Дж. Энрайт. ГЕШТАЛЬТ, ВЕДУЩИЙ К ПРОСВЕТЛЕHИЮ

Большая часть этой книги посвящена Гештальту как философии жизни, как отношению к жизненному опыту, а не как терапии, осуществляемой по отношению к другим. Однако, поскольку Гештальт используется и таким образом, в этой главе я соединяю некоторые заметки, писавшиеся для практикующих терапевтов, будь то гештальтисты или нет. Некоторые из этих заметок написаны специально для этой главы, некоторые появились ранее.

Первый раздел – заметка, написанная для симпозиума "Психотерапия синдромов стрессовых реакций" в июне 1974 года в Калифорнийском университете и в Медицинской Школе в Сан-Франциско, где участников попросили написать несколько тезисов для дальнейшего обсуждения.

Гештальттерапия синдромов стрессовых реакций

Вместо того, чтобы рассуждать на тему психотерапии синдромов стрессовых реакций, я изложу несколько предположений относительно человека, лежащих в основе работы гештальттерапевта.

Принято думать, так как это респектабельно и научно, что человек в значительной степени или целиком определяется силами, находящимися вне его контроля: генетическими, силами среды, социальными силами и т.п. С этой точки зрения имеет смысл изучить повторяющиеся паттерны поведения и симптомы, обнаруживать их связи, формулировать гипотезы, прогнозировать течение болезни, предписывать лечение и пр. Такого рода феномены могут быть изучаемы с большой степенью точности.

С другой точки зрения человек в конечном счете является ответственным, постоянно выбирающим, центром собственной вселенной, источником собственного опыта и творцом событий, которые с ним происходят.

Нет способа показать правоту или неправоту каждой из этих точек зрения – обе имеют свои аргументы. Выбор между ними осуществляется на эстетических или прагматических основаниях. Я предпочитаю вторую – мне кажется, что так жизнь интереснее и значительнее. Более того, мне кажется, что то же самое происходит с людьми, с которыми я работаю: когда они двигаются в этом направлении, их жизнь становится лучше.

Важно отметить при этом, что эти точки зрения трудно соединить. В частности, если человек старается работать со второй точки зрения, информация с первой точки зрения может быть деструктивной для него, и терапия, проводимая с первой точки зрения, может принести ему вред.

Если я присоединяюсь к утверждению, что у кого-то синдром, или что прогноз такой-то, я действую в направлении превращения этого прогноза в более реальный и определенный и уменьшаю возможность человека самому все это преобразовывать. Если человек определенно выбирает первую точку зрения, рассматривая себя, как пациента с болезнью, я конечно приму его выбор. Но пока он не сделал его, я не хочу делать ничего такого, что уменьшит или ослабит ответственность, которую он готов принять сам. Иными словами, я буду работать с ним все время, как с ответственным выбирающим организмом, пока он не сообщит мне, что он предпочитает быть реактивным, детерминированным.

Перефразируя вышесказанное, бытие пациента – это дело не состояний тела, а отношения к ним. Человек может иметь множество симптомов и оставаться выбирающим человеком, движущимся вопреки им, признающим свой выбор по поводу них и дающим им уйти, когда он находит лучшие способы действия. Другой человек, с подобным же набором симптомов, может рассматривать их как навязанные ему или случившиеся с ним и будет абсолютным пациентом.

Другая фундаментальная предпосылка гештальттерапевта в том, что организм является очень искусным и адаптивным и всегда делает наилучший возможный для него выбор в мире, как он его видит. Любое неприятное или деструктивное поведение может рассматриваться с этой точки зрения так, что несмотря на кажущуюся деструктивность на деле это поведение каким-то образом конструктивно.

С позиции своего эго пациент может утверждать, что симптом или поведение неприятны и нежелательны, не являются частью его, но несмотря на это всегда имеет смысл рассмотреть его с точки зрения, что оно в каком то отношении конструктивно. Парадокс состоит в том, что когда человек обнаруживает и признает, насколько симптом в действительности конструктивен, при этом высвобождается энергия для изменения и принятие человеком того, где и как он находится. Одновременно становится возможным изменение и новый этап адаптации.

Гештальттерапевт принимает совершенно всерьез часто произносимое, но редко принимаемое изречение, что лечить можно только человека, а не симптом. Однако невозможно изменить один фрагмент жизни, не затрагивая всего остального, иначе вся жизнь пациента входит в конфликт с ним.

Кроме того предполагается, что история возникновения симптома или поведенческого паттерна представляет гораздо меньше интереса, чем вопрос, что удерживает его. Функция, выполняемая симптомом в настоящий момент в жизни человека, точнее позитивная ее часть – выгода, – вот что прежде всего подлежит рассмотрению. Все организмы инстинктивно и эффективно уходят от неприятных стимулов и ситуаций, за исключением двух случаев: если нынешний дискомфорт сулит больше удовольствия в будущем, или если нынешний дискомфорт дает возможность избегнуть большей неприятности. Если человек сохраняет нежелательное поведение, мы знаем, что в этом есть какая-то выгода, какое-то видимое приобретение, ради которого организм и сохраняет это поведение.

Часто сам выбор не осознается, и задача терапии – вернуть выбор в сознание, чтобы человек мог выбрать, сохранять ли ему этот стереотип поведения и связанную с ним выгоду, или отказаться от того и другого. История возникновения симптома часто используется как способ тянуть время, отвлечение, или как перекладывание ответственности на другого, вместо того, чтобы принять ее самому.

Использование гештальта в необычной среде

Часто во время обучения гештальттерапии возникают вопросы, применима ли она к людям и группам в случаях сильных отклонений от нормы – к тюремным заключенным, психотикам, умственно неполноценным и пациентам с органическими нарушениями. Часто вопрос сопровождается страшными историями: "Я пробовал технику пустого стула в тюрьме и можете себе представить, что из этого вышло". Я стараюсь как можно лучше ответить на такие вопросы, использую демонстрации, рассказываю анекдоты из собственного опыта подобной работы, но при этом я часто чувствую некоторую неудовлетворенность. Со временем я стал испытывать странное чувство, когда задается такой вопрос. Хотя люди обычно задают его искренне, вопрос кажется неоправданным.

Гештальт как прием или Гештальт как основа бытия?

Наконец я стал понимать, что сам вопрос задается с точки зрения определенного представления о Гештальте, то есть в предположении, что Гештальт определяется как набор приемов! Если терапевт использует пустой стул, избегает определения "это-оно", спрашивает: "Что вы испытываете?" достаточно часто, и работает со снами – это гештальттерапевт, и занимаясь всем этим, он осуществляет гештальттерапию. Я понимаю это с точностью до наоборот. Для меня – и я полагаю, что для большинства гештальтистов, Гештальт – это не набор техник, а основа бытия. Не то, что вы делаете, делает вас гештальтистом, а цели, с которыми вы делаете нечто. Еще точнее, даже не цели, а состояние сознания, в котором вы делаете то, что вы делаете. Много написано про технику Гештальта и я сам написал главу под таким названием утверждая, что определенные действия более подходят для Гештальта. Но не в этом суть Гештальта.

Задача Гештальта – в расширении сознания, в большей интеграции, большей целостности, большей внутриличностной коммуникации. Все, что делается с подобными целями, – это Гештальт. Все, что делается с другими целями, – нет. Если у вас есть подобные цели, вы можете пользоваться вопросами из языка "оно-это", интеллектуально говорить о прошлом и все же осуществлять гештальттерапию. Если же вашей целью является приспособление, самоуправление или изменение чего-то – это не гештальттерапия, даже если вы пользуетесь пустыми стульями, говорите о фигуре и фоне, и прекрасным образом используете язык ответственности.

Нет ничего плохого в других целях. Все это может случиться и в результате гештальттерапии, и это даже весьма вероятно. Другие цели также вполне справедливо могут быть целями пациента. Терапевт может иметь любую из этих целей в течение определенного отрезка работы, – но работая на эти цели, он не гештальтист. Терапевт может свободно менять стили и задачи; он может в течение 40 минут заниматься приспособлением или десенсибилизацией, т.е. уменьшением чувствительности, и 10 минут – гештальтом. Но занимаясь Гештальтом, терапевт не может ставить перед собой фиксированную задачу, он должен быть готов принять то, что возникает спонтанно, цели работы остаются открытыми.

Однажды студент спросил: "Если вы движетесь в определенном направлении с пациентом во время гештальттерапии, а ваш со-терапевт слева говорит..." – я прервал его, ибо ответ был ясен: если вы "движетесь в определенном направлении", то вы не занимаетесь Гештальтом, что бы ни говорил ваш со-терапевт слева.

Если мы принимаем Гештальт как основу бытия, тогда техника становится просто вопросом стратегий, тактик и приемов, в которых эта основа бытия воплощается в той или иной ситуации – иная ситуация потребует иной техники, и она, естественно, будет разработана.

Гештальт посредством ролевой игры и самораскрытия

Я полагаю, что если мы применим Гештальт как основу бытия или цели сознавания, интеграции и большей внутриличностной коммуникации к дезорганизованным, запутавшимся, фрагментированным людям, которых называют шизофрениками или "пограничниками", мы перенесем акцент на ролевое моделирование посредством самораскрытия.

Я не имею в виду самораскрытие здесь и сейчас, практикуемое многими гештальтистами. Скорее речь идет о раскрытии структуры собственной жизни – не только фактов, но контекста и значения событий.

Однажды в Лангли-Портере молодой человек с диагнозом шизофрения быстро шел к улучшению и был близок к выписке. Врачи полагали, что должен стать вопрос о работе, а поскольку он никогда не работал, то возникающая из-за этого зависимость от родителей составляла часть его проблемы. Однажды он пришел в группу, похожий на только что откачанного утопленника и готовый весьма драматично возобновить шизофренические симптомы, которые он раньше демонстрировал. Я спросил его, что происходит. Он отрицал, что дело плохо, но по ходу выяснилось, что на следующее утро у него назначен разговор по поводу работы. Я предположил, что его могло взволновать это, но он отрицал такие чувства. Когда он говорил это, я внезапно вспомнил себя много лет назад, когда я только что получил свою степень, и написал в госпиталь с просьбой об докторантуре.

Вспоминается мне тот момент, когда я получил ответ: "У нас нет ничего подобного, но мы можем предложить вам работу". У меня екнуло под ложечкой на мгновение от перспективы после 31 года отказаться от щита ученичества и быть обнаженным в мире, где от меня будут ждать, чтобы я стоял на собственных ногах и выполнял реальную работу. Я заколебался, нужно ли рассказывать об этом юноше – казалось, что это так далеко от его ситуации, но воспоминание настаивало на своем, и я рассказал. Двое других членов группы рассказали о похожих событиях в их жизни, и все мы поговорили о неизбежности для человека такого рода состояния перед шагом в мир работы. Послушав это все, молодой человек смог поделиться своей тревожностью, пережил и выразил ее более подходящим образом, нежели демонстрация симптома. Он оставил группу все еще в некоторой тревоге, но уже без опасности декомпенсации.

Как назвать эти разговоры про прошлое, да еще мое прошлое, в гештальттерапии? Человеку нужны связность и значение, а не данные и не изолированные фрагменты сознавания. Ему нужно было понять что-то, что в нем происходит, это простые чувства, они не являются ни странными, не неестественными, – они составляют часть обычного человеческого опыта. Может, он не знал этого потому, что люди вокруг него были ему непонятны – такого рода знание могло придти только, если бы он видел людей целиком и в действии, – это он и увидел в нас. В более собранном состоянии он мог, наверное, обнаружить все это и в рамках более традиционной гештальтистской техники, но более собранный человек и не нуждался бы так отчаянно в этом знании!

Для людей с серьезными нарушениями может быть затруднительно принимать сознаваемое, так сказать, прямо. Чтобы быть усвоенным, оно должно приходить в человечески оформленных видах: в контексте всей жизни, – иначе сознавание невозможно увидеть. Достаточно цельный человек может принять осознанное в качестве изолированного фрагмента хотя бы на время семинара, и самостоятельно заняться приспособлением этого фрагмента к целостности своей жизни. Менее цельные люди в большей степени нуждаются в жизненном контексте, чтобы осознанный фрагмент был полезен.

Эффект самораскрытия

Самораскрытие рождает некоторые эффекты и помимо основного – передачи человеческой правды в жизненном контексте. Один из них состоит в доверии пациента – доверии не только относительно информации, но такое доверие, которое дает возможность наилучшим образом применять полученное : человек может как бы посмотреть сквозь это и найти, что ему нужно, за пределами того, что мы, как мы полагаем, даем ему. Людям обычно трудно проявлять четкость относительно того что им нужно или чего они хотят – когда терапевт осуществляет самораскрытие, пациенту не приходится высказывать, что именно ему нужно. Достаточно посмотреть сквозь то, что предлагается, и взять то, что понадобится. Я часто бывал сильно удивлен, когда позже люди говорили мне, что именно открылось им в фрагментах моего самораскрытия – это часто отличалось от того, что я намеревался им показать.

Самораскрытие может разбить барьеры и открыть общую человечность участвующих – все мы плывем на одном корабле. Однажды в группе алкоголиков я без всякого результата пытался применить мою гештальтистскую технику или что-нибудь еще. Люди смеялись надо мной или начинали разговаривать между собой. Насколько я мог видеть, мы были совершенно различны, прямо-таки противоположны во всех наших жизненных выборах. И вот в противоположности я увидел ключ. Если мы выбрали противоположные решения, то это было ответом на сходную проблему!

Я начал говорить о выборе еще в школе, между сохранением собственной индивидуальности вопреки давлению, или конформизмом. Хорошим в сопротивлении была надежда сохранить собственную личность, собственное единство, а плохим – социальные неудобства вплоть до правонарушений, приведших их в эту психушку. В конформизме хорошим было социальное принятие и вытекающие из этого блага, например моя ученая степень и то, что в отличие от них я сегодня буду ночевать дома. Дурным было то, что теряется чувство внутреннего единства. Я был готов рассказать им о цене конформизма: одиночестве, чувстве, что сам себя предал, потере внутренней части себя, преодоление которых заняло у меня многие годы. Я полагаю, что мне удалось привлечь их внимание, когда я рассказал, что такое "капитан отряда бойскаутов" – кем я был, ценой потери нескольких возможных друзей среди бунтовщиков. Так или иначе, они увидели, что наша точка сопротивления – именно в различии выбора по одному и тому же поводу, и что каждый выбор имеет свои плюсы и минусы, свои потери и свои приобретения. После этой встречи у нас возникла вполне эффективная группа, в том числе мы использовали многое из традиционной техники Гештальта.

Самораскрытие как способ жизни

Процесс самораскрытия моделирует сам себя: независимо от содержания, он показывает ценности и трудности открытой жизни в общине или обществе. Фриц Перлз был могущественным и эффективным терапевтом, но когда он выходил из комнаты, люди поворачивались друг к другу и пытались делать то же самое исходя из своих закрытых позиций. Возникала какая-то неприятная атмосфера, в которой все ждали возвращения мастера. Лучше, когда лидер, практикующий самораскрытие, выходит, остальные продолжают разговаривать: ничто не должно измениться.

Я бы не хотел оставить впечатление, что ролевое моделирование и самораскрытие предназначено для менее развитых качеств. Многим, конечно же, более всего хотелось бы услышать некий яркий анализ снов или какие-нибудь другие моменты техники. Но чаще всего приходилось слышать что-то вроде: "Да я не знаю – я просто начала себя лучше чувствовать и лучше понимать себя, когда увидела, как вы общаетесь с вещами..."

А кто, как вы думаете, получает больше всего от ролевого моделирования и самораскрытия? Правильно, терапевт. Как бы я ни любил традиционно гештальтистскую работу, меня больше затрагивает, и больше интересует человеческое во мне, – самораскрытие.

Существует ли сопротивление в гештальттерапии?

Этот последний раздел был написан как введение к предполагавшейся работе о сопротивлении в гештальттерапии. Я с большим интересом писал это введение, но мне сразу же расхотелось планировать остальную часть статьи. Введение мне по прежнему нравится, так что вот оно само по себе.

Цель этой заметки двоякая: во-первых, рассмотреть понятие сопротивления в гештальттерапии, чтобы прояснить пути более эффективного обращения с пациентами. Во-вторых, показать при этом нечто относительно природы и качества Гештальта, как я его понимаю.

Терапевтическое сопротивление – краеугольное понятие в психоанализе, и из этого развиваются его методы. Ему посвящены многие книги, любая конференция уделит ему достаточно внимания, и в повседневных разговорах оно тоже занимает свое место, обычно как объяснение неудач.

По сравнению с другими подходами в психотерапии, гештальтисты уделяют сопротивлению сравнительно мало внимания. Упоминание о нем есть в книге Перлза "Эго, Голод и Агрессия" (1947г.) и его же книге с соавторами "Гештальттерапия" (1950г.). Однако в 800-стра-ничной книге "Пособие по гештальттерапии" (Хатчер и Химельстайн, 1976г.) лишь 5-6 раз упоминается это понятие, и то в основном в главе "Гештальттерапия с точки зрения психоанализа". Если упоминание сопротивления и можно встретить в работах гештальт терапевтов, то лишь постольку, поскольку последние практикуют смесь Гештальта с психоанализом, а отчасти, может быть поскольку считают, что такое распространенное понятие должно найти свое место или может быть они знают чего-то, чего мы не знаем.

Я хочу выдвинуть предположение, что в гештальттерапии нам не нужно это понятие, оно вносило бы путаницу в наше мышление. Это не имеет отношение к применению этого понятия в любых других школах психотерапии. Понятия существуют только в контексте, и в контексте гештальттерапии нет необходимости и нет места для сопротивления, сколь бы ни было оно важным для психоанализа.

Прежде всего мы должны коснуться некоторых философских и лингвистических вопросов. В нашей жизни мы почти всегда имеем дело не с реальностью, а с ее описанием, и это в тем большей степени, чем более культурными мы становимся. Вещи, или процессы не существуют в готовой форме в природе, ожидая человека, чтобы получить свое название. Из аморфного потока физико-химических событий мы абстрагируем вещь называнием ее, причем эту объективацию, или абстракцию, мы осуществляем весьма различными путями. Часто наши способы основываются на очевидных практических соображениях. Так, в эскимосском языке есть восемь различных слов для льда, отражающих практически значимые различия: насколько быстро он замерз, насколько он толст и пр. У нас есть только одно слово, а в древне-ацтекстком языке было одно слово для льда, снега, мокрого снега и града – для жителей субтропиков вполне достаточно.

Сравнительное языкознание дает массу других примеров таких различий. Б.Л.Уорф приводит прекрасный пример: Английская фраза "Я прочищаю ружье шомполом" может быть довольно точно переведена на язык индейцев Пауни, но если эту фразу индейского языка перевести обратно, получится что-то вроде следующего: "От сырого до сухого, в отверстии движением руки". Чистить и шомпол не скажутся в индейской фразе, хотя фраза в целом – вполне точный перевод.

Мы думаем, что шомпол – это вещь, которая есть в мире, и очевидно должна появиться в любом описании фрагмента реальности, где она, эта вещь, есть. В индейском языке решающими элементами являются движение внутрь и наружу, а шомпол нечто совершенно случайное, воплощающее эти отношения, но не существующее само по себе.

Одна из любимых фраз Кожибского (Перлз часто указывал на него, как на один из источников): "Карта – это не территория". Карта, которая может быть вполне полной, точной и удовлетворительной для военного, может быть совершенно непригодной для ботаника.

Из этого следует, что в двух системах, одинаково эффективно и точно описывающих реальность, мы можем не найти тождества в отношении описания некоторого определенного элемента. Каждый элемент в своем значении зависит от системы в целом и не может быть вынут из контекста.

Значение этих философских рассуждений для нашей темы, наверное, уже понятно. Сопротивление – это не физико-химический факт, независимо существующий в реальном мире, а всего лишь элемент в определенной системе описания, в частности в психоанализе. С точки зрения другой системы описания, например Гештальта, это понятие, которое как таковое может не иметь смысла, хотя в целом система вполне пригодна для описания целостных сегментов реальности, из которых извлекается сопротивление.

Применим в действие эту предпосылку – что мы имеем дело здесь не с реальностью, а с альтернативными ее описаниями: представим себе гештальттерапевта и классического аналитика, прослушивающих фрагмент записи разговора между пациентом и третьим терапевтом, и сравнивающим сои замечания. Каждый будет описывать происходящее в своих характерных представлениях. Гештальтист будет говорить о мобилизации возбуждения и сознавания, об образовании фигур на фоне, может быть о характерном поведении пациента, подходящего к тупику. Фрейдист скоро заговорит о перенесении и сопротивлении. Можно представить себе гештальтиста, оживленно указывающего на то, как пациент мобилизует свои ресурсы для самоподдержания, в то время как Фрейдист будет слушать это нетерпеливо и говорить "может быть и так, ну и что?" и тут же перейдет к указанию на моменты перенесения или сопротивления, о чем гештальтист в свою очередь скажет "может быть, ну и что?" Каждый будет отбирать феномены, более всего соответствующие определенным понятиям, с которыми он знаком, и затруднится оценить феномены, наиболее интересные для другого.

Теперь представьте себе, что они обсуждают три коротких фрагмента, взятых из разных сеансов. А – фрагмент взаимодействия, хорошо соответствующего классическому анализу. В эпизод из гештальттерапии, С – начальные две минуты работы терапевта какого-либо третьего направления. С некоторым трудом гештальтист опишет фрагмент А без понятия сопротивления, фрейдист также с некоторым трудом опишет фрагмент В, не пользуясь гештальтистскими терминами, но это будет довольно трудно сделать.

Трудно не признать сопротивления в фрейдистском примере или мобилизации в гештальтистском, потому что эти вещи создаются действиями терапевтов. Иными словами, фрейдист с первой минуты следит и ждет перенесения и сопротивления и конечно он заметит их. Он будет избирательно на них реагировать, а пациент будет реагировать на эту избирательность и скоро начнет демонстрировать эти феномены. Точно так же гештальтист своими акцентами и своей избирательностью будет создавать определенные вещи. Здесь применимо старое наблюдение, что фрейдовские пациенты видят фрейдистские сны, а юнговские пациенты видят юнгианские сны. Взаимодействие наших предполагаемых наблюдателей будет наиболее интересным в третьем фрагменте, который не дает основания для предпочтительной трактовки.

Здесь может быть полезным дать довольно грубое различение между двумя видами сопротивления. Одно может быть названо сопротивлением терапии или терапевту. Другое – сопротивление жизни, или чувствам, или выражению импульса. Хотя они и не всегда могут быть различены с абсолютной точностью, различение может быть полезно как начальный пункт. Отсылания к первому, к сопротивлению терапии, быстро исчезают из гештальттерапии.

Для драматизации, хотя и согласившись на некоторые упрощения, противопоставим существенные различия психоанализа и гештальттерапии, описывая пять шагов терапии, как они видятся с двух позиций:

Вместе с тем, гештальтиста весьма интересует второе сопротивление в нашей дихотомии – сопротивление жизни. Здесь, однако, есть еще один элемент. Мы говорим здесь о подавлении чувств и импульсов, отход от участия в жизни, избегание контакта и опыта и т.п. Часто такого рода процессы и приводят пациента к терапевту, или по меньшей мере они скоро выявляются в воздержании от упражнения, предложенного терапевтом, нежелании говорить и пр. Когда-то Перлз говорил о процессах, в результате которых это происходит – ретрофлексии, проекции, десенсибилизации и интроекции. Я не буду здесь вдаваться в детали этих процессов, важнее, какое значение мы им приписываем. Это можно пояснить таким образом:

Если я стою на улице, а на другой стороне появляется приятель, у меня может возникнуть импульс перебежать к нему, но затем я воздерживаюсь ради своей безопасности, потому что движение на улице велико. Такое решение вряд ли можно назвать сопротивлением – это скорее просто здравый смысл. Гештальтист скажет, что в субъективной реальности пациента то, что внешнему наблюдателю кажется сопротивлением или колебанием, сделать ли определенный шаг в жизни, – это просто осторожность, такая же, как мое нежелание пересекать опасную улицу. Хотя импульс может содержать что-то привлекательное, общая оценка опасности – выше. Может быть, с некоторой точки зрения это воздержание ограничительно для пациента, может быть он и сам так думает, когда все же воздерживается. Но вместо того, чтобы называть воздержание нехорошим, сопротивлением, или даже назвать его воздержанием, а не просто осторожностью, мы готовы видеть абсолютную правоту поведения клиента при том, как он видит мир. Принятие этого взгляда изнутри и исследование его, а не маркировка его извне – вот что такое Гештальт.

Короче говоря, разница в том, что гештальтист придает мало значения тому, что другой терапевт может назвать актом сопротивления. То, что делает пациент – еще один источник энергии, который может быть использован в непрекращающемся стремлении к сознаванию, самостоятельности и интеграции. Например, диалог может выглядеть следующим образом: Терапевт: Представьте себе мать на стуле напротив вас и поговорите с ней.

Пациент: Hе хочу.

Типичные гештальтистские ответы могут быть такими:

1. Хорошо. Посадите меня на пустой стул и скажите мне, что вы не хотите выполнять это упражнение.

2. Ладно. Есть еще что-нибудь, что вы хотели бы сказать мне, что не хотите делать?

3. Хорошо! А как бы мать реагировала на это?

4. Если продолжать говорить о вашей матери, что бы вы хотели сделать прямо сейчас?

Список возможностей здесь бесконечен – гештальтисты известны своей изобретательностью, но во всех ответах может быть найдено нечто общее. Все они принимают то, что говорит пациент, как выход энергии и следуют вместе с ним каким-либо образом, не называя это плохим, обструктивным, сопротивлением, не противопоставляясь этому каким-либо образом, а просто принимая это как нечто, с чем можно работать.

Итак, отвечая на вопрос, стоящий в названии главы, можно сказать "нет". Понятие сопротивления, необходимое и полезное в психоанализе, не находит себе места в Гештальте. Конечно пациенты говорят "нет", отказываются выполнять упражнения, настаивают на поведении, кажущимся разрушительным – но ключом как раз и является слово, содержащееся в последнем утверждении. Есть только энергия и сознавание. Маркирование энергии как "хорошо" и "плохо" затрудняет сознавание ее. Не входя в детали, замечу, что называние поведения пациента хорошим может быть столь же вредным, как порицание. Выражая это радикально – если гештальттерапевт говорит о сопротивлении пациента, это больше сообщает о путанице в его теоретических взглядах, чем о пациенте!