутри, самоестественно. Исчезает возможность угнетения: свободный Ум к этому не расположен и в этом не нуждается. Бердяев постигает благость Ничто, необремененности, незацикленности сознания на заданных идеях, обслуживающих отдельные персоны и отдельные группы, но противоречащих Бытию: "Свобода невыводима из бытия, свобода вкоренена в ничто, в небытие, если употреблять онтологическую терминологию" [115]. Пустота, незаполненность (вещами, инструкциями, наставлениями) дает возможность самоестественного роста, реализации изначальной, внутренней формы, которая у каждого своя. Будучи индивидуальной, она может сопрягаться с Единым, восходить к нему по вертикали, в "экзистенциальном времени". (В отличие от Ортеги, вертикаль которого шла по преимуществу снизу вверх.)

Обостренное чувство Свободы, которая не совместима с социальной заорганизованностью, привело Бердяева к идее внесоциального существования Личности, что и делает возможным, по закону парадокса, ее укорененность в народную жизнь (цзюньцзы – истинный человек: не объединен в группы, не подвержен ведомственной логике и потому всеобщ, озабочен судьбой всех) [116].

"Для подготовки структуры сознания, преодолевающего рабство и господство, необходимо построить апофатическую социологию по аналогии с апофатической теологией. Катафатическая теология находится в категориях рабства и господства, не выходит к свободе... Такое изменение структуры сознания, при котором исчезает объективация, нет противопоставления субъекта и объекта, есть исполненная универсальным содержанием субъективность, царство чистой экзистенциальности" [117].

Бердяев предвидел будущее, новый виток Эволюции: при Свободе каждого возможна Свобода всех, не наоборот.

Но что все-таки представляет собой эта Личность, если она свободна и от социума, и от времени? Здесь не годится идущий еще от греков принцип монадности. Личность не есть часть какого-либо целого и потому не есть монада, ибо она не входит в иерархию монад, ей соподчиненных, как монада Лейбница – замкнутая субстанция, часть более сложных образований. Личность открыта в бесконечность, но не в фаустовском смысле, а как микрокосм, потенциальное все – Вселенная, воплощенная в индивидуальной форме. Личность воплощает единое именно своей уникальностью. Не личность есть часть универсума, а "универсум есть часть личности" ее качество" [118]. Человек есть Личность "не по природе, а по духу. По природе он лишь индивидуум... Личность есть микрокосм, целый универсум" – "потенциальная вселенная в индивидуальной форме".

Преодоление метафизического мышления, извечного раздвоения, противопоставления одного другому и позволило философу снять главное противоречие между Единым и Единичным, сущностью и существованием, субъектом и объектом: Единичное и есть Единое, единое существует лишь в форме единичного, – они недвойственны. Вместо принципа "или то, или это" сознание следует закону самого Бытия – "и то, и это".

Когда Бердяев называет Личность "экзистенциальным центром" мира, то это не имеет ничего общего с антропоцентризмом, при котором человек, возомнивший себя центром Вселенной, господином, отчуждал от себя мир и относился к нему как к объекту, к "чужому", приноравливая к своим потребностям. Тем самым разрушал мир, а за ним и себя – "право власти не принадлежит никому". Бердяев имеет в виду не столько "право" быть центром, сколько "обязанность" (хотя его слова другого порядка). Впрочем, сам Бердяев говорит: "Свобода личности есть долг, исполнение призвания". Личность ощущает свою причастность миру и ответственность за него. Никто другой не может выполнить ее назначение: каждый уникален, и так же уникальна его задача. Личность не имеет права на отстраненность, ибо несет "ответственность за судьбу всех, всей природы, всех живых существ, всех народов". Нет того, чему бы она не хотела помочь – в природе и в обществе, – ибо, ощутив себя Личностью, она уже отвечает за судьбу людей и за судьбу всего космоса.

"С экзистенциальной точки зрения общество есть часть личности, ее социальная сторона, как и космос есть часть личности, ее космическая сторона. Она противится всякой детерминации извне, она есть детерминация изнутри".

Это и позволяет Личности быть "абсолютным экзистенциальным центром", определяемым изнутри, из Свободы. В этом смысле Свобода и есть "долг", который невозможно нарушить, и путь ее труден: "Свобода трудна, рабство же легко". Нет Личности, если нет готовности к участию. Потому Истинная Свобода сопряжена с болью и страданием – "существование личности болезненно". Именно Личности глубоко присуще состояние "ужаса и тоски. Ужаса перед неизвестностью".

Что, в общем, и ставит Личность между двумя мирами (скажем, в отличие от бодхисаттвы, которому свойственно Сострадание – каруна, но не страдание, которое изживается). Для Бердяева Личность – "точка пересечения двух миров. Личность характеризуется отношением творчества, свободы и любви, а. не детерминации". Личность есть Свобод в человеке, но свобода, предполагающая любовь к другому: "Свобода, не знающая жалости, становится демонической".

Различие двух миров, которые пересекаются в Личности, не в разнице субстанций, а в модусе существования: "Человек переходит от рабства к свободе, от раздробленности к целостности, от безличности к личности, от пассивности к творчеству, т.е. переходит к духовности". В самом человеке душа и тело становятся едины, изживается старый дуализм духа и тела; "Душевная жизнь проникает всю жизнь тела, как и телесная жизнь воздействует на жизнь души".

Всякий дуализм ведет к порабощению одного другим, к дихотомии средства и цели.

"В результате долгого духовного и умственного пути я с особенной остротой осознал, что всякая человеческая личность, личность последнего из людей, несущая в себе образ высшего бытия, не может быть средством ни для чего, в себе имеет экзистенциальный центр и имеет право не только на жизнь, отрицаемое современной цивилизацией, но и на обладание универсальным содержанием жизни"

(вот мы и вернулись к тому, с чего начали: "Великая тайна скрыта в том, что "средство важнее цели").

Поискам претворения Человечности Бердяев и посвятил свой труд.

"Цивилизация возникла как средство, но была превращена в цель. Культура есть средство для духовного восхождения человека, но она превратилась в самоцель, подавляющую творческую свободу человека. Это есть неотвратимый результат объективации, которая всегда разрывает средства и цели".

Отсюда ощущение трещины, угрожающей жизни, раздвоенное, "несчастное сознание", ибо сознание имеет экзистенциальный центр только в Личности, а Личностей мало. И Бердяев напоминает еще раз: "Именно средства, путь свидетельствуют о духе, которым проникнуты люди". Это касается и формы борьбы за свободу человека, которая

"есть прежде всего изменение структуры сознания... Это внутренняя глубинная революция, совершающаяся в экзистенциальном, а не историческом времени... Подчинение Истине, которая вместе с тем есть путь и жизнь. Истина дается лишь Свободе".

Можно говорить о безмерной мере ответственности Свободно-то человека, Человека будущего, которого выстрадало человечество, сначала в лице своих мучеников и провидцев, потом – миллионов невинно павших. Человеческая личность есть потенциальное все, освободившееся от рабства, падшести. "Эта падшесть имеет свою структуру сознания, она побеждается не только покаянием и искуплением греха, но и активностью всех творческих сил человека". Предчувствие дня сегодняшнего.

Как Бердяев понимал будущее человека, что имел в виду под "концом света", в приходе которого не сомневался, признав в буржуа эсхатологическую фигуру, конец мировой Истории? Буржуа не укоренен в Бытии, живет в конечном и боится бесконечного, ему чужда идея Личности. (Удивительным образом "человек массы" унаследовал эти черты.) Он – существо групповое, "создавая мир фиктивный, порабощающий человека, разлагает мир подлинных ценностей.

Будущее мира зависит от Личности, рождение которой подготовлено всей Историей. В этом смысле История свою функцию выполнила. Дело за Человеком. Настало время выбора между рабством и Свободой. И это, в самом деле, зависит от сознательного и волевого усилия самого человека, конечно, если в нем не утрачен инстинкт жизни. Время свидетельствует, что не утрачен (Бердяев предвидел рождение Личности, как Вернадский предвидел рождение Ноосферы, пришествие разума – одно в другом).

Бердяев возлагает надежды на тот самый "конец света", который ввергал в ужас умы, затуманенные страхом на протяжении веков, на Западе и Востоке. Бердяев избавляет от этого страха: "конец мира" есть "конец объективизации, и понадобится творческая активность человека", чтобы "творить себя творческими личностями" [119]. В этом смысл его философии. Прошедшие тысячелетия несводимы к веренице исторических событий, поворачивающих многогранник судеб людей и народов. Помимо видимого идет подспудный процесс духовного накопления человеческих эманаций, еще не изученных наукой. Но мало ли что ею еще не изучено, но продолжает воздействовать на человека, открываясь лишь проницательным умам. Вспомним:

"Выявление человеческой духовной силы, в разной степени и разными способами совершающееся в продолжении тысячелетий на пространстве земного круга, есть высшая цель всего движения духа... возвышение или расширение внутреннего бытия – вот то единственное, что-отдельная личность, насколько она к этому причастна, вправе считать своим нетленным приобретением, а нация – верным залогом будущего развития новых великих индивидуальностей" [120].

Конфуций говорил: "Не Путь может расширить человека, а человек может расширить Путь".

Целостному уму Бердяева открыто Целое: "Метаистория прорывается в историю, и все значительное в истории связано с этим прорывом [121]. До сих пор наука не может объяснить природу откровения, нисхождения знания – озарения, интуиции, прорыва творчества, которым человечество обязано всем, что имеет, от техники до культуры, – что питает его человечность и формирует Личность. Не случайно в центре современной философии оказалась проблема Времени как модуса существования (Бергсон, Хайдеггер). Бердяев различает три типа Времени: космическое, историческое и экзистенциальное, и на каждого из людей все эти три времени воздействуют, или каждый человек живет в этих трех формах времени.

Символ космического, природного времени – круг, оно связано с. круговым движением земли вокруг солнца, со сменой дней, месяцев, годов, часов. Символ исторического времени – прямая линия, устремленная вперед, оно конституируется памятью и традицией, одновременно революционно и консервативно, но оно не касается глубин существования. Символ экзистенциального времени – Точка (не атом времени, а атом вечности – по Кьеркегору); оно выходит за рамки времени. То, что переживается в глубине экзистенциального мгновения, остается навечно, будучи глубинной духовной реальностью.

Действительно, все великие шедевры не зависят от времена и несводимы, к нему. Благодаря "прерывности" в космическом и историческом времени происходит явление вечности [122]. Бесконечность экзистенциального времени есть бесконечность качественная, не количественная, это время – внутреннее, не исчисляемое. Все в этом времени совершается по вертикали. На горизонтальной линии это лишь точка, в которой происходит прорыв из глубины на поверхность: всякий творческий акт, совершающийся во времени экзистенциальном, лишь проецируется во времени историческом. Все великое в истории, продолжает Бердяев, есть прорыв в экзистенциальном плане, поэтому над историей существует Метаистория, которая не есть продукт исторической эволюции.

Такой взгляд позволяет надеяться, что История завершится Царством свободы духа, и потому эсхатологический конец не путает его, а воспринимается как освобождение человека от рабства истории. "Конец истории есть победа экзистенциального времени над историческим, творчества над объективацией, личности над универсально-общим, экзистенциального над обществом объективированным". И это убеждение – от веры в Человека: "Личность есть победа духа над природой, свободы над необходимостью. Форма человеческого тела есть уже победа духа над природным хаосом".

Ценность Личности определяется нравственно-разумной природой, духовной реальностью, которая индивидуальна и универсальна. Отсюда вера в бессмертие Личности: она есть единственное бессмертное, ибо творится для вечности. "Победа не только над страхом смерти, но и над самою смертью, есть реализация личности... Реализация личности невозможна в конечном, она предполагает бесконечность, не количественную, а качественную бесконечность, т.е. вечность. Индивидуум умирает, так как не рождается в родовом процессе". К этому подводит сама История или испытание через Историю: "Конец истории есть освобождение от власти конечного и раскрытие перспективы качественной бесконечности, т.е. вечности" (интересная проблема для психологов: у определенной категории людей сама идея бессмертия вызывает животный страх, хотя все живое должно бы стремиться к бессмертию, продолжению жизни. Осознание того, что не все конечно, не все кончается с физической смертью, в корне изменило бы психологию человека и, стало быть, путь человечества, каждый бы начал думать прежде, чем делать).

Пусть разные философы называют этот исход по-разному, но кто из достойнейших не думал о переходе из Царства необходимости в Царство свободы и не видел в этом конечную цель человеческого пути? Если Бердяев называет завершение "богочеловечностью", то вся русская философия держалась этой надеждой: "Образ человеческий, но и образ Божий. В этом скрыты все загадки и тайны человека. Свобода и независимость личности от объективного мира и есть ее богочеловечность". Ведь Бог для философа – тот, кто перестал быть рабом, узнав себя, пробудился. "Бог не существует как находящаяся надо мною объектная реальность... Он существует как экзистенциальная встреча, как трансцендирование, и в этой встрече Бог есть личность... Поразительно, что всякое учение, унижающее человека, унижает и Бога". Что и говорить! (Мне лично близко понимание Бога как Совести, которая "не может иметь своего центра в каком-либо универсальном единстве, она не подлежит отчуждению, она остается в глубине личности" [123]. Значит Совесть так же бессмертна, определяет дальнейшую судьбу каждого, и суд ее беспристрастен.)

Лао-цзы говорил: "Кто знает меру, не знает позора. Кто умеет вовремя остановиться, не подвергнется опасности" ("Даодэцзин", §44). Что делать, если нет спасения от вечных вопросов!

Пока жив человек, он будет думать об этом. Что есть жизнь и смерть и для чего они даны человеку, что есть сам человек и для чего явился в этот мир. Размышляя, человек восходит к самому себе, избавляется от "первородного греха", противопоставившего одно другому: смерть – жизни, жизнь – смерти. Все во власти человека: "Душа угаснуть не может, если не будет отделена от разума. Отделиться же... она не может. Следовательно, она не может и умереть" (Августин. О бессмертии души, 4, 2, 6). Все бессмертные свидетельствуют о том же: "Человек, (умирая) в ночи, сам себе огонь зажигает: хотя его глаза померкли, жив он"; "Людей после смерти то ожидает, на что они не надеются и чего себе не представляют" (Гераклит, В 21, В 26).

А разве Августина не волновал тот же вопрос, и не вспоминал ли он в "Исповеди" слова: "Я был плотью и дыханием, скитающимся и не возвращающимся" (Пс. 77, 39) ? "Был я где-нибудь, был кем-нибудь?"; "Откуда я пришел сюда?"; "Наступило ли младенчество мое вслед за каким-то другим умершим возрастом моим?" (Исповедь Блаженного Августина, 1, 5, 9). В комментарии говорится, что Августин отвергал теорию Платона о переселении душ, но одобрял другую: все души были созданы в начале и по какому-то собственному усмотрению нашли путь телесного воплощения [124].

Любовь моя в том мире давнем,
Где бездны, кущи, купола, –
Я птицей был, цветком и камнем,
И перлом – всем, чем ты была!

(Теофиль Готье)

Идея метампсихоза оживает в поэзии XIX-XX вв. [125] "Когда-нибудь мы поймем, что смерть бессильна лишить нашу душу чего-либо из приобретенного, ибо приобретенное ею и она сама – одно и то же" [126]. А Достоевский? Разве не его мысль, что "высшая идея на земле лишь одна, все остальные высшие идеи жизни, которыми может быть жив человек, лишь из нее одной вытекают". Это идея бессмертия, благодаря которой "человек постигает всю разумную цель свою на земле". А его размышления о "живой связи нашей с миром иным", с миром "горним", "да я корни наших мыслей и чувств не здесь, а в мирах иных".

И если исчезает это чувство соприкосновения с миром иным, то "станешь к жизни равнодушен и даже возненавидишь ее".

Что уж говорить о русских космистах, о Н. Ф. Федорове, например, учением которого интересовался Достоевский, хотя и не успел с ним близко познакомиться.

"Люди считают смерть каким-то законом, а не простой случайностью, водворившейся в природе вследствие ее слепоты. А между тем смерть просто результат несовершенства, несамобытности жизни... – уверял Федоров. – Смерть есть торжество силы слепой, не нравственной, всеобщее же воскрешение будет победой нравственности, будет последнею, высшею степенью, до которой может дойти нравственность" [127].

Природа самопознается через человека, и оттого неизмеримо возрастает его роль в космической Эволюции, одухотворении материи, "высветлении экзистенции". Мы почему-то мало занимались этой стороной учений, в которой смысл человеческого существа, теперь начинаем наверстывать упущенное. Но, слава богу, цель намечена. Может быть, и мы научимся, как и Циолковский, ощущать блаженство и страдание атома:

"Ни один атом вселенной не избегнет ощущений высшей разумной жизни... Если космос имеет причину, то и причине этой мы должны приписать такие же свойства – всеобщей любви... Причина создала вселенную, чтобы доставить атомам ничем не помраченное счастье. Она поэтому добра. Значит, мы не можем ждать от нее ничего худого" [128].

И нам не покажется странной мысль Н. Гумилева:

"Мы не решились бы заставить атом поклоняться Богу, если бы это не было в его природе".

Что уж говорить о восточных учениях! "Человеческая душа принадлежит небу, человеческое тело – земле" (Ле-цзы). Очищается сознание, и все шаг за шагом приближаются к Просветлению. Со смертью разрушается лишь данная форма, оболочка, а то, что составляет сущность, переходит в иное состояние, обусловленное кармой, законом высшей, онтологической Справедливости. Она и располагает определенным образом "элементы бытия" – дхармы. От человека зависит – выправить, улучшить или ухудшить свою карму. В конце концов все придут к спасению, если верить буддизму. Откроются тайны микрочастиц, откроется и закон Жизни, когда проникнут в среду тонкой материи, как размышлял об этом Пуанкаре: "Когда-нибудь потребуется между атомами нашей первой среды вообразить вторую, более тонкую среду, предназначенную для передачи действия между ними".

Но это особый разговор, если суждено, вернусь к нему когда-то. А теперь пора и честь знать, пристать к берегу, чтобы вновь не унесло мою ладью в открытое море и не укачало тех, кто решился на столь долгое путешествие и выдержал его до конца. Все равно "пределы души не измерить, даже если пройдешь весь путь". Непросто было доплыть до какого-то берега, сквозь туманы и рифы, да и снасти не совсем современные, но надежные [129].

<<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>>