МЭГ - Работа с образами и символами в психологическом консультированиии - Стюарт В.

Французская связь

“Я Мэг, я пришла на консультирование к Вильяму, когда мне исполнилось 27 лет и я была аспиранткой второго курса сестринского отделения. Жизнь в течение некоторого времени была трудной, и я чувствовала, что если я должна когда-нибудь стать счастливой, мне придется взять под контроль свою жизнь, не позволяя происходить тому, что случалось до сих пор. Я хорошо знала французский и литературу, отчасти потому что мой отец — француз и в детстве я много раз проводила каникулы во Франции вместе с бабушкой и дедушкой. Наш дом был двуязычным, так что французский стал естественным выбором, далеким от сестринского дела. Моя работа переводчика через какое-то время потеряла свою привлекательность, я хотела заниматься с людьми — обычный банальный комментарий, который слышишь от многих медсестер, но это единственный способ, которым я могу выразить свое состояние. Когда я прозанималась этим примерно год, у меня появились серьезные сомнения. Я ненавидела рутину и настойчивое требование процедур, хотя бы они и были существенными. Так что консультирование с Вильямом я начала прямо со своих сомнений, чтобы увидеть, поймет ли он меня.

Я решила, что единственный способ, каким я могу справиться с этим — подойти к делу логично и заниматься как бы разными нитями отдельно, а не в каком-либо хронологическом порядке, хотя многие нити, понятно, связаны.

У меня два брата: Андре, на два года старше меня, и Чарльз, на четыре года моложе: а также сестра Карина, которая моложе на два года. Мы не были очень близки, никто из нас, и я об  этом очень сожалею. Я знала, что затаила обиду против моей матери. Она очень доминантная, ставящая себя в центр и собственническая женщина по отношению ко всем нам, но почему-то в особенности ко мне. В то же время я боялась противостоять ей: я совсем не была уверена, что могу справиться с обострением отношений. Я также боялась, что, если открою секрет, будут сказаны вещи, о которых я потом пожалею. Я особенно сердилась на свою мать, потому что она не позволила мне увидеть мою английскую бабушку (мать руководит частной больницей), когда та умирала. У меня не было возможности проститься, и мне не разрешали проявлять мое горе. Мать не хотела этого. Мы с Вильямом метались вокруг идеи, чтобы я написала матери письмо, но не отправляла его. Я считала эту мысль очень хорошей, однако хотела намного больше исследовать свои чувства, прежде чем смогу предать свои мысли бумаге.

Разговаривая с Вильямом, я поняла, что мать предъявляла ко мне очень тяжелые требования. Она употребляла фразы типа: “Если бы ты действительно любила меня...” или “Другие дочери не обращаются со своими матерями, как ты”. Я чувствовала, что она меня душит. Мои чувства были так сильны, что меня часто беспокоили дурные сны, в которых, например, я шла вверх по лестнице с ножом в руке, чтобы убить ее. На самом деле я боялась, что в когда-нибудь действительно могу это сделать. Подобная мысль пугала меня.  Я не знала, что делать. Вильям обсудил со мной способ ответа, называемый “компьютерной моделью”. Я попробовала его и обнаружила, что могу лучше справляться со своими чувствами. Я думаю, мать ревнует меня, хотя не могу придумать, с чего бы.

Мы с Вильямом говорили о сновидениях, которые беспокоили меня. Один такой повторяющийся сон начался давно, в детстве. Мне снилось, что я могу заставить свою мать вспыхнуть пламенем. Это действительно показывает глубину моих чувств и продолжительность времени, которое я так чувствую.

Вильям предложил, чтобы я выразила эти чувства к своим родителям в воображаемой картине. Мне не пришлось “думать”; прямо перед моими глазами, как наяву, появилась высокая безобразная кирпичная стена, выше меня и шире. Я испытывала сильную грусть, глядя на нее, и думала о том, как можно изменить ситуацию. Я хотела сломать стену, но не была уверена, что у меня есть силы. Вильям посоветовал мне воздержаться от насилия, так как стена, возможно, в свое время изменится.

Сеансы продолжались, а я смогла больше рассказывать о моем отце. Это очень холодный человек, подолгу отсутствующий из-за своей работы инженера-консультанта на континенте. Ни он, ни моя мать внешне не были нежны к нам, детям. Забавно, как некоторые вещи “неожиданно возникают”, когда я обращаюсь с Вильямом. Я говорила о том, что ревнива (полагаю, совсем как мать), когда в моем мозгу всплыло воспоминание. Мне было около девяти лет, я подслушивала разговор моих родителей и услышала, как мать говорит: “Чарльз мой любимец”. Это оставило у меня ощущение, что меня не хотят и не любят. Долгое время после этого я обращала свою ревность на Чарльза. Это может казаться глупым, но я стремилась к тому, чтобы мой отец обнимал меня.

Я так и не получила от консультирования никакого “ответа” по поводу моих родителей, но у меня просто появилась способность выражать мои чувства, кажется, каким-то образом дала мне больше силы и понимания. Я перестала так сильно реагировать на свою мать и узнала, что могу найти какие-то подходы к моему отцу без того, чтобы он отвергал их.

Я поняла: если я должна куда-нибудь добраться, мне придется быть честной и открытой в консультировании. Мои запутанные чувства надо было раздразнить. Прошло не слишком много времени (думаю, это произошло на втором сеансе) прежде чем я открыла, что недавно сделала аборт. Знаю, я сообщила об этом холодно и бесстрастно. Я не возражала против того, чтобы говорить о фактах, но не была готова “чувствовать”. Я происхожу из семьи, где о “чувствах” никогда не говорят. Делать это было бы признаком слабости. Так что я не могла рассказать моим родителям об аборте, также я не могла рассказать им, что опять сблизилась с Джимом. Произошла бы ужасная сцена с моей матерью,  если бы я все рассказала. Не могу объяснить освобождение, которое пришло, когда я смогла просто говорить, не чувствуя необходимости оправдываться или объясняться. Я ненавидела обман и думала о том, сколько времени пройдет прежде чем мне придется “признаться”. Еще одно: после аборта я не была на исповеди.

Сначала я думала, что разговор об аборте будет легким, но он таким не был. Я не понимала, как много боли связано с этим событием, которое произошло примерно за четыре месяца до того, как я пришла на консультирование. Я действительно не могла говорить об аборте, не рассказав о Джиме. У нас были довольно бурные отношения в течение примерно десяти лет. Казалось: когда мы порознь, мы не можем жить друг без друга. Однако когда мы были вместе, то дрались, как два кота. Я не говорила Джиму о беременности, также я не говорила ему, что намерена сделать аборт. Когда я обо всем рассказала, он был очень расстроен и опечален. Джим чувствовал, что я лишила его чего-то. Однако он не проявлял большого беспокойства и обо мне, и о моих чувствах.

Я сказала, что мои отношения с Джимом были бурными, временами они становились также неистовыми. Пока я не начала видеться с Вильямом, я всегда обвиняла Джима. Теперь я поняла: во мне было многое, что, должно быть, раздражало Джима. Проводя время с Вильямом, я смогла обсуждать то, что было для меня важным. Одно из таких обсуждений было вызвано сновидением. Мы с Джимом отдыхали вместе с супружеской парой на берегу реки. Джим пытался убедить меня забраться в ярко раскрашенный плавучий дом. Все стало темным и предвещающим дурное. Я убежала, за мной гнался Джим, он размахивал ножом. Я чувствовала, что этот сон выражает мои чувства по поводу моих отношений с Джимом, а также то, что в этих отношениях нечто заставляет меня бояться. Этот сон вызвал воспоминание, о котором я, как мне казалось, перестала думать. Когда я еще была беременна, мы с Джимом спорили. Джим положил свои руки мне на горло довольно сильно, как будто он собирался задушить меня. Тогда я испугалась, потому что почувствовала себя в контакте с его яростной стороной, которую я только смутно осознавала.

Я сказала, что невозможно рассказать матери об аборте. Это отчасти потому, что она не любит Джима, и возникло бы слишком много проблем. Так что я сохраняла спокойствие и обманывала ее. Как-то я спросила Вильяма, может ли он встретиться со мной и Джимом вместе, но Джим не согласился. “Это твоя проблема”, — сказал он. Я очень рассердилась и обиделась: я чувствовала, что это наша проблема. Вильям бросил мне вызов, спросив меня, чего я хочу от отношений с Джимом. Не думая, я сказала: “Любовника, друга, отца, психотерапевта”. Последнее полностью удивило меня. На самом деле Джим был совсем не таким. Я могла бы видеть в Джиме своего отца, в котором искала осторожности и ответственности.

Вильям бросил мне вызов по поводу “ответственности”, сославшись на что-то, сказанное мною несколькими сеансами раньше, когда я возлагала вину на Джима. Я знала, что мои мысли запутаны, и этот вызов помог мне привести их в порядок. Я чувствовала, что в действительности не могу винить Джима; я думала, что секс безопасен, а он не таким не оказался, поэтому мне следовало взять часть ответственности и на себя.

Я сочла, что Вильям довольно часто бросает мне вызов; временами мне это не нравилось! Я рассказывала о выходных, проведенных с Джимом, когда Вильям заметил: “Звучит так, как будто вы много придирались к нему”. Хотя мне это и не понравилось, но его слова попали в точку. Я не только придираюсь (совсем как моя мать), я знаю, что купаюсь в жалости к самой себе.

Когда я встречалась с Вильямом, я порвала с Джимом и почувствовала себя спокойнее и смогла быть сама собой, но как раз перед тем, как я это сделала, мы с Вильямом беседовали о моей зависимости от Джима. Я зависима от него, хотя в то же время знаю, что он тянет меня вниз. Некоторое время я была  обеспокоена тем, сколько Джим пьет, и его настроения были действительно непредсказуемыми. Мне показалось  довольно легким работать с образами и, изображая чувство, что он имеет власть надо мной, я нарисовала черную спокойную реку, которая угрожала поглотить меня в водовороте. Один из моих друзей-мужчин бросил мне веревку и вытащил меня. Когда я стояла на берегу, то почувствовала, что с меня свалилась большая тяжесть. В то время я не была уверена, будет ли мое решение окончательно разорвать с Джимом достаточно сильным, чтобы довести меня до конца. Может быть, наша потребность друг в друге была слишком велика. Хотя я и порвала с ним, но все еще чувствовала себя неловко, встречаясь с другими мужчинами. Я полагаю, что не знала, чего хочу.

Через несколько недель после разрыва я случайно встретила Джима и была охвачена ревностью, узнав, что он встречается с другой женщиной. Я могла бы убить его и себя. Что бы я сделала, если бы у меня не было Вильяма? Именно тогда я поняла, что не могу позволить Джиму уйти. Поэтому я нарушила обещание, данное самой себе и снова вступила с ним в близкие отношения. Затем я подумала, что беременна. Это было то, чего я хотела, но могла ли я взять на себя ответственность? Вильям помог мне привести мои чувства в порядок, и это обнаружило некоторые из нерешенных вопросов по поводу аборта, вопросов, которые, как я думала, были в прошлом. Одна из проблем, о которых мы говорили, заключалась в моей потребности бунта (я была вполне бунтовщицей) и в ответственность за то, чтобы иметь ребенка. Из этой дискуссии возник полускрытый факт, что я в детстве несла слишком много ответственности, которую возлагала на меня мать, уходившая на работу. Я была “маленькой мамой” и отчаянно искала одобрения у своего отца, но он, конечно, мог относиться ко мне только как к дочери и даже тогда в нем было не много признательности. В каком-то смысле я боюсь брать на себя ответственность. Это одна из первых тем, относящихся к моей работе медсестры.

Я не была беременна. Какая-то моя сторона почувствовала облегчение, какая-то — разочарование. Я смогла признаться Вильяму, что главная причина моего разочарования в том, что я потеряю власть над Джимом. Это было ужасное признание, и я чувствовала себя очень плохо, но само признание помогло. Хуже всего было то, что девушка Андре была беременна. Они рассказали об этом моим родителям, которые приняли это известие очень хорошо. Как я ревновала! Я чувствовала себя узурпированной. Именно мне хотелось произвести на свет первого внука, или я так думала. Как мне хотелось, чтобы я могла разобраться в своих чувствах к Джиму. Он пагубная привычка. Вильям, должно быть, интересовался, делаем ли мы с ним успехи. Множество раз я возвращалась к одной и той же старой теме. Моя мысль заключалась в том, что я хочу приобрести специальность и уехать работать медсестрой в Австралию. Вильям заметил, что это место кажется ему значимым. Да, дальше от Джима я не могла находиться.

Прошли века, прежде чем я смогла рассказать Вильяму о еще одной нити моих проблем. Когда мне было двадцать четыре года, я встречалась с мужчиной, который повез меня покататься на машине. Это превратилось в самый ужасный кошмар. Все началось вполне невинно: поездка за город, затем несколько часов через какой-то лес. Именно тогда я начала тревожиться. Он был очень спокойным, а на самом деле угрюмым. Мы где-то остановились, в нескольких милях от какой-либо другой колеи. “Поцелуй меня на ночь, дорогая”, — сказал он. В действительности я не хотела целоваться, но думала, что попытаюсь задобрить его. Когда он начал избивать меня, меня стал душить страх. Я чувствовала запах спиртного, превратившего этого человека, о котором я думала, что он мне нравится, в животное. Он был маленький, но очень сильный, и он изнасиловал меня несколько раз так безжалостно, что мои анус и влагалище болели не одну неделю. Превозмогая боль и страх, я выкрикивала ему непристойности. Казалось, это продолжается столетия. И я ничего не предприняла по этому поводу. Конечно, я никогда не могла рассказать матери. У меня никогда не было позитивного образа собственного тела. Я не любила себя с головы до пят. Изнасилование и аборт добавили нелюбви к самой себе”.

Вильям: Как бы вы представили себе эти чувства по поводу изнасилования?

Мэг: Я вижу их как железную изгородь с толстыми прутьями, отбрасывающими тени, и я заключена в них. Я не уверена, огорожена ли я этой “изгородью”.

Вильям: Ограда и защита:* [[[[* По-английски — fence и defence. - Прим. переводчика.] похожие слова, не так ли?

Мэг: Вы имеете в виду бессознательный каламбур? Защита, да, это было бы правильно.

Вильям: Странно, как работает бессознательное. Что вы делаете с оградой?

Мэг: Я кладу на нее руку и иду вокруг. Забавно, это не полный круг.

Вильям: Как можно трансформировать ограду и во что?

Мэг: Она превратилась в замок, где-то в отдалении. Он выглядит немножко отталкивающим.

Вильям: Мэг, что вы хотите сделать с замком?

Мэг: Я хочу исследовать его, хотя чувствую некоторое опасение. Теперь я иду по подъемному мосту и исследую комнаты. Они все пустые. Я вижу деревья, здесь ощущается прохлада.

Вильям: Я думаю, волнующе было бы найти сокровище.

Мэг: Я нашла маленькую, теплую, хорошо освещенную комнату, одинокую, как будто она была создана как раз для меня. Я покидаю замок, чувствуя себя счастливее.

“Через некоторое время после изнасилования я решила пройти психотерапию из-за агорафобии. Я упомянула изнасилование в бланке личных подробностей, но его так и не исследовали. Так что я думала, это неважно. Наверное в этом состояла одна из причин, почему мне потребовалось такое долгое время, чтобы раскрыть все Вильяму. Облегчение, которое я почувствовала, когда он принял мой рассказ серьезно, было невероятным. Я могла видеть, что он задет моей историей. Вместе мы исследовали этот случай, мои чувства тогда и позже. Я, колеблясь, выдвинула идею, что каким-то образом несу ответственность за то, что его завлекла. Вильям не согласился со мной. Его точка зрения заключалась в том, что мужчина должен нести полную ответственность за то, что сделал. Слышать, как говорит он это таким непреклонным тоном, было огромным облегчением и побудило меня исследовать мои чувства никчемности и нечистоты. Изнасилование оказало воздействие на мои занятия любовью; были ситуации с Джимом, когда я просто не могла достаточно расслабиться, чтобы быть свободной. Джим не мог понять моих чувств, так что я оставила попытки объяснить их.

Одна из связей, которые установили мы с Вильямом была следующей: чувство, что я грязная и никчемная после изнасилования, те же, что я испытывала после аборта. Когда я рассказала Вильяму об изнасиловании, увидела и услышала его реакцию, меня охватило огромное чувство печали, и я начала рыдать. Я плакала раньше с Вильямом, но не так. Я знала, что добралась до самых глубин моей боли по поводу не только изнасилования, но и очень многих вещей. Я помню, как Вильям протянул руки, и я оказалась окруженной такой ничего не требующей любовью, какой я никогда раньше не испытывала.* [[[[* Некоторые консультанты решительно избегали бы физического контакта степени, чтобы держать клиента, тогда как другие, особенно те, кто работает холистически, принимают это как часть процесса исцеления. Но контакт должен быть уместным и происходить в интересах клиента, а не консультанта. Физический контакт — это не то, что предпринимается легко или без разрешения клиента. К любому прикосновению следует относиться так же внимательно, как к словам, которые мы употребляем. Некоторые клиенты принимают прикосновение, другие отказываются от него, и это их выбор.]

Когда боль частично прошла, мы говорили. Вильям побудил меня использовать образы, что я уже делала раньше”.

Вильям: Пусть ваше воображение унесет вас на морской берег. Конец лета, прилив отошел, есть чудесная полоса чистого песка.

Мэг: Прохладный песок утешает. Я могу оставаться здесь всегда.

Вильям: В отдалении — мужчина, он приближается. Это не тот мужчина, кого вы знаете, однако вы чувствуете, что знали его всю жизнь. Расскажите мне о нем.

Мэг: Есть нечто, привлекающее меня к нему, какая-то выразительность, что-то в манере, как он ходит. Он подходит ближе, и кажется, что его глаза смотрят прямо сквозь меня, но я не боюсь.

Вильям: Я хочу, чтобы вы представили себе, что он кладет руки вам на голову, и когда он сделает это, вы почувствуете: вся грязь, какая в вас есть, стекает у ваших ног, и на ее месте, в каждой части вашего тела, наступает прекрасный покой, а вся обида и боль уйдут.

Мэг: Впервые за все годы я чувствую себя целостной.

“Последняя нить моей проблемы — страх выйти, мои приступы паники. В уме я связывала их с изнасилованием, но в реальности это началось раньше. Вильям побудил меня вернуться в детство, когда мне было примерно семь лет, во Францию. Родители ушли, оставив меня с друзьями. Я помню панику, когда не смогла найти родителей. Этот ужас был связан с чувством, которое у меня возникало, когда мой отец уезжал в командировки. Он никогда не готовил меня к своему отсутствию. Я просыпалась утром, чтобы обнаружить: он уехал, и я паниковала, думая, что умер он.

Мои приступы паники не дают мне ездить, например, в метро, и я ненавижу лифты и автобусы. Умом я понимала: это выглядит глупо, но манера, в которой Вильям слушал и развивал разные темы, заставила меня почувствовать, что говорить об этом абсолютно нормально. Я только туманно сознавала это, но на протяжении исследования стало ясно, что я боялась заболеть в метро или автобусе, потому что тогда я потеряла бы контроль, а это было для меня важно.

Одним из возникших обстоятельств стало то, что я более склонна к этим приступам паники, когда устаю. Вильям ввел меня в релаксацию. У меня была одна из его записей, чтобы помочь мне не слишком подвергаться стрессу. Эту запись я стала использовать регулярно. Мы посмотрели на то, что могло вызывать приступы паники, возникло несколько разных моментов.

Одним из них было воспоминание: когда мне было года два, я потерялась на рыбном рынке во Франции. Довольно страшно даже вспоминать об этом. Второе обстоятельство заключалось в том, что я часто чувствовала: как будто кто-то позади меня удерживает меня от того, чтобы например, ездить в метро. В моем воображении я изобразила это  как нечто черное и бесформенное, с большим количеством страха, связанным с ним. Хотя первоначально я и не получила никакого реального понимания именно этого обстоятельства, когда возник третий момент, я его получила.

Вместе с Вильямом мы отработали ряд ситуаций в которых,  я могла почувствовать панику. Некоторые из них заняли бы много времени, с некоторыми, как я думала, я могла бы справиться. Я хотела съездить к другу на Чок Фарм, а это означало, что мне придется выбирать между автобусом и метро. Я подумала, что поездка в автобусе будет менее ужасной, чем в метро. Так что с помощью Вильяма я начала путешествие в образах. Еще до того, как я села в автобус, у меня вспотели ладони,  а сердце заколотилось.

Я стояла на улице, контролировала свое дыхание и расслабилась достаточно, чтобы сесть в автобус. Тогда я почувствовала, что сзади нечто черное и бесформенное, ждущее, чтобы поглотить меня. Мой ужас почти заставил меня вскочить и покинуть комнату, но Вильям побудил меня “остаться с этим” и предложил, подумать о ком-нибудь, кто мог бы находиться рядом со мной, чтобы поддержать меня. Я захотела, чтобы это была моя бабушка, и она держала меня за левую руку. Каким-то образом я нашла в себе силы обернуться и посмотреть, что это было. Могу ли я протянуть руку и коснуться его? Это было так ужасно: я почувствовала, что у меня нет сил протянуть руку, хотя я знала, что могла бы, если бы действительно хотела. Был ли это мужчина или женщина? Инстинктивно я знала: это мужчина. Где-то в середине у него было пространство, которого я могла коснуться. Могла ли я подружиться с ним? Могла, но не хотела. Не могла я и дать ему имя. Почему он там находился? Ответ, который пришел, звучал глупо и призрачно: чтобы научить меня быть сильной и тому, как умереть. Могла ли я находиться в том пространстве? Это потребовало всего моего мужества и решительности. Вильям предложил, чтобы я держалась  за бабушку. Я знала, это поможет, но чувствовала: это нечто, что я должна  сделать самостоятельно. Я позволила себе расслабиться, привести себя в порядок, и постепенно “оно” изменилось, чтобы стать двумя руками, — большими, сильными, грубыми, гладящими мои волосы. Я почувствовала страх и поинтересовалась вслух, есть ли что-то ужасное, чего я не могу вспомнить. Человек был отчасти моим отцом и кем-то еще, кого я не знала. Затем он начал меняться и превратился в воспоминание о человеке, который подарил мне красные воздушные шарики на французском рынке. Потом я попала в комнату (мне было около пяти лет) с человеком, которого звали, я думаю, Филипп. Я никогда не “вспоминала” этот случай, поэтому не была уверена, реален он или нет, но он ощущался как значимый. Это было более длинное путешествие, чем поездка на Чок Фарм, но каким-то образом значительная часть страха замкнутых пространств ушла, хотя мне все еще приходится усердно работать над ним время от времени. Теперь у меня есть несколько приемов и стратегий, чтобы помогать себе самой в трудные времена”.

Комментарий

Консультирование Мэг проходило в течение двадцати трех сеансов, растянувшихся почти на год, и я чувствовал, что мы делаем вместе очень полезную работу. Одной из сильных сторон Мэг была ее склонность к работе с образами. Она очень хорошо научилась, вступать в контакт со своими чувствами. Как мыслителю ей было удобнее “выталкивать” чувства в голову и говорить о них, чем действительно “чувствовать” или исследовать их. Когда мы представляем себе что-то достаточно долго и достаточно сильно, оно начинает приобретать форму в нашем поведении, и это применимо в равной степени к позитивным и негативным образам.

Когда Мэг впервые рассказывала свою историю об аборте, она делала это с явной мерой бесстрастности, которая, конечно, была ее способом справиться с ситуацией. Я чувствовал, что не было бы мудро пытаться слишком быстро толкать ее в собственные чувства. Когда Мэг оказалась принятой, она почувствовала себя в большей безопасности и смогла исследовать свои чувства. Другой особенностью истории Мэг был недостаток чувства — она описала его как “холодность” — со стороны ее родителей и их неспособность открыто выражать свою привязанность. Помня все это и работая интуитивно, я решил осторожно подходить к делу.

Ее нынешняя проблема (неудовлетворенность работой медсестры) была достаточно реальной. Это не было ложью, и с этим надо было обращаться сочувственно. Однако всегда следует помнить, что явная проблема редко бывает единственной, что, конечно, ясно раскрывает натуру Мэг. Отношения с родителями, особенно с матерью, вызвали ее глубокое беспокойство. Мэг иллюстрирует дилемму, в которой находятся многие из нас: потребность в привязанности наших родителей (или других значимых людей) сочетается с обидой, так часто сопровождающей эти отношения. Мать Мэг была доминантной и собственнической; Мэг отчаянно хотела независимости (она говорила, что бунтовщица), и, однако, эта независимость могла бы отрезать ее от получения когда-либо той привязанности, о которой она просила. Реальность подсказала Мэг: очень маловероятно, что ее родители переменятся сейчас, однако существовала другая сторона, которая держалась за эту надежду.

Людям, над которыми доминируют собственнические родители, обычно не хватает навыков уверенности в себе. Это можно понять: развитие таких навыков активно подавлялось, потому что они угрожали бы основе власти. Чтобы помочь Мэг справиться с моделью “обвинителя”, выбранной ее матерью, я ввел в действие “компьютерную” модель Вирджинии Сатир. Обвинитель — это человек, который делает заявления вроде: “Почему ты никогда не думаешь о том, чего я мог бы хотеть?” Кажется, это была модель матери Мэг, которая обычно ставила Мэг в модель задабривающего — что угодно ради мира, даже за счет чувств. Один из способов справиться с обвинителем состоит в том, чтобы принять компьютерную модель.

Компьютер не имеет чувств и не реагирует на эмоциональной основе — М-р Спок “Star Trek” — вот классический компьютер. Все, направляемое в компьютер, фильтруется через безличный экран, который отклоняет чувства другого человека. Компьютеры очень усердно работают, чтобы избегать говорить “я”, поскольку это было бы слишком личным. Типичным ответом компьютера было бы что-то вроде: “Интересная мысль. Как она совмещается с вашей общей философией жизни?” Ответ компьютера стремится к снижению накала. Он помогает человеку-мишени, возвращая вопрос отправителю. Мэг смогла добиться некоторого успеха, а малый успех мостит дорогу для других успехов.

Мэг явно хранила в себе много “ненависти” по отношению к своей матери, о чем свидетельствовали ее сновидения, в которых она собиралась убить ее или сжечь. Когда Мэг рассказывала об этих снах, она вступала в контакт с какими-то очень реальными чувствами. Ее образ кирпичной стены, относящийся к матери, очень значим. Кирпичная стена в образах олицетворяет барьер значительных размеров, и в образе Мэг она была высокой и широкой. Словом, которое она связала с этой стеной, было слово “непреодолимая”. Связанными чувствами стали огорчение и бессилие. Вот, значит, как она видела себя в отношениях со своей матерью. Мэг хотела сломать стену, но не была уверена, есть ли у нее силы для этого. Возможно, хотя это и не исследовалось, что она могла думать: стоит ли это делать. О кирпичной стене следует помнить кое-что еще: она не была тщательно построенной, кирпич к кирпичу. Этого не происходит естественно или случайно. Мэг говорила о своей стене как о “безобразной”, поэтому предполагается нечто, что было презираемым, неприемлемым.

Несколько раз Мэг говорила о том, что я бросаю вызов. Я обычно был внимателен, бросая вызов ее сильным, а не слабым сторонам. Например, мышление являлось ее сильной стороной, чувства — менее сильной. Когда я бросал вызов ее мышлению, проблем не было. Однако об одном эпизоде стоит упомянуть.

На семнадцатом сеансе Мэг говорила о том, как она хочет закончить свои отношения с Джимом, а затем добавила, что звонила ему. Я поднял это позже и спросил: “Почему вы звонили Джиму?” Сеанс закончился довольно скоро после этого, и на следующей неделе я почувствовал между нами напряженность. Мэг сказала что-то о том, что ей не всегда легко сказать то, что хочется. В ее утверждениях было нечто особенное — в выражении лица, что заставило меня спросить: “Как здесь и сейчас?”

Я продолжил: “На прошлой неделе, когда вы уходили, я подумал, что вы выглядите расстроенной”. Эти слова побудили ее бросить вызов моему утверждению, сделанному на прошлой неделе. Она почувствовала, что мой комментарий по поводу звонка Джиму был осуждающим, но не могла бросить мне вызов. Сейчас я предоставил ей возможность, которая была ей необходима, и она воспользовалась ей. Я должен был согласиться с ней: комментарий действительно был осуждающим. Я также понял, что это было вызовом ее чувствам, а не ее интеллекту. Я поздравил Мэг с тем, что она нашла в себе мужество бросить вызов в такой манере. Думая об этом впоследствии, может быть, более уместным была бы фраза: “Кажется, что вы разорваны надвое; какая-то ваша сторона хотела не звонить Джиму, а другая — хотела. Это конфликт”. Такова польза “заднего” ума.

Ее аборт и изнасилование очень тесно связаны. Чувства были похожими. В отличие от некоторых терапевтов, я все же высказываю мнения и взгляды, но делаю пояснение, что они мои и порождаются моими ценностями и нормами. Да, меня рассердил ее рассказ об изнасиловании, и я никоим образом не мог позволить ей взять на себя бремя считать, что она несет ответственность. Некоторые терапевты, без сомнения, поспорили бы со мной по поводу того, насколько это мудро; многие просто отразили бы заявление клиентки и попытались открыть больше ее чувств.

Это был один из тех немногих случаев в наших отношениях, когда я предложил ей физическое утешение; оно было принято и было терапевтичным. Некоторые терапевты также поспорили бы с этим. Для меня в тот момент, и для клиентки это также являлось правильным. И многое говорит об отношениях: Мэг смогла достаточно доверять мне, чтобы позволить войти в ее мир и испытать боль, которую она чувствовала.

Особый образ, который упоминает Мэг, это образ на берегу, который я использовал не единожды. Другие образы специфичны для клиента в определенное время. Например, образ отношений с Джимом, созданный Мэг, где она изображает его как черную реку, угрожающую затянуть ее в водоворот. Это драматический образ, он живо рисует страх, который она чувствует, но никогда не могла бы выразить словами.

Моя работа с Мэг подчеркнула, что очень важно идти со скоростью клиента. На первом сеансе Мэг упомянула, немного небрежно, в свете событий, о своей агорафобии. Это как-то не обсуждалось, пока не прошел почти год. Может быть, я упустил значение этого обстоятельства внутри целого. Может быть, я упустил это потому, что она теперь явно этим не страдает. Однако позже Мэг начала говорить о “приступах  паники” и привела определенные примеры. Вся идея приобрела новую настоятельность и теперь была готова, чтобы работать над ней. Какими бы ни были корни паники, вероятно, даже если Мэг получила много понимания, ей бы понадобилась активная помощь, чтобы преодолеть приступы. Работа с образами стала первым этапом. Заставив ее комфортно справиться с поездкой в автобусе (а это могло бы занять несколько сеансов), затем можно было бы предпринять путешествие на метро или поездку в лифте.

Как это нередко случается, после сеанса, на котором мы проделали это воображаемое путешествие и отыскали какие-то следы во Франции, Мэг вернулась только один раз и не для того, чтобы работать над своими приступами  паники. Она сдала свой выпускной экзамен и стала лучше справляться с жизнью. Я чувствовал, что ее последнее реальное путешествие со мной было заряжено значимостью, которая могла быть открыта ей только в будущем.

Мэг сдала выпускные экзамены, некоторое время практиковала в Англии, а затем, как и планировала, уехала работать в Австралию. Консультирование, или терапия (разные люди называют это по-разному), редко, если вообще когда-нибудь, бывает полным; всегда остаются свободные концы. Может быть, кто-то когда-то будет работать с Мэг и опираться на работу, которую она уже проделала, чтобы добиться немножко большей целостности.