Путь. - Зерно на мельницу

Добро пожаловать на вечерок на грудь Божьей Матери. Так приятно делить этот путь. Мы давно на нем. Мы прошли много этапов. И на всяком пути кто-то отставал, с них на этот цикл было довольно, другие ожидали нас, чтобы мы могли их догнать. Путь проходит через семь долин, семь царств, чакр, планов сознания, степеней веры. Мы часто узнаем, что были в таком-то месте, лишь когда прошли его, потому что когда мы в нем, у нас нет перспективы, чтобы знать, — ведь мы только люди. Но с продвижением по пути нужно знать все меньше и меньше. Когда вера уже крепка, то достаточно — просто быть. Это путь к простоте, спокойствию, к той радости, которая не от времени. Это путь за время, оставляющий за собой всякую модель, которая была у нас относительно того, кем мы себя считали. Сюда входит преображение нашего существа, так что наш мыслящий ум становится скорее нашим слугой, чем хозяином. Это путь, который уводит нас от первоначального отождествления с телом, через отождествление с нашей психикой, — к отождествлению с нашей душой, затем — к отождествлению с Богом и, наконец, выходу за отождествление.

Поскольку многие из нас проходили этот путь без карт, думая, что он — единственный, вследствие того особого способам которым мы шли, то случается изрядная неразбериха. Воображаешь, что достиг конца, тогда как это был только первый перевал, скрывающий более высокие горы в отдалении. Многие из нас были очарованы, потому что эти переживания на Пути были столь интенсивны, что за ними мы уже ничего не могли себе представить. Разве это не удивительный путь, если на каждом этапе невозможно представить себе следующего! Всякий пункт, до которого доходишь, настолько выше всего, что было до сих пор, что восприятие переполнено, и не видишь ничего, кроме самого этого переживания.

На нескольких первых этапах действительно думаешь, что та запланировал путь, заготовил провизию, сам вышел и сам хозяин своей тропы. И лишь после нескольких спусков и восхождений начинаешь понимать, что есть безмолвные проводники, а то, что казалось случайным и хаотичным, на самом деле отличается стройной системой. Очень трудно человеку, который всецело привязан к своему интеллекту и отождествлен с ним, вообразить, что мир мог быть задуман столь совершенно, что всякий опыт и всякое действие пребывают в законосообразной гармонии мира. Включая все парадоксы. Утверждение: «И лист не упадет без Воли Божьей» — слишком замечательно, чтобы его просто придумать. И в конечном счете мы начинаем признавать, что путь, быть может, простирается дальше, чем мы думаем.

Мы вышли из системы философского материализма, в которой мы всецело отождествлены с телом и материальным планом существования, и когда умираешь — то умираешь, так что куй железо, пока горячо. И больше — лучше, а сейчас — лучшее время, потому что неизвестно, когда упадет занавес и все это кончится. И лучше не думать об этом занавесе, так как он слишком страшен. Где-то на пути начинаешь подозревать, что это — только модель, — всего лишь еще одна модель! И что эта жизнь — лишь еще одна часть долгого-долгого пути. В учениях буддизма есть одно очень точное сравнение. Это образ большой гранитной горы по шесть миль в длину, ширину и высоту. Раз в сто лет к горе прилетает птица с шелковым шарфом в клюве и обвивает этим шарфом гору. Цикл за циклом. То почти бесконечное время, которое потребуется, чтобы обернуть шелковым шарфом гору, и есть время этой нашей работы. Цикл за циклом. Это дает иную временную перспективу, не так ли? Не все циклы на этом плане, не все — в человеческой форме. Но все эти циклы суть часть пути, который имеет направление.

Рано или поздно приходит понимание, что ничто из испытанного не является этим на самом деле. Потому что ум думает о вещах, а ты и вещь — отдельны, и тут есть тонкая завеса вроде одной триллионной доли секунды, и она существует между тобой и вещью, о которой думаешь. И когда что-то чувствуешь, или накапливаешь какой-то опыт, то есть различие между опытом (переживанием) и тем, кто его переживает, испытывает его, — и это очень тонкая пелена. Неважно, насколько она тонка, — она прочна, как сталь. Она всегда отделяет вас от происходящего. Когда же наконец отчаяние достаточно глубоко, ты капитулируешь. Плачешь внутренне или внешне: «Избавьте меня от этого! Я хочу избавиться! Я покоряюсь. Я не знаю. Я сдаюсь». В момент, когда отчаяние достаточно подлинное, пелена несколько отходит. Я не говорю о желании желания уступить. Я даже не говорю о желании уступить, (даться, я говорю о том, чтобы уступить, сдаться. Проблема в том, что большинство из нас говорят: «Я не думаю, что мои мысли мне помогут, так что откроюсь-ка я теперь для новых возможностей. Прочту-ка я книжку Рам Дасса, сяду и разберусь в ней — вынесу свое суждение». Забудьте это. Поскольку суждение и сконструировало эту игру, так что оно не переменится, а заявит: «Все, что не соответствует тому, чем я это считал, я отвергну». У каждого из нас для этого есть свои категории: либо это сверхъестественно, либо «оккультно», «запредельно», — или называй как хочешь. Обычный способ куда-то это засунуть, чтобы не нарушало привычную картину. Вот в чем функция суждения — чтобы картина не нарушалась.

Когда же, — как нам предлагает Третий Патриарх, — отложишь в сторону мнения и суждения, потому что видишь, что они просто глубже закапывают тебя в твою яму, тогда-то и отказываешься от своего знания. Сейчас это поистине нелегко, ведь вся культура основана на поклонении золотому тельцу рационального уды, а иные уровни знания, — вроде того, что мы зовем интуицией, — стали в нашей культуре просто пустыми словами. Это что-то сентиментальное, это неверно, нелогично, неполитично, неясно. Нельзя сидеть в Ученом Собрании и заявить: «Интуиция мне подсказывает, что...». Вы скажете: «Исходя из индуктивного рассуждения, я строю гипотезу, что мы сумеем опровергнуть ошибочную гипотезу...». Это то же самое, но вы убеждены, что делаете это аналитично и логично. Некоторые из нас, я уверен, признают эту игру. Когда Эйнштейн заявила «К своему пониманию фундаментальных законов вселенной я пришел не рациональным умом», — многие из его коллег сочли его довольно эксцентричным, потому что рациональный ум — это верховный жрец в обществе. Поймите же, что это только одна малюсенькая система, и что есть метасистемы и, метаметасистемы, в которых можно переступить порог лишь тогда, когда выйдешь за пределы логического аналитического ума.

Помню, когда я был социологом, я занимался тем, что поддавалось изучению. То, что поддавалось изучению, не имело никакого отношения к тому, что происходило со мной, но зато оно поддавалось изучению. Пример — пьяный, который ищет свои часы под уличным фонарем. Кто-то приходит к нему на помощь, но под фонарем нет никаких часов, и тот наконец спрашивает: «Да где же вы их точно потеряли?» — А первый отвечает: «Я их потерял вон там, в той темной аллее, но тут света больше». Вот мы и пользуемся светом аналитического разума, стараясь найти то, что было потеряно в темной аллее.

Ведь давным-давно вы были очарованы своей хватательной функцией — тем фактом, что большой и указательный пальцы могут делать это, а у других — не могут. Это уже было замечательно, вы обрели столько силы. Но это было ничто по сравнению с предвидением, памятью и всем тем, что вы могли сделать при помощи коры головного мозга. И думать — это еще далеко не все. Она даже отправила людей на Луну! Разве это не дакаеднее слово? Конечно же, нет. Интересно, что людей живьем зажаривали за утверждение, что антропоморфическая точка зрения на мир — не окончательна. Все мы вновь и вновь «велись» на приятии точки зрения, что физическая вселенная — это центр всего, тогда как фактически оказывается, что физическая вселенная просто иная. И вовсе не обязательно самая интересная. Не угрожает ли это нашему это? И в тот момент, когда деть хоть немножко такого понимания, ты или выбит из своего рационального ума каким-то непонятным тебе способом, или в жизни твоей произошло какое-то травмирующее переживание, которое тебя из него вытряхнуло. Или ты просто прожил так долго, что отчаялся когда-либо добиться этого тем путем, на который полагался. Каково бы ни было происхождение этого понимания, на мгновение ощущаешь наличие возможностей иного рода в связи с тем, кто ты есть и к чему все это. Это похоже на сцену, изображенную на плафоне Сикстинской Капеллы, где руки Божья и человеческая вот-вот соприкоснутся. Как раз в тот момент, когда отчаяние больше всего, тут и приходит милость, и воспринимаешь знание, интуицию или воспоминание того, что на самом деле все совсем не так, как ты думал. Если это происходит слишком резко, ты решаешь, что сошёл с ума. И находятся люда, которые охотно помогают тебе поверить в это, и упрятать тебя в соответствующее место. Потому что еще в охотничьих племенах мистиков считали безумцами, они являлись неудобством, — ведь племя должно было быть подвижным, а людей старых и ненормальных нужно было куда-то девать. Но могут быть и другие обстоятельства. Если ты в момент видения находишься в определенном состоянии, если ты относишься к этому спокойно, или же ты с кем-то еще, кто знает, или если ты разумом знал, но не верил, — а все это дела кармические, — если у тебя была какая-то структура или опорная система, ты скажешь: «Если даже все другое думают, что я разумен, — я не безумен». Это как в то время, когда меня выкинули из Гарварда. Была пресс-конференция, и все репортеры и фотографы брали у меня интервью, так как я был первым профессором, которого впервые за очень долгий период времени выгнали из Гарварда. Все они смотрели на меня как на боксера, который только что проиграл большой бой. Вот я — хороший парень, который сделал карьеру и достиг наконец Гарварда, а теперь явно гибну. Такое знаменитое учебное заведение гонит его с позором. У них на лицах было такое выражение, какое бывает, когда ты рядом с проигравшим. А вот я, раз в несколько дней принимающий кислоту со своим партнером Тимоти, и друзья мои идут в эти сферы все дальше и дальше — сфера за сферой, — и я смотрю на репортеров и фотографов как на «этих бедняг». И я огляделся и увидел, что все верят в данной ситуации только в одну реальность, все, кроме меня, и как психолог-клиницист я вспомнил, что это и есть определение безумия. Один во мне говорит: «Парень, ты что, рехнулся?» А другой ответил: «Иди, иди — ты прав!».

И тогда, когда обращаешься ввысь, и тогда, когда обращаешься вовнутрь, — начинается обратный путь. Путь шел от единого в невероятную безумную множественность этой высокотехничной материалистической структуры. И вот когда отчаяние достигло предела, тут и происходит поворот, и начинаешь возвращаться к Единому. И тот, кто есть ты, начинает меняться. Потому что до сих пор ты поклонялся своим индивидуальным отличиям: «Я красивее, я моложе, я находчивее», или же «я хотел бы быть», т.е. всецело занят был обретением какого-то индивидуального отличия, которое ты мог бы подчеркнуть, потому что там-то и была награда. Ты цеплял на себя серебряные цехины с золотыми украшениями, и это делало тебя особенным, а все говорили: «О, ты особенный». Но когда ты огляделся и обрел чувство иной реальности, сознавания и присутствия, тогда какое-то место в тебе начинает неизбежно и безвозвратно тебя притягивать, как мотылька — пламя. Долго-долго, быть может, много жизней ты порхаешь вблизи и опаляешь себе крылышки. Так вот — опаляются ли твои крылья, очищает ли тебя огонь или испепеляет, зависит от того — кем ты себя считаешь, потому что огонь может сжечь лишь твой груз привязанностей. Огонь тебя не сжигает, — ты, воистину, и есть огонь.

Путь. - Зерно на мельницу - Рам Дасс