ПОСЛЕСЛОВИЕ - Психология творческих способностей - Боголенская Д.Б.

В качестве послесловия мы хотели бы привести рассказ Паустовского. Это не научное исследование, а лишь проявление присущей художнику наблюдательности. Может быть, он поможет читателю понять и прочувствовать природу того феномена, раскрытию которого посвящена эта книга.

Итак... (далее дается конспективное изложение текста).

«Как-то я лежал на пляже в бухте около мыса Карадаг и, закрыв глаза, прислушивался к морскому шуму. Он состоял из равномерного чередования звуков. Сначала был слышен набегающий гул. Потом наступало короткое затишье, когда волна останавливалась у края намытой гальки. И наконец, волна с шорохом уходила обратно.

Невдалеке от меня сидела на пляже незнакомая девочка лет пятнадцати, должно быть школьница, и учила вслух стихи Пушкина. Девочка часто замолкала и смотрела на море, прищурив светлые глаза. Но море было пустынно, и девочка, вздохнув, снова начинала читать скороговоркой стихи Пушкина:

Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи; Старца великого тень чую смущенной душой.

Я долго слушал ее бормотанье, потом сказал:

—  Вы неправильно читаете эти стихи.

Девочка подползла на коленях поближе ко мне и, упираясь ладонями в горячий песок, спросила:

—  Почему?

—  Потому что это гекзаметр, — ответил я, — древний эллинский размер. Он придуман Гомером. Стихи, написанные гекзаметром, нужно читать не так.

— А как?

—  Сейчас я вам объясню, — ответил я и понял, что объяснить гекзаметр не так уж просто. — Дайте мне немного подумать.

Я начал вслух повторять тот же пушкинский гекзаметр, что читала девочка. Шумели равномерные волны — с моря катилась мертвая зыбь, — и первая строка стихов неожиданно слилась с размером волны.

Пока я говорил: «Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи», — волна успела набежать на берег, остановиться и отдохнуть. И вторая пушкинская строка: «Старца великого тень чую смущенной душой» — с такой же легкостью вошла в размер второй волны.

По законам гекзаметра в середине строки надо делать небольшую паузу — «цезуру» — и только после этого произносить конец строки.

Я снова повторил первую строку. Пока я говорил, волна набежала на берег. После этих слов я остановился, выдерживая цезуру, и волна тоже остановилась, докатившись до небольшого вала из гравия. Когда же я произносил конец строки, то мой голос слился с шорохом уходящей волны, не опередив его и не отстав ни на мгновенье

Я сел на песке, пораженный тем, что мне сейчас открылось в шуме волн. Надо было проверить эту удивительную, как мне казалось, случайность на более сложном гекзаметре. Я вспомнил стихи Мея о златокудром Фебе и прочел их, дождавшись начала волны:

Феб утомленный закинул (пауза-цезура) Свой щит златокованый за море...

Одна волна ушла, и тут же подошла вторая:

Иразлилася на мраморе (пауза-цезура) Вешним румянцем заря...

Снова гекзаметр повторил размеры волны. Я еще ничего не понимал. Было ясно одно: протяженность звучания волны совпадает с протяженностью строчки гекзаметра. Я угадывал в этом какую-то тайну, хотя и уверял себя, что это не больше чем совпадение ритма волны и стихов. Так возникла «тайна гекзаметра». Она появилась в бухте и там же начала сгущаться, — именно с той минуты, когда девочка вышла из воды и я объяснил ей, как надо читать гекзаметр.

—  В общем, я понимаю, — ответила она неуверенно. — Но я только не понимаю, почему среди строки надо останавливаться и делать эту... Ну, как это вы говорили...

—  Цезуру, — подсказал я.

— Вот эту самую цезуру. Зачем она нужна? Без нее получается даже лучше Вы прочтите, пожалуйста, про себя. И сами увидите.

Я прочел про себя гекзаметр о божественной эллинской речи. Девочка была как будто права. Но я не хотел сдаваться и ответил:

— В гекзаметре очень длинная строка. Чтобы ее облегчить, нужно сделать остановку. Только сейчас вы это вряд ли поймете.

Она улыбнулась и ничего не ответила. В ее улыбке я заметил оттенок некоторого превосходства надо мной. Девочка была в том возрасте, когда интересно ставить взрослых в тупик и спорить с ними из-за каждого пустяка.

Через несколько дней я встретил девочку на дороге к могиле поэта Волошина. Она осторожно вела под руку седую женщину в черных очках.

У меня началась бессонница. Первое время она даже мне нравилась. Нравилась тем, что, лежа в темноте, я мог следить за всеми переменами ночи. В одну из таких ночей я вспомнил о слепой женщине — ее так бережно вела под руку девочка Лиля. Потом я стал перебирать стихи о бессоннице. Я вспомнил пушкинскую «жизни мышью беготню» и стихи Мандельштама:

Бессонница. Гомер. Тугие паруса.

Я список кораблей прочел до середины:

Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,

Что над Элладою когда-то поднялся...

...Гомер.. Вспышка зарницы ворвалась во тьму. Слепая женщина... Гомер был слеп! Жизнь существовала для него лишь во множестве звуков. Гомер создал гекзаметр.

И вдруг мне стало ясно, что слепой Гомер, сидя у моря, слагал стихи, подчиняя их размеренному шуму прибоя. Самым веским доказательством, что это было так, служила цезура посередине строки. Она была ненужна, Гомер ввел ее, точно следуя той остановке, какую волна делает на половине своего наката.

Гомер взял гекзаметр-^ моря. Он воспел осаду Трои и поход Одиссея торжественным напевом невидимых ему морских пространств. Голос моря вошел в поэзию плавными подъемами и падениями, — голос того моря, что гнало, шумя и сверкая, веселые волны к ногам слепого рапсода.

Нашел ли я разгадку гекзаметра? Не знаю. Я хотел рассказать кому-нибудь о своем открытии, но никого вокруг не было, кто бы мог заинтересоваться этим. Кому какое дело до Гомера!

Мне хотелось убедить кого-нибудь, что рождение гомеровского гекзаметра — только частный случай в ряду еще не осознанных возможностей нашего творческого начала, что живая мысль рождается на столкновении вещей, не имеющих на первый взгляд ничего общего между собой. Что общего между шумом волн и стихами? А их столкновение вызвало к жизни величавый стихотворный размер.

...Эго было через три года после того, что описано выше. Наш пароход оставил по левому борту бетонные форты и пожелтевшие, как паленая бумага, дома Галлиполи и вышел из Дарданелл в Эгейское море. К вечеру на море опустился штиль, и началось медленное шествие по горизонту древних островов: Имроса, Те-недоса, Лесбоса, Милоса. Острова проходили подобно морским валам. Каждый остров вырисовывался на угасающем небе отлогим подъемом, вершиной и таким же отлогим падением. Это напомнило титанический текзаметр, что лег на море сплошной строфой — от Эллады до побережья Малой Азии».

Философ Гегель рассматривал познание как движение мысли от единичного через особенное ко всеобщему. Науковед Поппер описывает развитие научного знания от решения частной проблемы к выявлению закономерностей, т.е. законов, к теории, их доказывающей уже на уровне всеобщего. Наконец, в художественной литературе находит отражение осмысление действительности на уровне обыденного сознания. Во всех этих разных областях прослеживается одна закономерность. Она нашла свое отражение и в нашем понимании природы творческих способностей. Движение мысли, которое мы могли проследить у наших испытуемых с высоким уровнем ИА, не является «лабораторным продуктом». Движение от частного видения явления через особенное ко всеобщему — закон познания, который может быть редуцирован у многих людей, но не отменен. В определенном смысле он даже лежит на поверхности, поскольку отражен в художественном образе.

Хочется надеяться, что данная книга поможет каждому не заблокировать проявление этой способности, которая дана ему как родовая сущность.