Глава 17. - Жизнь в сновидении - Флоринда Доннер

Нагваль Исидоро Балтасар мерил шагами комнату совсем не так, как он делал это обычно, расхаживая по своей прямоугольной студии. Раньше его шаги действовали на меня успокаивающе. Теперь, на­против, они беспокоили меня, и в этом чувствовалась ка­кая-то угроза. Мне пришел в голову образ тигра, рыщущего в зарослях, — не того, который готов внезапно броситься на свою жертву, а такого, который чувствует какую-то опас­ность.

Я отвлеклась от своей рукописи и уже хотела спросить, что произошло, когда он сказал:

— Мы едем в Мексику.

Он это произнес так, что я рассмеялась. Мрачность и серьезность его тона спровоцировали мой шутливый вопрос:

— Ты на мне женишься там?

Зло взглянув на меня, он резко остановился и рявкнул: — Это не шутка. Это серьезно. — Затем вдруг улыбнулся и покачал головой. — Что это я? — произнес он, сделав за­бавный беспомощный жест. — Рассердился на тебя, как будто у меня есть на это время. Позор! Нагваль Хуан Матус предупреждал, что мы связаны до конца.

Он крепко обнял меня, как будто я долго отсутствовала и только что вернулась.

— Не очень-то мне хочется ехать с тобой в Мексику.

— Отставить разговоры. Больше нет времени. — Он сказал это, как военный, отдающий приказы. А мне было весело и нельзя было удержаться, чтобы не съязвить:

— Яволь, майн группенфюрер!

Он расслабился и рассмеялся.

Мы ехали по Аризоне, и на меня вдруг нахлынуло странное новое чувство, какого я еще никогда не испыты­вала: в нем была абсолютная уверенность. Физически я ощутила такой утробный холод, от которого тело покры­лось гусиной кожей. Что-то было не так.

— У меня был приступ интуиции. Что-то плохо! — ска­зала я, повышая голос против собственного желания.

Исидоро Балтасар кивнул и сказал сухим тоном:

— Маги уходят.

— Когда? — невольно вскрикнула я.

— Может, завтра или послезавтра. Или через месяц. Но уход неминуем.

С облегчением вздохнув, я откинулась на спинку сиденья и сознательно расслабилась.

— Они говорят, что собираются уходить, еще с того дня, как я их встретила, а уже больше трех лет прошло, — пробормотала я про себя, но лучше от этого мне не стало.

Исидоро Балтасар повернулся и посмотрел на меня. На лице была маска полного презрения. Было видно, что он пытается скрыть свое недовольство. Улыбнувшись, он хлоп­нул меня по колену и тихо сказал:

— В мире магов мы не можем привязываться к фак­там. Если маги говорят что-то так долго, что это начинает раздражать, — значит, они готовят тебя к этому. Не смешивай их магические пути со своими дурацкими путями. — И тут же осадил меня своими строгим взглядом неулыбающихся глаз.

Я молча кивнула. Его слова не рассердили меня. Я бы­ла слишком напугана и сидела тихо.

Дорога отняла немного времени, а может быть, мне так показалось. Мы по очереди спали и вели машину и к полуд­ню следующего дня были у дома ведьм. Как только затих мотор, мы оба выпрыгнули из машины и, хлопнув дверьми, побежали в дом.

— В чем дело? — спросил смотритель. Он стоял у парадной двери, явно озадаченный нашим внезапным и шумным прибытием. — Вы что, воюете или гоняетесь друг за другом? — Он посмотрел сначала на Исидоро Балтасара, потом на меня. — Ого, как разогнались!

— Когда? Когда вы уходите? — Повторяла я ме­ханически, не в состоянии больше сдерживать свои рас­тущие беспокойство и страх.

Смеясь, смотритель ободряюще похлопал меня по спине, и произнес: — Я никуда не собираюсь. От меня так просто не отделаешься. — Его слова прозвучали достаточно искренне, но не рассеяли мою тревогу.

Я изучающе смотрела в его лицо, в глаза, пытаясь определить, не обманывает ли он, но видела в них только доброту и искренность. Осознав, что Исидоро Балтасар ушел, я снова напряглась. Он исчез бесшумно и быстро, словно тень.

Почувствовав мое волнение, смотритель указал на дом. Оттуда послышался протестующий голос Исидоро Балтаса­ра, а потом его смех.

— Все здесь? — спросила я, обходя смотрителя.

— Они дома, но туда тебе нельзя. Тебя не ждали и попросили меня поговорить с тобой. — Он широко раскинул руки, преграждая мне путь и не слыша моих возражений, потом взял меня за руку и увел от двери. — Пойдем во двор и соберем немного листьев, — предложил он, — сожжем их, а пепел оставим водяным феям. Может, они превратят его в золото.

Собирая листья в кучи, мы не разговаривали, и физическая работа, скрежет грабель по земле успокоили ме­ня.

Мы долго собирали и сжигали листья. Неожиданно я почувствовала, что во дворе появился кто-то еще. Я оберну­лась и увидела Флоринду. Сидя на скамейке под деревом сапоге в белых брюках и в белом жакете, она была похожа на привидение. Ее лицо затеняла широкополая соломенная шляпа, а в руке был кружевной веер. Она казалась незем­ным существом и выглядела такой отчужденной, что я просто застыла на месте, абсолютно завороженная. Я сдела­ла к ней несколько шагов, но она никак не прореагировала на мое присутствие, и я остановилась. Не страх быть отвер­женной, а скорее какое-то неписаное, но подсознательно признаваемое правило удерживало меня от того, чтобы привлечь ее внимание.

Когда к ней присоединился смотритель, я взяла грабли, прислоненные к дереву, и медленно приблизилась. Рассеян­но улыбаясь, смотритель взглянул на меня, поглощенный речью Флоринды. Они говорили на незнакомом мне языке, но я слушала как зачарованная. Не знаю почему — то ли из-за языка, то ли из-за привязанности к старику, — но ее хрипловатый голос звучал ласково, необычно и особенно нежно.

Внезапно она поднялась со скамейки и зигзагами, словно в ней развернулась какая-то скрытая пружина, пошла через расчищенный двор, задерживаясь на мгно­венье, словно колибри, у каждого дерева, прикасаясь то там, то тут к листу или цветку.

Я подняла руку, чтобы привлечь ее внимание, но меня отвлекла ярко-голубая бабочка, отбрасывавшая в воздухе голубые тени. Она подлетела ко мне и опустилась на руку. Широкие трепещущие крылья раскрылись, и их густая тень упала мне на пальцы. Она потерла лапками головку, и, несколько раз сложив и расправив крылышки, снова взлетела, оставив на моем среднем пальце кольцо в форме треугольной бабочки.

В уверенности, что это оптический обман, я несколько раз тряхнула кистью. — Фокус, да? — спросила я смотрителя срывающимся голосом. — Оптический обман?

Смотритель покачал головой, и его лицо сморщила са­мая лучезарная из всех улыбок. — Красивое кольцо, — про­молвил он, беря меня за руку. — Великолепный подарок.

— Подарок, — повторила я. На мгновенье меня озарила догадка, которая быстро исчезла, оставив меня в полнейшей растерянности. — Кто надел мне кольцо? — спросила я, рассматривая эту драгоценную вещь. Усики и продолговатое тельце, разделяющее треугольник, были вы­полнены из филигранного белого золота и усеяны крохот­ными бриллиантами.

— Ты не замечала его раньше? — спросил смотритель.

— Раньше? — переспросила я, сбитая с толку. — Когда раньше?

— С тех пор, как его подарила тебе Флоринда.

— Но когда? Я не помню, чтобы Флоринда подарила мне это кольцо. Почему же я его не замечала?

Смотритель пожал плечами, не в состоянии объяснить мою забывчивость, и отметил, что оно мне как раз впору. Казалось, он хотел сказать что-то еще, но передумал и пред­ложил вернуться к сбору листьев.

— Не могу, — сказала я. — Мне нужно поговорить с Флориндой.

— Нужно? — Он задумался, как будто услышал что-то нелепое или необдуманное, но не стал меня разубеждать и показал на тропинку, ведущую к холмам. — Она пошла прогуляться.

— Я ее догоню. — Вдалеке виднелась белая фигура, мелькающая среди высокого чапарраля.

— Она далеко, — предупредил смотритель.

— Ничего. — И я побежала за Флориндой, перейдя на шаг, когда увидела ее. У нее была превосходная походка: она шла энергично, по-спортивному, не на­прягаясь и не сутулясь. Услышав мои шаги, она резко остановилась, обернулась и протянула руки, приветст­вуя меня.

— Здравствуй, дорогая! — сказала она, пристально пос­мотрев на меня. Ее хрипловатый голос был воздушным, чистым и очень ласковым.

Горя нетерпением узнать о кольце, я толком с ней даже не поздоровалась. Запинаясь, я спросила, не она ли дала кольцо. — Оно теперь мое?

— Да, — ответила она. — Теперь твое. — В ее тоне было что-то такое... какая-то уверенность, которая одновременно возбуждала и ужасала меня. Но мне и в голову не пришло отказаться от этого, несомненно, дорогого подарка.

— Кольцо имеет волшебную силу? — спросила я, под­няв руку на свет, чтобы каждый камешек заискрился ослепительным сиянием.

— Нет, — засмеялась она. — Оно не имеет никакой силы вообще. Хотя это и особенное кольцо. Не из-за своей ценности и не потому, что принадлежало мне. Просто сде­лавший его человек был необыкновенным нагвалем.

— Он был ювелир? — поинтересовалась я. — Это тот же, чьи странного вида поделки стоят у смотрителя?

— Тот же, — ответила она. — Хотя он и не был ювелиром. Как не был и скульптором. Он смеялся даже при мысли, что его могут посчитать художником. Но увидев его работы, любой сразу понимал, что только художник спосо­бен делать такие вещи, какие делал он.

Флоринда отошла от меня на несколько шагов и вгля­делась в холмы, как бы в поиске воспоминаний. Потом она снова повернулась ко мне и едва слышным шепотом сказа­ла:

— Что бы этот нагваль ни делал, будь то кольцо, кирпичная стена, плитка для пола, таинственные изобре­тения или обыкновенная картонная коробка, — эта вещь неизменно становилась изысканной, не только с точки зрения превосходного исполнения, но и потому, что в ней была какая-то недосказанность.

— Если такой необыкновенный человек сделал это кольцо, тогда оно должно обладать какой-то силой, — на­стаивала я на своем.

— Само по себе кольцо не имеет силы, независимо от того, кто его сделал, — уверяла меня Флоринда. — Сила была в его создании. Нагваль, сделавший это кольцо, на­столько слился с тем, что маги называют намерением, что смог создать эту прекрасную вещь, не будучи ювелиром. Это кольцо стало актом чистого намерения.

Боясь показаться глупой, я не осмелилась признать, что не имею ни малейшего представления, что она подра­зумевала под намерением. Поэтому я спросила, что побудило ее сделать мне такой чудесный подарок. — Не думаю, что я его заслужила, — заключила я.

— Ты будешь использовать кольцо, чтобы нацеливать себя на намерение, — сказала она. Едва заметная улыбка пробежала по ее лицу, когда она добавила: — Ты ведь, ко­нечно, уже знаешь о нацеливании на намерение.

— Не знаю я ничего подобного, — пробормотала я и призналась, что действительно ничего не знаю о намерении.

— Ты можешь и не знать, что означает это слово, — небрежно сказала она, — но интуитивно чувствуешь как высвобождать эту силу. — Она ближе наклонила ко мне голову и прошептала, что я всегда использовала намерение, чтобы вернуться от сновидения к действительности и чтобы вызывать сновидения-наяву. Она с надеждой посмотрела на меня, безусловно ожидая, что я сделаю напрашивающиеся выводы. Заметив непонимание на моем лице, она добавила: — И поделки в комнате смотрителя, и это кольцо были сделаны в сновидении.

— Все равно не понимаю, — жалобно вздохнула я.

— Эти поделки пугают тебя, — сказала она спокойно. — А кольцо тебе нравится. Поскольку и то, и другое — сновидение, они могут меняться местами...

— Не пугай меня, Флоринда. Что ты имеешь в виду?

— Это, дорогая, мир сновидений. Мы учим тебя, как самой вызывать их. — Ее темные сияющие глаза быстро посмотрели в мои, потом она добавила: — В данный момент все маги из окружения нагваля Мариано Аурелиано помо­гают тебе войти в этот мир и оставаться там сейчас.

— Это другой мир? Или это я другая?

— Ты та же, но в другом мире. — Она помолчала не­много и предположила, что у меня больше энергии, чем раньше. — Эта энергия из твоих хранилищ и данная тебе в долг каждым из нас.

Аналогия была ясна. Но я никак не могла понять, что она подразумевала под другим миром.

— Оглянись вокруг! — воскликнула она, широко раз­ведя руки. — Ведь это не мир повседневной жизни. — Она долгое время молчала, потом тихим и почти нежным ше­потом добавила: — Может ли бабочка превратиться в коль­цо в мире повседневных забот? В мире, который был надеж­но и строго построен на тех ролях, которые отведены каждому из нас?

Я не ответила и посмотрела по сторонам — на деревья, кустарники, далекие горы. Что она имела в виду под другим миром — все еще не доходило до меня. Наконец мне пришло в голову, что различие должно быть чисто субъ­ективным.

— Да нет же, — настаивала Флоринда, прочитав мои мысли. — Это сновидение мага. Ты попала в него, потому что у тебя есть энергия.

Она беспомощно посмотрела на меня и сказала: — На самом деле нет способа научить женщин сновидеть. Можно лишь поддержать их, помогая осознавать бесконечный потенциал, заложенный в устройстве их организма.

— Поскольку сновидение для женщины является воп­росом обладания собственной энергией, главное — убедить ее, что необходимо преобразовать свою глубокую социализацию, чтобы получать эту энергию. Использо­вание этой энергии является автоматическим; женщины начинают сновидеть сновидения магов, как только получа­ют эту энергию.

Доверительно делясь своим опытом, она говорила, что серьезной трудностью в сновидениях магов является то, что женщинам нужно иметь мужество начинать все сначала. Большинство женщин — Флоринда и себя причисляла к ним — предпочитают свои безопасные кандалы давлению нового.

— Сновидение только для мужественных женщин, — шепнула она мне на ухо. А потом громко рассмеялась и сказала: — Или же для тех, у кого нет другого выбора, потому что они в невыносимых условиях, — а к таким, даже не подозревая об этом, относится большинство.

Ее хриплый смех произвел на меня странное впечат­ление. Я внезапно будто проснулась после долгого сна и вспомнила что-то очень важное, о чем забыла на время сна.

— Исидоро Балтасар сказал о вашем неминуемом ухо­де. Когда вы уходите?

— Я пока никуда не ухожу. — Ее голос был тверд, но в нем слышалась глубокая печаль. — Твой учитель сновидений и я остаемся. Остальные уходят.

Я не совсем поняла, что она имеет в виду, но скрыла свое замешательство шуткой: — Мой учитель сновидений Зулейка за три года не сказала мне ни слова. Она даже ни разу не говорила со мной. Только ты и Эсперанса на самом деле руководили мной и учили меня.

Смех Флоринды зазвучал так весело, что от души отлегло, хотя я и чувствовала себя озадаченной.

— Объясни, Флоринда, когда ты подарила мне это кольцо? Как получилось, что, собирая листья со смотрите­лем, я получила его?

Флоринда с видимым удовольствием сообщила, что са­мым простым объяснением будет, что сбор листьев является одним из способов попасть в сновидение мага, если доста­точно энергии, чтобы переступить этот порог. Она взяла ме­ня за руку и добавила:

— Я дала тебе кольцо, когда ты переступала этот порог; поэтому твой разум не запомнил этого. А когда ты уже попала в сновидение, ты обнаружила на пальце кольцо.

Я с любопытством взглянула на нее. Что-то неуловимое было в ее словах, что-то смутное и неопределенное.

— Пойдем домой, — предложила она, — и переступи порог снова. Может, теперь ты почувствуешь этот момент.

Мы медленно возвращались, приближаясь к дому с тыльной стороны. Я шла на несколько шагов впереди Флоринды, чтобы быть абсолютно во всем уверенной, и всматривалась в деревья, крышу, стены, стараясь заметить перемену или еще что-нибудь, что дало бы мне ключ к это­му переходу.

Но я ничего не заметила. Смотрителя уже не было. Я обернулась к Флоринде, чтобы сказать, что полностью пропустила переход, но и ее нигде не было. Она ушла и оставила меня совсем одну.

Я вошла в дом. Как обычно, он был пуст. Чувство одиночества уже не пугало меня, уже не вызывало ощу­щения, что меня все бросили. Не задумываясь, я пошла на кухню и съела оставленные в корзинке тамалес с курицей, а потом легла в гамак, чтобы привести свои мысли в поря­док.

Проснувшись, я обнаружила, что лежу на койке в ма­ленькой темной комнате. Беспомощно оглянувшись в поисках какого-нибудь намека на то, что происходит, я бы­стро села, когда увидела большие шевелящиеся тени, притаившиеся у двери. Горя нетерпением узнать, открыта ли дверь, в комнате ли эти тени, я пошарила рукой под кроватью, ища ночной горшок, — почему-то я знала, что он там, — и запустила им в эти тени. Горшок громко за­гремел за дверью.

Тени исчезли. Подумав, что все это мне почудилось, я вышла из комнаты и нерешительно посмотрела на высокую мескитовую изгородь вокруг дворика. И тут я быстро сооб­разила, что нахожусь за маленьким домом. Все это пронес­лось в моей голове, пока я искала горшок, докатившийся до самой изгороди. Наклонившись за ним, я увидела, как сквозь изгородь протискивается койот. Инстинктивно я швырнула в него горшок, но он ударился о камень. Не обра­щая внимания на громкий стук и на мое присутствие, кой­от пересекал двор. Он несколько раз нахально поворачивал голову, поглядывая на меня. Его мех блестел, словно сереб­ро, а пышный хвост волочился по камням наподобие вол­шебного веера. Каждый камень, который он задевал, оживал. Камни вскакивали, у них светились глаза и без­звучно шевелились губы.

Я завизжала; ужасающе быстро камни двинулись ко мне.

Я мгновенно поняла, что сплю. — Это один из моих обычных кошмаров, — пробормотала я про себя. — С мон­страми, страхом и тому подобным.

Убежденная, что осознание этого само по себе нейт­рализует воздействие кошмара, я готова была сдаться и пережить весь его ужас. Тут я услышала, как кто-то сказал: — Попробуй путь сновидения.

Я обернулась. Под рамадой стояла Эсперанса, возясь с огнем на поднятой платформе, сделанной из тростника и обмазанной толстым слоем глины. Она казалась незнако­мой и далекой в бросающем отблески живом свете пламени, как будто ее отделяло от меня расстояние, ничего общего не имеющее с пространством.

— Не бойся, — приказала она. Затем чуть слышно про­бормотала: — Мы все видим сны друг друга, но сейчас ты не сновидишь. — Должно быть мое лицо выражало сом­нение. — Поверь мне, ты не сновидишь, — заверила она меня.

Я чуть-чуть приблизилась к ней. Не только ее голос показался незнакомым, она сама была какой-то другой. С того места, где я стояла раньше, она казалась Эсперансой, но чем-то была похожа на Зулейку. Я подошла к ней совсем близко. Это была Зулейка! Молодая, сильная и очень красивая. Ей не могло быть больше сорока. Овальное лицо обрамляли кудрявые, начинающие седеть черные волосы. Гладкое и бледное лицо освещалось влажными, широко поставленными черными глазами. Ее взгляд был обращен в себя, загадочный и ясный. Тонкая верхняя губа свиде­тельствовала о строгости, а нижняя, полная и чувственная, выдавала доброту, почти страстность.

Околдованная переменой в ней, я уставилась на нее, как зачарованная. Точно, сновижу, подумала я.

Ее чистый смех заставил меня осознать, что она прочла мои мысли. Она взяла меня за руку и сказала ласково: — Ты не сновидишь, моя дорогая. Это действительно я, твой учитель сновидений. Я Зулейка. Эсперанса — это мое второе я. Маги называют это телом сновидения.

Сердце так прыгнуло, что в груди стало больно. От вол­нения и восхищения я чуть не задохнулась. Я безуспешно попыталась освободить свою руку: она держала ее слишком крепко. Я сильно зажмурилась. Больше всего мне хотелось, чтобы, когда я их открою, ее здесь не оказалось. Но она, конечно, осталась на месте, с лучезарной улыбкой на губах. Я снова закрыла глаза, потом попрыгала и топнула в неистовстве ногой. Свободной рукой я несколько раз ударила себя по щеке, пока та не покраснела от боли. Все напрасно: я не просыпалась. Сколько бы я ни закрывала глаза, она была тут.

— Довольно, по-моему, — засмеялась она, и я попросила ее стукнуть меня.

Она с готовностью сделала это, два раза сильно ударив меня по предплечьям длинной твердой тростью.

— Бесполезно, дорогая, — проговорила она медленно, словно устав, и, глубоко вздохнув, отпустила мою руку. По­том снова заговорила: — Это не сон. И я Зулейка. Когда я сновижу, то я Эсперанса или еще кто-нибудь. Но сейчас я не собираюсь этим заниматься.

Мне хотелось хоть что-то сказать, но я не могла. Язык присох к нёбу, и я смогла только взвизгнуть по-собачьи, стараясь расслабиться, и дышала, как меня учили на за­нятиях по йоге.

Она тихонько засмеялась, скорее всего, над моими усилиями. Смех прозвучал утешительно и успокоил меня: в нем было так много тепла, такого полного доверия, что тело моментально расслабилось.

— Ты — сталкер, — продолжала она, — и поэтому принадлежишь Флоринде. — В голосе ее не было ни утвер­ждения, ни отрицания. — Но ты еще и сомнамбула и по природе своей — сновидящая. Благодаря этим способностям ты принадлежишь и мне.

С одной стороны, я хотела громко рассмеяться и ска­зать ей, что она сходит с ума. С другой же - я полностью была с ней согласна.

— И каким же именем теперь тебя называть? решительно спросила я.

— Каким именем? — переспросила она, смотря на ме­ня, как будто это было само собой разумеющимся. — Я Зу­лейка. Что это, по-твоему? Игра? Мы здесь не в игры игра­ем.

Опешив, я пробормотала про себя: —Я и не думаю, что это игра.

— Когда я сновижу, я — Эсперанса, — продолжала она довольно резко. Лицо ее было одновременно суровым и просветленным, безжалостно открытым. — Если не сновижу, — я Зулейка. Но кем бы я ни была — Зулейкой, Эсперансой или кем-то еще, — тебя это не должно волно­вать. Я остаюсь твоим учителем сновидения.

Я могла только по-идиотски кивнуть. Даже если бы мне и нужно было что-то сказать, я бы не смогла. От страха меня прошиб холодный липкий пот. В животе у меня бурлило и мочевой пузырь готов был вот-вот лопнуть. Я хотела в туалет, освободиться от всего этого.

Терпеть не было больше сил. Или я опозорюсь на этом месте, или добегу до туалета во дворе. У меня хватило духу, чтобы сделать последнее.

Зулейка засмеялась, как девчонка; пока я бежала, я все слышала ее смех.

Когда я вернулась во двор, она усадила меня рядом с собой на ближнюю скамейку. Я по инерции подчинилась ей и нетерпеливо села, нервно сплетя руки на сомкнутых ко­ленях.

Ее глаза явно светились суровостью и добротой. В голо­ве мелькнуло, как будто я уже это знала, что ее безжалост­ность была ничем иным, как внутренней дисциплиной. Твердое самообладание пронизывало все ее существо трога­тельной недосказанностью и таинственностью. Это была таинственность чего-то загадочного, непознанного. Именно поэтому куда бы она ни шла, я всюду следовала за ней, как щенок.

— У тебя было сегодня два перехода, — объяснила Зу­лейка. — Первый — из обычного состояния бодрствования в сновидение-наяву, а второй — назад. Первый был плав­ным и незаметным, а второй — похож на кошмар. Так бывает обычно. Каждый из нас переживает эти переходы подобным образом.

Я попыталась выдавить из себя улыбку. — Но я так и не знаю, как это случилось. Я не осознала ни одного. Со мной просто что-то происходило и я вдруг попадала в сновидение, не зная, как это случалось.

Ее глаза загорелись. — Обычно это делается так: видят сон, заснув в гамаке или еще в чем-нибудь, висящем на балке крыши или под деревом. В подвешенном состоянии мы не касаемся земли. Земля препятствует нам, помни это. В таком подвешенном состоянии новичок в сновидении мо­жет осознать, как энергия переходит из состояния бодрст­вования в сон и из сновидения-во-сне в сновидение-наяву.

Как тебе уже говорила Флоринда, все связано с энергией. В момент ее появления ты и переходишь.

Теперь проблема будет заключаться в том, сможешь ли ты накопить достаточно энергии, потому что маги не смогут больше давать ее тебе. — Зулейка нарочито высоко подняла брови и добавила. — Посмотрим. Я постараюсь напомнить это тебе, когда мы окажемся в одном сновидении. — За­метив тревогу на моем лице, она рассмеялась с детской не­посредственностью.

— Как мы попадаем к друг другу в сновидение? — поинтересовалась я, глядя в ее удивительные глаза. Они были темные и сияющие, с льющимися из зрачков пото­ками света.

Вместо ответа Зулейка подбросила в огонь несколько веток. Угли вспыхнули, рассыпались, и свет стал ярче. Мгновенье она стояла неподвижно, уставясь в огонь, словно вбирая в себя его свет. Потом резко повернулась и, мельком взглянув на меня, присела, обхватив ноги сильными мус­кулистыми руками. Глядя в темноту и прислушиваясь к треску огня, она покачивалась из стороны в сторону.

— Как мы попадаем к друг другу в сновидение? — пов­торила я.

Зулейка перестала раскачиваться. Она покачала голо­вой, подняла глаза, вздрогнув, как будто очнулась.

— Сейчас я не могу тебе этого объяснить, — заявила она. — Сновидение непостижимо. Нужно это прочувство­вать, а не обсуждать. Как и в повседневной жизни: прежде чем что-то объяснять и анализировать, нужно это испытать. — Она говорила медленно и осторожно, подчеркивая, как это важно. — К тому же, иногда объяснения преждевремен­ны. Сейчас как раз такой случай.

Настанет время, когда тебе все это будет ясно, — пообе­щала Зулейка, увидев мое разочарование.

Быстрым легким движением она поднялась на ноги и продолжала смотреть в огонь, ее глаза как будто насы­щались огнем. Ее тень от огня на стене и потолке рамады выросла до огромных размеров. Едва кивнув, она поверну­лась и, плавно взмахнув своей длинной юбкой, исчезла внутри дома.

Мои ноги словно вросли в землю, и я не могла шевель­нуться. Я едва дышала, а стук ее сандалий все удалялся. — Не оставляй меня здесь! — завопила я в панике. — Мне нужно кое-что узнать.

Зулейка мгновенно появилась в дверях. — Что тебе нужно узнать? — спросила она отчужденным, почти рассе­янным тоном.

— Прости, — пролепетала я, глядя в ее сияющие глаза и изучая ее, почти загипнотизированная. — Я не хотела кричать, но испугалась, что ты ушла в одну из комнат, — извиняющимся тоном добавила я и посмотрела на нее умо­ляюще, в надежде, что она мне хоть что-нибудь объяснит.

Она не ответила и снова спросила, что мне нужно уз­нать.

— Поговоришь со мной, когда снова встретимся? — выпалила я первое, что пришло мне в голову, опасаясь, что она уйдет, если я замолчу.

— Когда мы снова встретимся, это будет не тот мир, каким он был раньше. Кто знает, что мы там будем делать?

Я настаивала: — Но совсем недавно ты сама сказала, что ты мой учитель сновидения. Не оставляй меня в темно­те. Объясни. Я больше не могу выносить это мученье. Я разбита.

— Да, ты, конечно, разбита, — признала она небрежно — Но только потому, что ты не позволяешь себе идти ста­рым путем. Ты хорошая сновидящая. Мозги сомнамбулы имеют внушительный потенциал. То есть... если воспита­ешь характер.

Я едва расслышала, что она сказала. Я пыталась соб­раться с мыслями, но не могла. Образы событий, вспомина­емых смутно, последовательно пронеслись в моей голове с невероятной скоростью. Их порядок и природа не повино­вались моей воле. Эти образы превращались в ощущения, которые, несмотря на свою точность, не могли быть опреде­лены ни словами, ни мыслями.

На лице Зулейки появилась широкая улыбка: она, очевидно, знала, что я испытываю.

— Из-за этого мы все помогали нагвалю Мариано Аурелиано втолкнуть тебя во второе внимание, — произнес­ла она медленно и спокойно. — В нем мы находим плав­ность и непрерывность, как и в повседневной жизни. В обоих случаях практическая сторона преобладает. Мы дей­ствуем плодотворно и там, и здесь. Но единственное, чего мы не можем сделать во втором внимании, — так это раз­ложить то, что мы испытываем, на составные части, чтобы разобраться в этом, чувствовать себя безопасно, понимать это.

Пока она говорила, я думала про себя: — Теряет время, рассказывая мне все это. Она что, не понимает, что я слишком глупа для ее разъяснений? — Но она продолжала говорить, широко улыбаясь, вероятно, сознавая, что для ме­ня признание своей глупости, означает то, что я каким-то образом изменилась; иначе я никогда не признала бы та­кую точку зрения, даже для себя лично.

— Во втором внимании, — продолжала она, — или, как я предпочитаю называть его, — в сновидении-наяву — нужно верить, что сновидение — это такая же реальность, как повседневный мир. Другими словами, нужно призна­вать это безоговорочно. Для магов устремления в этом мире или в другом управляются безупречными законами, а за этими безупречными законами лежит молчаливое признание. И молчаливое признание не является принятием. Молчаливое признание включает в себя некий активный элемент: оно включает в себя действие. — Ее го­лос звучал очень мягко, а когда она остановилась, в глазах был какой-то лихорадочный блеск. — В тот момент, когда начинаешь cнoвuдemь-нaяву, открывается мир увлекатель­ных неизведанных возможностей. Мир, в котором самые смелые представления становятся реальностью. В котором ждешь неожиданного. Это время, когда начинается насто­ящее приключение человека. Мир становится миром неог­раниченных возможностей и чудес.

Зулейка долго молчала; казалось, она раздумывает, что бы еще сказать. — С помощью нагваля Мариано Аурелиано ты видела однажды даже сияние сурэма, — на­чала она, и ее тихий задумчивый голос стал еще тише. — Магические создания, которые существуют лишь в индейских легендах. Сурэм — это существа, которых маги могут видеть только во время сновидения-наяву на самом глубоком уровне. Это существа из другого мира; они светят­ся, как фосфоресцирующие земные существа.

Она пожелала мне спокойной ночи, повернулась и исчезла в доме. Секунду я стояла онемев, потом стремитель­но бросилась за ней. Едва достигнув порога, я услышала за спиной голос Флоринды:

— Не догоняй ee!

Присутствие Флоринды оказалось настолько не­ожиданным, что мне пришлось прислониться к стене и подождать, пока сердце не станет биться нормально. — Со­ставь мне компанию, — сказала Флоринда. Она сидела на скамейке, подбрасывая ветки в огонь. Неуловимый свет в ее глазах, призрачная белизна ее волос скорее вспоминались, чем виделись. Я растянулась на скамейке рядом с ней и, как будто это было чем-то совершенно есте­ственным, положила голову ей на колени.

— Никогда не догоняй Зулейку или кого-либо из нас в подобных случаях, — сказала Флоринда, расчесывая мои волосы пальцами. — Как ты знаешь теперь, Зулейка не та, кем кажется. Она всегда больше, нечто большее. Никогда не пытайся определить ее, потому что когда ты думаешь, что все возможности исчерпаны, она поставит тебя в тупик, оказавшись еще больше, чем ты могла представить себе в самых необузданных фантазиях.

— Я знаю, — вздохнула я удовлетворенно. Я почувст­вовала, как уходит напряжение. Я чувствовала, как оно покидает мое тело. — Зулейка — это некий сурэм с гор Бакатете, — сказала я в абсолютной уверенности. — Я всег­да знала об этих созданиях. — Видя удивление на лице Флоринды, я продолжала отважно. — Зулейка — не земное существо. Она — создание. Она сама — магия.

— Нет, — категорически возразила мне Флоринда. — Зулейка — земное существо. А вот Эсперанса нет. — Улыб­нувшись мне, она добавила: — Это должно быть достойной загадкой для тебя.

— Кажется, я поняла, — пробормотала я,—ноя такая невосприимчивая и не могу сформулировать, что я поняла.

— У тебя хорошо получается, — тихо усмехнулась она. — Будучи такой невосприимчивой, какой ты бываешь обычно, тебе нужно подождать, пока ты действительно, на самом деле, на 100 процентов проснешься, чтобы понять. Весь фокус в том, чтобы остаться в повышенном осознании. Когда мы в повышенном осознании, нет ничего невозмож­ного для понимания. — Чувствуя, что я готова прервать ее, она закрыла мне рот рукой и добавила: — Не думай сейчас об этом. Всегда помни, что ты обладаешь силой воз­действия, даже в состоянии повышенного осознания, а твое мышление несовершенно.

Я услышала, что кто-то движется в тени за кустами. — Кто там? — спросила я, привстав. Я оглянулась, но нико­го не увидела. Женский смех эхом отозвался во дворе. — Ты их не видишь, — сонно сказала Флоринда. — А почему они от меня прячутся?

Флоринда улыбнулась: — Они не прячутся от тебя. Просто ты не можешь видеть их без помощи нагваля Мариано Аурелиано.

Я не знала, что ответить на это. На каком-то уровне это было абсолютно понятно, но я покачала головой.

— Ты можешь помочь мне увидеть их?

Флоринда кивнула. — Но твои глаза устали; они ус­тали от того, что слишком много видят. Тебе нужно пос­пать.

Я специально широко открыла глаза, боясь пропустить того, кто выйдет из кустов в момент, когда ослабнет мое внимание. Я пристально глядела на листья и тени, уже не отличая их друг от друга, пока не заснула крепко, без сновидений.