12. НАРУШЕНИЕ РАВНОВЕСИЯ - Техники семейной терапией - Сальвадор Минухин, Чарльз Фишман

Применяя приемы разграничения, терапевт стремится изменить состав подсистем семьи или дистанцию между ними. Нарушая равновесие, он стремится изменить иерархические отношения между членами подсистемы.

Когда терапевт и члены семьи объединяются в терапевтическую систему, они открыто заключают между собой договор, в котором терапевт определен как специалист, находящийся внутри системы, и инициатор терапевтических действий. Поэтому само его вхождение в терапевтическую систему изменяет структуру власти в семье. Каждый член семьи словно опускается на одну ступеньку ниже, делегируя терапевту власть, необходимую для применения его специальных знаний. Члены семьи не возражают против этого, пока терапевт проявляет уважение к распределению власти, сложившемуся в самой семье.

Проблема состоит в том, что терапевту придется стать членом терапевтической системы для того, чтобы оспорить и изменить распределение власти в семье. Члены семьи ожидают, что он будет “строг, но справедлив”: либо поддержит точку зрения каждого, сбалансировав их так, чтобы все осталось неизменным, либо “рассудит”, кто прав, с объективных позиций постороннего специалиста. Вместо этого терапевт присоединяется к одному индивиду или к одной подсистеме и поддерживает ее за счет других. Он берет под свое покровительство члена семьи, занимающего низкое положение в иерархии, и наделяет его властью, вместо того чтобы еще больше понизить. Он игнорирует семейного диспетчера. Он вступает в союз с одним членом семьи для нападения на другого. Все эти действия мешают членам семьи воспринимать сигналы, с помощью которых они обычно указывают друг другу на приемлемость их межличностного поведения. Член семьи, чье положение в ней изменилось в результате покровительства терапевта, не воспринимает семейных сигналов или не реагирует на них. Он действует непривычным образом, осмеливаясь исследовать неведомые области личностного и межличностного функционирования и открывая ранее не осознаваемые возможности.

Нарушение равновесия системы может вызвать значимые изменения, когда отдельные члены семьи способны экспериментировать с более широкими ролями и функциями в межличностных контекстах. Эти изменения могут создать для членов семьи новые реальности. Поскольку реальности членов семьи зависят от точек зрения и акцентов, любое изменение в иерархическом положении членов семьи изменяет их точку зрения на то, что допустимо в их взаимодействиях. Поэтому во всех подсистемах могут обнаружиться и стать возможными альтернативы.

С приемами нарушения равновесия связаны две важные проблемы. Одна из них — этическая. Приемы нарушения равновесия по определению нечестны. Хотя терапевт, исходя из системной эпистемологии, интерпретирует поведение членов семьи как поддерживаемое системой, он временно переходит на позиции линейной эпистемологии и поддерживает точку зрения одного из членов семьи. Терапевт должен внимательно следить за тем, как применение таких приемов сказывается на уровне стресса в семье, и особенно на трудностях, возникающих у нижестоящего члена семьи, который неожиданно оказался под покровительством терапевта. Если терапевт замечает, что его маневр подводит этого члена семьи к непосильному для него порогу, он может отменить или отложить маневр, на некоторое время присоединиться к другим членам семьи, после чего снова начать действовать согласно своей стратегии, или же, не присоединяясь к ним, дать понять, что займется ими позже. Терапевт может также выразить надежду на то, что изменение точек зрения в результате нарушения равновесия открывает возможности для новых решений.

Другая проблема, связанная с приемами нарушения равновесия, —требования, предъявляемые к личности терапевта. Баланс семейной системы можно нарушить, пользуясь когнитивными конструкциями, позволяющими сохранять дистанцию между терапевтом и членами семьи, однако чаще всего приемы нарушения равновесия требуют близости, участия и временного принятия на себя обязательств по отношению к одному из членов семьи за счет других. Терапевт, предпочитающий объективный и отстраненный стиль, убеждается, что освоение этих приемов полезно и расширяет его терапевтический репертуар, но в то же время обнаруживает, что сделать это не так легко. Стресс может возникнуть и в подсистеме терапевт-супервизор.

Однако эти приемы, вероятно, принадлежат к числу самых ценных в репертуаре терапевта. Возьмем в качестве примера семью Виндзоров, состоящую из отца-алкоголика, сверхинтеллектуальной жены-мученицы, которая не может жить ни с мужем, ни без него, и способной, но сверхответственной восьмилетней девочки, которой приходится судить, кто из ее родителей прав. Когда семья обращается за терапевтической помощью после неудавшейся попытки развестись, терапевт берет под свое покровительство мужа. Это крайне трудно, потому что из-за длительного пристрастия к алкоголю и наркотикам он определен как девиантный член семьи, и такой статус признают за ним не только все члены семьи, но и служба охраны психического здоровья, которая на протяжении долгого времени вмешивалась в жизнь семьи. Против поддержки терапевтом человека, который считается девиантным, так или иначе выступают все члены семьи. Поэтому даже самому терапевту трудно оказывать этому человеку поддержку, потому что он разделяет общепринятое мнение о том, что алкоголик или наркоман проявляет безответственность, прибегая к алкоголю, чтобы не выполнять своих обязательств перед семьей и не нести за нее ответственности. Тем не менее терапевт поддерживает проблески чувства юмора у отца и настраивает его на то, чтобы помогать жене бороться с депрессией.

Еще одна проблема, возникающая перед терапевтом, связана с небходимостью продолжать оказывать этому человеку покровительство, несмотря на свое сочувствие жене, испытывающей ощущение безнадежности, и на то, что в ходе терапии муж восстает против его покровительства, периодически предаваясь запоям и принимая наркотики.

Польза семье от такого нарушения равновесия заключается в возможности выработки альтернативных взаимоотношений между ее членами. Семейные терапевты убеждены, что при изменении условий люди — даже те, кого много лет считали девиантными, — способны экспериментировать с альтернативами, если они становятся им доступны. В данном случае такие альтернативы включают в себя не только изменение поведения идентифицированного пациента — мужа, но и выработку нового поведения у жены и дочери, которое будет поддерживать измененное поведение всей семьи как целого.

Приемы нарушения равновесия можно подразделить на три вида в зависимости от требуемой степени личной вовлеченности терапевта. Терапевт может оказывать покровительство тем или иным членам семьи, игнорировать их или вступать в союз против них с другими членами семьи.

Покровительство членам семьи

Терапевтическое присоединение заключается в том, что тот или иной человек берется под покровительство. Терапевт поддерживает человека, подчеркивает его сильные стороны и тем самым становится для него значимым источником самоуважения. Используя самого себя для создания контекста доверия и надежды, терапевт облегчает исследование альтернатив и экспериментирование с ними. Чтобы нарушить равновесие, терапевт прибегает к покровительству по отношению к одному из членов семьи и изменяет его положение в иерархии семейной системы. Сфокусированность на одном члене семьи изменяет и положение всех остальных.

Нарушить равновесие можно, оказывая покровительство и доминирующему члену группы, однако чаще всего этот прием используется для поддержки члена семьи, занимающего периферийное или низшее положение. Ощутив поддержку со стороны терапевта, он начинает оспаривать предписанное ему положение в системе.

Семья Блейзов, в которой тринадцатилетняя дочь прогуливает уроки и чрезмерно сосредоточена на матери, обратилась с просьбой о терапевтической помощи, намереваясь получить разрешение врача на домашнее обучение. Терапевт поддерживает беспокойство матери по поводу дочери, подчеркивает возникшие у нее трудности на работе из-за того, что она никогда не знает, пошла ее дочь в школу или нет, проявляет озабоченность в связи с тем, что мать теряет в зарплате, когда не может пойти на работу из-за того, что дочь осталась дома, и вообще формулирует свою поддержку матери как сочувствие ее тяжкому бремени — иметь дочь, которая отказывается ходить в школу. Его вмешательство обращает внимание матери на то, как дочь ее эксплуатирует, и мать восстает против этого, требуя, чтобы дочь ходила в школу.

Семья Кларков, состоящая из отца, матери, находящейся в депрессии, и двадцатипятилетнего сына, живущего с ними, обратилась за терапевтической помощью в связи с депрессией у матери, возникшей после того, как два года назад, в возрасте двадцати одного года, умер ее младший сын. Ясно, что с тех пор семья организовалась вокруг подсистемы мать-старший сын, а отец находится на периферии. Терапевт предполагает, что депрессия матери связана с ее боязнью, что и этот сын от них уедет и оставит ее одну с мужем. Терапевт сосредоточивается на поддержке молодого человека, выполняющего в этой системе функцию целителя взамен умершего брата, который заботился о соблюдении дистанции между отцом и матерью. Он одобряет успехи молодого человека — преподавателя математики в средней школе, интересующегося разработкой программы обучения. Терапевт предлагает сыну, раз уж он так озабочен депрессией матери, вызвать такую же озабоченность и у своей девушки, чтобы они оба могли поддерживать мать. Однако терапевт также указывает на то, как семья стесняет жизнь сына и как его функции целителя оставляют не востребованными семьей возможности поддержки и заботы со стороны отца. Поддержка терапевтом сына приводит к тому, что молодой человек переезжает из родительского дома, а взаимоотношения между мужем и женой изменяются к лучшему.

Семья Фогтов, состоящая из матери и отца, которым уже за пятьдесят, и двух взрослых детей, обратилась за терапевтической помощью в связи с тем, что у матери “психоз”. Все остальные члены семьи “нормальные” и окружены ореолом мученичества, потому что терпят сумасшествие матери. Мать — впавшая в детство женщина, за много лет общения с больницами и терапевтами привыкла проявлять несдержанность, подобающую сумасшедшей. Однако в то же время она —миловидная женщина с безукоризненным вкусом, веселая и мягкосердечная. Терапевт берет ее под свое покровительство, спрашивая, почему семья так мало от нее требует. Он выслушивает ее, подтверждает ее ум и предлагает ей начать готовить еду для мужа. Когда она в ответ произносит какую-то детскую бессмыслицу, терапевт не хочет с этим мириться. Он переформулирует ее сумасшествие как способ поддержать семью, которая не знала бы, что делать, если бы она переменилась. С этой покровительственной позиции терапевт еще более настоятельно требует, чтобы она изменила свое положение в семье.

В качестве приема нарушения равновесия терапевт может использовать покровительство по отношению к доминирующему члену семьи, что приводит к быстрому развитию событий. Для этого терапевт интенсифицирует привычную функцию этого члена семьи. Цель состоит в том, чтобы перейти порог допустимого в семье и вызвать у других ее членов реакцию противодействия. К такому же результату приводят многие парадоксальные задания.

Примером быстро развивающегося дисбаланса может служить семья Генри, состоящая из девятнадцатилетнего сына и его разведенной матери. Они живут одни, крайне изолированы и сверхпереплетены. За терапевтической помощью они первоначально обратились из-за эпизода психоза у юноши. Он был госпитализирован, после чего вернулся в колледж и довольно хорошо учился. Нынешний кризис связан с появлением у юноши интересов вне семьи, в результате чего мать впадает в депрессию и ее состояние все более ухудшается. Однажды они звонят своему терапевту, и юноша сообщает, что у него появилась тяга к самоубийству. Он заявляет, что боится “выброситься в окно”. Терапевт говорит матери, что считает суицидальную угро­зу сына крайне серьезной и что она не должна позволить сыну ее осуществить. Он дает матери поручение следить, чтобы сын не выбросился в окно. Куда бы он ни пошел, мать должна за ним присматривать. Они должны спать в одной комнате, мать должна вместе с юношей присутствовать на занятиях. Мать соглашается, потому что тоже отдает себе отчет в серьезности угрозы сына. Кроме того, на нее подействовали слова терапевта о том, что она отвечает за поведение молодого человека. Поэтому мать и сын проводят вместе больше времени, чем за все последние годы. Она сидит с ним на занятиях и сопровождает его повсюду.

Поскольку юноша занимается парусным спортом, они звонят терапевту и спрашивают, нужно ли матери отправляться вместе с ним плавать под парусом. Терапевт говорит, что она должна это делать, потому что сын может совершить попытку самоубийства, например выпрыгнуть из лодки. Поэтому на следующий день, в дождливую субботу, мать и сын отправляются плавать на парусной шлюпке. Через несколько дней юноша звонит и заявляет, что хочет избавиться от непрерывного надзора матери. Мать и сама тяготится этой обязанностью. Однако терапевт говорит матери, что она не должна позволять сыну выходить в море одному, пока не убедится, что он оставил намерение покончить с собой. Мать и сын ссорятся так, как не ссорились уже много лет. Мать подумывает заняться заочной учебой. Юноша проводит много времени за телефонными разговорами. В конце концов мать добивается того, что сын заверяет ее в отсутствии суицидальных намерений. Оба с облегчением возобновляют свою повседневную жизнь, испытывая взаимное раздражение и возросшее чувство самостоятельности.

Приемы нарушения равновесия, использующие покровительство, могут потребовать длительного применения этой стратегии на протяжении многих сеансов. С другой стороны, терапевт может во время одного из сеансов перенести свое покровительство на другого члена семьи. Примером может служить семья Кьюнов, где четырехлетняя Патти выступает как неуправляемое чудовище, мать беспомощна, а отец авторитарен. Цель терапевта состоит в том, чтобы проверить гибкость функционирования членов семьи, посмотреть, может ли мать действовать более эффективно, а отец — занять более заботливую и гибкую позицию по отношению к матери и дочери. В первые полчаса сеанса, описанного выше, терапевт поддерживал мать, чтобы помочь ей исследовать и актуализировать свою способность функционировать эффективнее. Теперь терапевт переходит к поддержке отца, что требует нарушить равновесие системы. Стратегия терапевта состоит в том, чтобы подчеркнуть и поддержать те стороны функционирования отца, которые являются позитивными и эффективными.

Минухин (отцу): Почему ваша жена считает вас таким упрямым? Она чувствует, что вы упрямы, и ей приходится проявлять гибкость, потому что вы такой жесткий человек. Но у меня такое впечатление, что вы совсем не жесткий человек. Как это получается, что у вашей жены создалось ощущение, будто вы жесткий и нечуткий человек?

Отец: Не знаю. Я часто выхожу из себя, может быть, поэтому.

Минухин: Я видел, как вы здесь играли с дочерьми, и, по-моему, вы человек мягкий и гибкий и играли с ними довольно мило и уступчиво. Вы проявляли в игре инициативу, а авторитарным не были.

Отец: Отменная картина! (Смеется.)

Мать: Да уж.

Минухин: Это правда. Это то, что я видел. Так почему она видит в вас только жесткость и властность, и ей приходится защищать от вас девочек? У меня создалось о вас совсем другое впечатление.

Отец: Не знаю. Я уже сказал: единственное, что я могу предположить, — из-за того, что они часто выводят меня из себя.

Мать: Да, он действительно вспыльчив.

Минухин: Хорошо, но это не означает, что вы авторитарны и нечутки. Ваша игра с дочкой здесь была полна теплоты; ей нравилось, как вы с ней играете. Так что у вашей жены почему-то странное представление о вас и вашей способности к пониманию и гибкости. Не можете ли вы поговорить с ней? Как получается, что она вынуждена защищать вашу дочь от вашей вспыльчивости?

Вмешательство терапевта носит характер скорее покровительства по отношению к отцу, чем коалиции с ним против матери. Терапевт подчеркивает те аспекты отца, которые связаны с нежностью и заботливостью. Семейная программа подавляет все эти свойства отца —он вопринимается семьей лишь как авторитарная фигура. Само отношение терапевта к отцу отличается мягкостью, шутливостью и заботливостью, поэтому в их взаимодействии разыгрывается запретный элемент семейной организации — возможность того, что этот человек способен быть нежным и заботливым. В ответ на это терапевтическое вмешательство отец проявляет большую твердость в своем требовании изменений от матери.

Минухин: Поговорите с ней об этом, потому что она, по-моему, неправа.

Мать: В этом вся и суть. Я боюсь, чтобы ты действительно не вышел из себя, потому что знаю, как это бывает ужасно. Они еще маленькие, и если ты в самом деле рассердишься и ударишь их, им будет действительно больно, а этого ты не можешь хотеть. Вот почему я впадаю в другую крайность, чтобы показать им, что не все в доме такие вспыльчивые.

Отец: Ну да, но когда ты так делаешь, от этого становится только хуже, потому что из-за этого Патти думает, что кто-то на ее стороне. Понимаешь, что я хочу сказать?

Мать: Хм... Да.

Минухин: Это очень умно и абсолютно верно, так что, по-моему, вы должны сказать это еще раз, потому что ваша жена этого не понимает.

Мать: Нет, я понимаю.

Минухин: По-моему, нет. Скажите ей это еще раз, чтобы она вас услышала.

Мать: Что я встаю на сторону Патти против тебя?

Отец: И, возможно, из-за этого она тебя и не слушает, потому что воспринимает тебя больше как приятельницу, чем как мать. Как кого-то, к кому она может прибежать пожаловаться.

Мать: Хм... Я никогда не думала... Хорошо, кажется... кажется, я понимаю. Да. Но такой уж у меня характер, я не могу иначе.

Отец: Ну, тогда тебе, может быть, надо бы изменить свой ха­рактер.

Мать: Да.

Терапевт продолжает поддерживать не востребованные в семье функции отца, подчеркивая то, чего там не признают, — свойственные ему точность формулировок и способность понимать как маленьких детей, так и процессы взаимодействия. Благодаря тому, что покровительство, оказываемое отцу терапевтом, создает дистанцию между мужем и женой, муж оказывается способен реагировать на жену в иной модальности. Человек, который характеризовался как грубое животное и семейный полицейский, теперь обращается с женой как человек понимающий. Терапевт поддерживает вызов, брошенный мужем жене, однако сам не бросает ей вызов.

Минухин: Мистер Кьюн, почему ваша жена боится ваших вспышек раздражения?

Отец: По правде говоря, не знаю, ведь я, по-моему, никогда ей ничего плохого не делал...

Мать: Я видела, какой он, когда рассердится.

Минухин: Мистер Кьюн, когда вы в последний раз били жену?

Отец: Я никогда не бью жену. Могу только пригрозить ей. (Смеется.)

Мать: Да. И я этим горжусь.

Минухин: Она говорит так, будто вы ее регулярно колотите. (Отец смеется.)

Мать: Нет, это просто потому, что я боюсь. Я видела, какой он, когда сердится, — тогда он совершенно теряет контроль над собой и не может сдерживаться.

Минухин: Мистер Кьюн, что вы переломали в доме во время этих вспышек раздражения? Вы били посуду?

Отец: Нет.

Минухин: Ломали мебель? Разбивали стекла?

Отец: Нет. По-моему, самое страшное, что я сделал, — это как-то раз стукнул по стене, и все.

Мать: Один раз ты пробил стену кулаком, а другой раз — ботинком.

Отец: Ну да, я швырнул ботинок и попал...

Минухин: В кого вы швырнули ботинок?

Мать: В стену.

Отец: Я только один раз швырнул ботинок.

Минухин: А когда вы стукнули кулаком по стене, вы в самом деле пробили стену насквозь?

Мать: Не совсем насквозь.

Отец: Просто вмятина осталась, и все.

Мать: Вмятина на обоях.

Минухин: Значит, ваш гнев ограничивается тем, что вы, срываете его на окружающих предметах, ничего при этом не ломая.

Поддержка мужа со стороны терапевта и вызываемое этим нарушение равновесия системы, когда муж требует от жены изменения, дезактивирует привычную схему семьи. Выявляется существующее представление семьи о реальности: отец — суровый сторонник дисциплины, а его свойства, обнаружившиеся в предыдущем эпизоде, — способность проявлять гибкость, чувство юмора и четкость мышления —сведены на нет иррациональными аспектами его способа функционирования, когда он проявляет “свое подлинное лицо”. Оспаривание терапевтом этого представления о муже принимает форму конкретного исследования “фактов”. В семье существует общепринятый, но не подвергавшийся исследованию миф о разрушительном буйстве отца. Терапевт исследует этот миф. В ходе исторического обзора фактов в присутствии терапевта данная семейная “истина” рассыпается в прах, и покровительство отцу со стороны терапевта делает возможным возникновение иного мифа.

Отец: Да, но, впрочем, для этого есть причина. Когда я был мальчишкой, мой отец обычно разносил все в доме, и...

Мать: И мебель, и все остальное.

Отец: ...И это единственное, чего я никогда не стал бы делать. Я видел, как это бывает.

Минухин: То есть ваша жена боится чего-то такого, чего буквально не существует.

Отец: Да, пожалуй. Потому что, не знаю, вообще эти случаи были много лет назад — это только несколько случаев, когда я такое делал.

Мать: Да, но они все еще сидят у тебя в памяти, и ты знаешь, что...

Минухин: Нет, нет, нет! Не говорите о том, что у него в памяти. Вы хотите сказать, что они сидят у вас в памяти.

Мать: Правильно, и вот почему я все еще его боюсь — я знаю, насколько он может потерять контроль над собой.

Минухин: Мистер Кьюн, все, что она вам внушает, — ложь! Пожалуйста, не поддавайтесь. Она внушает вам свое представление о вашей несдержанности, о вашей жесткости, о вашем буйстве. Но судя по тому, что я слышал, самое страшное, что вы сделали, — вот что (ударяет кулаком по стулу). Ну, может быть, немного сильнее.

Отец: Намного силь...

Минухин: Как вы это сделали? Вот так? (Снимает ботинок и ударяет им по полу.)

Отец: Правильно. (Смеется.)

Минухин: И вы никого не ударили?

Отец: Ну да, только стенку.

Минухин: Хорошо, так о чем же она говорит? Что она вам вну­шает?

Мать: Ну, это меня пугает, этого достаточно, чтобы я боялась.

Минухин: Что она вам внушает? Она внушает вам образ чудовища, человека, которого нужно бояться. Я не понимаю, почему вы миритесь с тем, что ваша жена может думать, будто вы способны обидеть вашу маленькую дочку, когда на самом деле вы добродушны, как плюшевый мишка.

Мистер и миссис Кьюн были влюблены друг в друга с детства, отец мистера Кьюна был городским пьяницей, и он вырос, запуганный буйством и агрессивностью отца по отношению к своей матери и к нему. Миссис Кьюн, наоборот, выросла в семье, где всем заправляла мать, с которой она до сих пор общается почти ежедневно, и та подчеркивает и поддерживает ее беспомощность. Когда Кьюны поженились, из сплетения своих индивидуальных биографий они создали семейный миф о буйстве отца, который программирует их функции в семье и многие другие их взаимодействия. Стереотипы взаимного избегания у мужа и жены поддерживают этот миф, который, в свою очередь, программирует стереотипы взаимного избегания. Жена, муж и дочь — все согласны с представлением о склонности мужа к буйству. Поддержка мужа со стороны терапевта представляет собой вызов, брошенный данной семейной истине. Снимая с себя ботинок и бросая его об пол, терапевт пародирует это буйство. Мужа он называет плюшевым мишкой, нежным и заботливым. О его нежности терапевт заговаривает в тот момент, когда семья говорит о его буйстве. Это вызов запрограммированной семьей узости представления мужа о своей роли в семье.

Изменение контекста в терапевтической системе вынуждает этого человека к определенным действиям. Чтобы сохранить покровительство поддерживающего его терапевта, он должен изменить свой прежний стереотип взаимного избегания с женой и активно потребовать от нее изменения своих отношений с ним и с дочерью.

Минухин: Так что, по-моему, эту вашу мысль — о том, что ваша жена принимает сторону Патти, чтобы защитить ее от ваших вспышек, — вам стоит рассмотреть повнимательнее. Я думаю, вы правы, —именно так маленькая Патти превращается в чудовище.

Отец: Странно, я ее так и зову — “чудовище”.

Мать: Так он ее и зовет — “чудовище”.

Минухин: Но это чудовище — дело ваших рук. Вы сами создаете чудовище.

Мать: Хм-м.

Минухин: Из очаровательного, умного четырехлетнего ребенка вы создаете чудовище, и это нечестно. Я думаю, это нечестно со стороны родителей — создавать чудовище.

Отец: И нечестно по отношению к ребенку.

Минухин (матери): Вам нужно измениться.

Мать: Мне?

Минухин: Вам. Изменить свое отношение к нему, потому что таким способом вы уравновешиваете то, что считаете его авторитарной, жесткой манерой воспитания. Как будто говорите: я должна быть мягкой, потому что он слишком жесткий.

Мать: Ну да, правильно.

Минухин: Поэтому кое-что между вами обоими должно измениться. (Обращается к мужу.) Вы можете изменить ее?

Отец: Не знаю.

Минухин: Это ваша задача. Вы должны изменить ее.

Мать: Мне никогда и в голову не приходило, что она может подумать, будто я становлюсь на ее сторону против тебя. Ты никогда мне этого не говорил.

Отец: Она знает, что может обратиться к тебе в поисках защиты.

Мать: Мне и в голову не приходило, что она может думать, будто я встану на ее сторону.

С изменением стереотипа взаимодействия между супругами происходит и изменение точки зрения родителей на дочь. Одно из следствий успешного нарушения равновесия и изменения точек зрения в подсистеме — то, что это волнами расходится по всей семейной системе. Поскольку муж и жена начинают подвергать сомнению свой стереотип взаимодействия и соглашаются с тем, что жена способна выработать более эффективные альтернативные способы взаимоотношений с мужем, а муж — более гибкие и заботливые стереотипы взаимодействия с женой, позиция Патти в этом подспудном конфликте между супругами становится ненужной. Из поля битвы, на котором супруги разыгрывают свои конфликты, она превращается всего лишь в непослушного четырехлетнего ребенка. В результате она перестает быть третьей стороной, и возникает более эффективная исполнительная подсистема. В ходе этого сеанса такое вмешательство терапевта кладет начало изменениям в стереотипе поведения подсистемы мать-дочь. Терапия продолжается еще на протяжении двух сеансов. Ежегодные обследования в течение трех лет указывают на то, что изменения в семье стабилизировались.

Попеременное покровительство

В некоторых семьях к изменениям в иерархическом устройстве может привести покровительство, оказываемое то одной, то другой конфликтующей подсистеме. Покровительство по отношению к обеим сторонам по очереди — прием, трудный для эффективного применения: подобное вмешательство может быть воспринято членами семьи таким образом, что оно будет поддерживать существующую симметрию и дистанцию вместо того, чтобы создать альтернативы. Кроме того, конфликтующие семейные подсистемы обладают свойством подталкивать терапевта к тому, чтобы взять на себя роль “весов правосудия” — судить и распределять свои милости поровну, и тогда задача нарушения равновесия будет подменена задачей установления справедливости.

Цель этого приема — наделить каждую подсистему различными и дополняющими друг друга функциями, чтобы вместо соперничества за иерархическое положение в том же контексте члены семьи исследовали новые способы соотносить себя с другими в более широкой структуре. Подобные стратегии полезны при работе с семьями, в составе которых есть подростки, — здесь терапевт поддерживает право родителей принимать родительские решения и в то же время право подростков подвергать сомнению процесс принятия решений в семье и требовать изменений в нем.

В семье Уинстонов пятнадцатилетний сын и его родители находятся в конфликте. Юноша считает, что родители крайне несправедливы: требуют, чтобы он ходил в школу, приходил домой в определенное время и уважительно с ними разговаривал. Кроме того, сына приводит в ярость то, что родители заставляют его поддерживать чистоту в своей комнате, каждый день стелить постель и раз в неделю менять простыни. Терапевт вмешивается, поддерживая юношу в его желании считать комнату, в которой он живет, своей крепостью. Это та часть дома, где он должен обладать полной самостоятельностью. В то же время терапевт поддерживает родителей в их стремлении добиться, чтобы мальчик ходил в школу, проявлял к ним уважение и подчинялся элементарным правилам, — например, требованию не приходить домой поздно.

Игнорирование членов семьи

Этот прием нарушения равновесия идет вразрез с прочно привитыми терапевту культурными навыками, потому что требует от него умения говорить и действовать так, словно он просто не видит того или иного человека. Члены семьи, оставляемые без внимания, воспринимают это как отрицание своего важнейшего права — права на то, чтобы с ними считались. Они восстают против такого неуважения, что проявляется в виде тех или иных требований или нападок. Их мятеж против терапевта может принять форму прямого вызова, но чаще представляет собой призыв к сплоченности, обращенный к другим членам семьи. Такое взаимодействие, часто влекущее за собой призыв к созданию коалиции против терапевта, делает возможной перестройку семейной иерархии.

В самой мягкой форме этот прием применяется, когда терапевт игнорирует чересчур капризного ребенка, требующего к себе внимания. При эффективном применении такое вмешательство вызывает немедленное прекращение сфокусированности на ребенке, что может оказать на него успокаивающее действие. Более активная разновидность того же приема имеет место, когда терапевт формулирует свой вызов в явной форме. Он может сказать: “Я не люблю разговаривать с людьми, поведение которых не соответствует их возрасту”, или: “Я стараюсь не иметь дела с детьми, которые в четырнадцать лет ведут себя, как четырехлетние; когда вашей дочери снова будет четырнадцать, я буду с ней разговаривать”, или: “Не странно ли — ваш муж считает, что стоит ему высказать любую чепуху, как все подумают, будто он говорит дельные вещи”.

Такой тип вмешательства, когда терапевт разговаривает с членами семьи о человеке-“мишени”, может сильно обескуражить его, потому что влечет за собой объединение членов семьи с терапевтом, вне рамок которого остается человек-“мишень”. Он может быть применен при работе с упрямыми детьми, которые сопротивляются терапии, отказываясь разговаривать. Терапевт должен уметь вызывать у ребенка стресс, сохраняя такое невнимание к нему на протяжении всего сеанса и в то же время затрагивая темы, которые содержат адресованный ребенку вызов.

Десятилетняя Патти Делл проходит терапию, потому что не желает сотрудничать с хирургами, которые намерены ее оперировать. Больше года она отказывалась разговаривать со своим педиатром. Все общение с ним происходит исключительно через мать. Патти и ее мать крайне сосредоточены друг на друге. В ходе первого сеанса семья проявляет склонность поддерживать взаимозависимость между матерью и дочерью. Патти отказывается разговаривать; ее молчание неизбежно влечет за собой вмешательство матери, которая так разговорчива, что это дает Патти возможность продолжать молчать. Чем дольше терапевт беседует с матерью о Патти, тем больше он укрепляет статус-кво. Через тридцать минут после начала сеанса Патти по-прежнему отказывается разговаривать непосредственно с терапевтом.

Тогда терапевт просит мать помочь Патти говорить с ним: “Я хочу, чтобы вы попытались вызвать Патти на разговор и сделали это таким образом, чтобы она разговаривала со мной”. Это вмешательство —важный маневр, нарушающий равновесие. Поскольку Патти молчит, можно предположить, что мать осуществляет какие-то стереотипные действия, не дающие Патти говорить. На простейшем уровне благодаря неудержимой разговорчивости матери Патти просто нет необходимости говорить самой. Попросив мать вызвать Патти на разговор, терапевт изменяет характер взаимоотношений между матерью и дочерью. Теперь молчание ребенка уже не возвышает мать, позволяя ей занимать важное положение; наоборот, оно свидетельствует о том, что мать терпит поражение.

Как следствие, мать перестает поддерживать Патти и дистанцируется от нее. Терапевт еще больше нарушает семейное равновесие, говоря матери, что та обращается с Патти как с младенцем, а не как с десятилетней девочкой. Когда мать оказывается в состоянии возрастающего стресса, Патти впервые начинает говорить. Терапевт продолжает нарушать равновесие, игнорируя Патти и разговаривая с матерью. Патти начинает говорить громче. Однако терапевт продолжает разговаривать с матерью.

Минухин: Я не разговариваю с Патти, потому что никогда не разговариваю с теми, кто ведет себя не по возрасту, а как маленькие. Миссис Делл, вы должны знать, что я не разговариваю с такими, как она. Она так себя ведет, потому что вы обращаетесь с ней, как с пятилетней.

Патти (громко): Нет, неправда.

Минухин (матери): Да, по-моему, это так.

Патти (требовательно): Откуда вы знаете?

Теперь удалось заставить Патти встать на защиту матери. Поэтому терапевт разговаривает с ней, оставаясь, однако, на тех же позициях: мать виновата в том, что Патти ведет себя, как маленькая. Вследствие этого Патти получает возможность доказать, что терапевт неправ, и защитить мать. Она делает это, начиная говорить сама.

Нарушив равновесие системы путем нападения на мать и возложения на нее вины за поведение Патти, терапевт увеличивает дистанцию между матерью и дочерью. И его обвинение, и его отказ разрешить Патти говорить, когда она делает первые попытки включиться в диалог, приводят к тому, что Патти становится активным участником сеанса. И это позволяет терапевту еще эффективнее разобщить их. Когда Патти молчит, у них на двоих только один голос — голос миссис Делл. Всякая попытка вызвать диалог между ними, не говоря уж о создании дистанции, не может быть успешной.

Труднее применить этот прием тогда, когда цель терапевта — изменить положение наделенного большой властью семейного диспетчера. При мягком подходе терапевт может обращаться по очереди к другим членам семьи и к диспетчеру. Он игнорирует и в каком-то смысле подменяет диспетчера, усиливая свои диадные контакты с другими членами семьи и блокируя его вмешательства. Поскольку такой прием может создать опасность для терапевтической системы, он должен сопровождаться поддержкой члена семьи, которому брошен вызов.

В некоторых семьях игнорирование доминирующего члена семьи превращается в прямой вызов. Семья Коллеров, состоящая из родителей, которым за пятьдесят, и их единственного сына, семнадцатилетнего Гила, обратилась за терапевтической помощью из-за того, что у сына в выпускном классе школы начались приступы тревоги, появились психосоматические симптомы и фобии. У него бывают и припадки ярости, и тогда он ломает мебель в доме и угрожает родителям. В общем, несносный юноша. Семья проходила терапию в течение четырех месяцев у одного компетентного и сильного терапевта, который поставил под сомнение семейный стереотип чрезмерной взаимной привязанности матери и сына и периферийное положение отца. Однако терапевт почувствовал себя беспомощным из-за того, что ходом сеансов управляла мать, и бессильным изменить семейный стереотип, позволяющий матери во время сеансов выступать в качестве третьего члена любой диады. Поэтому он обратился к консультанту с просьбой помочь противостоять влиянию матери на ход терапии.

Консультант входит в кабинет после того, как в течение пятнадцати минут наблюдал за сеансом через одностороннее зеркало. Его вмешательство имеет определенную цель — нарушить равновесие системы, исключив из нее мать и лишив ее центрального места в системе.

Минухин (сыну): Если ты уедешь в колледж, у твоей матери начнется депрессия. Ты готов к этому?

Гил: Я не совсем понимаю, что вы хотите сказать. Не можете ли вы сформулировать это как-нибудь иначе?

Минухин: Я думаю, твоя мать будет крайне подавлена.

Гил: Почему она будет подавлена? Потому что меня не будет поблизости, чтобы со мной разговаривать, или потому что...

Минухин: Потому что ей не о чем будет разговаривать с твоим отцом, не о чем думать.

Мать: Это неправда.

Гил: Мать, дай ему сказать, пожалуйста.

Минухин: Я сам могу справиться с твоей матерью, хорошо? И твоя помощь мне не нужна. У вас в семье все готовы прийти на помощь, и я замечаю, что ты тоже всегда готов прийти на помощь. Меня вот что беспокоит: когда ты поймешь, что у нее начнется депрессия, ты не поедешь в колледж.

Мать: Ну, не думаете ли вы, доктор, что следовало бы спросить меня...

Гил: Нет, это не так...

Мать: Вы говорите обо мне...

Гил: Это не так. Не настолько это меня волнует.

Минухин: Это тебя не волнует?

Гил: Нет. Вам могло так показаться на первый взгляд, но нет, это на самом деле не так.

Минухин: Я так думаю, потому что она говорит только о тебе. Она следит за тобой...

Мать: Ну, доктор, поэтому мы и пришли сюда...

Минухин: Она так внимательно за тобой следит. Все, что ты говоришь, приобретает такое большое значение...

Мать: Во всяком случае...

Минухин: И если так, то что будет с ней?

Гил: Что с ней будет — это ее дело. А что будет со мной — это мое дело. Вот что я об этом думаю.

Минухин: Я не думаю, что ты это сделаешь. Я думаю, ты будешь так за нее беспокоиться, что...

Гил: Нет, не буду. Нет, я не против, что вы так говорите, — я могу это выслушать. Вы можете говорить что хотите, но я знаю, что не буду беспокоиться. Это все, что я могу сказать. Я не так уж за нее волнуюсь, как вы думаете.

Консультант ощущает громадную власть матери в этой системе, ее упрямую решимость добиться того, чтобы терапия не изменила обычного семейного стереотипа. Его вызов становится причиной любопытной реакции сына, который предлагает объединиться с ним против матери: “Дай ему сказать, пожалуйста”. Хотя по содержанию такой маневр проводит границу, исключающую мать, форма этого взаимодействия на самом деле подключает ее. Консультант избегает западни, превращая исключение матери в действие, контролируемое им самим. В семье, оперирующей только триадами, он настаивает на диадном взаимодействии. Требование матери, чтобы говорили непосредственно с ней, а не о ней в ее присутствии, так справедливо и так соответствует представлениям консультанта об уважении к личности, что он вынужден укрыться за броней упрямства, не уступающего упрямству матери.

Минухин: Ну, надеюсь, что ты прав, потому что, понимаешь ли, твоя мать не считает твоего отца настолько интересным объектом, как тебя...

Мать: О, я... Подождите минуту. Мой муж вполне может позаботиться о себе сам...

Отец: Пусть он скажет, что хочет.

Мать: Но это все же мой сын...

Отец: Ты успокойся...

Мать: Ну, извини, дорогой. Он же говорит обо мне. Я имею право сказать что-то в свою защиту.

Гил: Нет, на самом деле лично меня это не беспокоит — то, что я уеду в колледж. У вас может создаться такое впечатление, когда вы меня видите, но на самом деле это меня не беспокоит.

Минухин: Такое у меня впечатление, а я считаю, что мои впечатления обычно правильны.

Мать: Вы не слишком скромный человек, доктор.

Минухин: Нет.

Гил: Мама, мы же не обсуждаем сейчас, скромный человек доктор или нет. Давайте к делу, ладно?

Минухин: Ты считаешь, что можешь за шесть месяцев подготовиться к тому, чтобы оставить мать одну?

Десять минут спустя тема и стратегия остались неизменными. Мать снова пытается отвоевать центральное место в терапевтической системе, и муж вмешивается, чтобы “признать” ее. В одном эпизоде консультант тоже отвечает на ее реплику и “признает” мать, потому что не может не реагировать на личный вызов, но это взаимодействие кратковременно, и тут же вновь возникает диада из консультанта и сына, разговаривающих о колледже. Консультант еще пять минут продолжает взаимодействовать с сыном, а потом начинает говорить с отцом. Этот переход труден, потому что не только мать, но теперь уже и сын вторгаются в диаду, состоящую из консультанта и отца. Однако консультант по-прежнему проводит ту же стратегию игнорирования матери.

Минухин: Через шесть месяцев он уедет. Как вы считаете, сможет ли он жить вдали от вас?

Отец: Ну, мы с женой обсуждали эту ситуацию, и нам кажется, что как раз сейчас в нем происходит внутренняя борьба, чтобы преодолеть боязнь отъезда.

Минухин: Значит, вы согласны со мной, что...

Отец: Да — в этом отношении. Я согласен с вами насчет отъезда.

Минухин: Как вы думаете, ваша жена его отпустит?

Отец: Я думаю, жена его отпустит...

Мать: Я не настолько уж заботливая мать.

Минухин: Я думаю, вашей жене будет очень, очень одиноко...

Мать: Господи, да у меня есть Джон. Почему это мне будет очень, очень одиноко? Я волнуюсь за Гила, потому что он еще молодой...

Минухин: Когда вашего сына не будет поблизости, сможете ли вы...

Отец: Уверяю вас, что мы сможем жить дальше.

Минухин: Я знаю, что вы сможете, потому что у вас есть работа и есть жена.

Отец: И сын.

Минухин: Да, но, когда он уедет, я думаю, ваша жена будет подавлена...

Мать: Это не так. Почему вы делаете такой вывод, доктор? Я хочу сказать, какие у вас для этого основания, хотела бы я знать? Вы упомянули об этом уже раза четыре. Я хотела бы знать, какие у вас основания так говорить. Если у вас есть основания, я полагаю, что имею право...

Минухин (отцу): Вот почему я смотрю на вас — потому что здесь перед вами два человека, которые оказались в трудном положении...

Мать: Вы предполагаете, что я окажусь в трудном положении, доктор. Я хочу сказать, что это необоснованное предположение.

Минухин: Значит, вы думаете, что она сможет справиться?

Отец: Я уверен, что она справится...

Мать: Я вполне самодостаточный человек.

Отец: И я уверен, что мой сын тоже справится...

Гил: Мне нравится быть одному.

Отец: Я уверен, что он сможет справиться, если только воспользуется теми шестью или семью месяцами, которые остались, чтобы подготовиться, а не прогуливать школу, чего он до сих пор никогда не делал, и приложит усилия, чтобы просто сдать экзамены, понимаете?

Минухин: Очень интересно. Ни ваша жена, ни ваш сын со мной не согласны...

Мать: Вы так ни разу и не заговорили непосредственно со мной с тех пор, как вошли в комнату.

Минухин: Ни ваша жена, ни ваш сын со мной не согласны, но я вижу, что ближайшее будущее в значительной степени зависит от того, сможете ли вы помочь этим людям. Я вижу, что ваш сын может вообще не поехать в колледж, и теперь на самом деле от вас зависит, сможете ли вы помочь им обоим. Мне представляется, что вы должны сыграть здесь ключевую роль.

Когда консультант после тридцати пяти минут сеанса покинул комнату, мать оказалась явно взволнована, но в большей степени готова принять представления своего мужа и терапевта, касающиеся альтернатив. Кроме того, она полна решимости доказать, что консультант неправ. Чтобы сделать это, она перестает занимать центральное положение в семейной системе, и ее сосредоточенность на сыне становится слабее.

Коалиция против членов семьи

Нарушая равновесие в системе с помощью этого приема, терапевт входит в коалицию против одного или нескольких членов семьи. Такая разновидность участия требует от терапевта способности вступать в конфронтацию и использовать свое влияние специалиста, находящегося внутри системы, для того чтобы дезавуировать и оспорить компетентность члена семьи.

Одно из следствий применения этого приема состоит в том, что, хотя член семьи, выступающий в качестве “мишени”, в результате такого вызова подвергается очевидному стрессу, в равной мере испытывает стресс и тот член семьи, который вступает в коалицию с терапевтом. Его участие в коалиции основано на способности выйти за рамки привычных взаимодействий и поддержать открытый вызов, брошенный терапевтом влиятельному члену семьи. Поскольку после сеанса терапевт остается за сценой, его “союзник” в семье должен быть уверен, что, когда семья покинет кабинет, где проходил сеанс, в этой новой ситуации он сможет “выжить” без помощи терапевта. Для успеха такой стратегии необходимо, чтобы члены семьи признали ценность подобной трансформации для блага всей семьи в целом.

Когда терапевт видит, как в дисфункциональных семьях родители эксплуатируют и портят детей, оказавшихся в роли “козлов отпущения”, у него может появиться искушение прийти на выручку таким детям, создав коалицию с ними против родителей. Обычно подобное вмешательство вредно для детей, остающихся без поддержки терапевта, оказавшись дома. Приемы создания коалиций требуют ясного представления о стрессах, которые могут возникнуть у входящего в коалицию члена семьи.

В коалициях другого типа терапевт объединяется с доминирующим членом семьи или подсистемой с целью заставить эту подсистему эффективно выполнять естественную или присвоенную ей функцию. Пример такого вмешательства — коалиция с родителями, которые не могут эффективно осуществлять исполнительную власть над маленькими детьми. В таких семьях каждый из родителей обычно не признает за другим умения управляться с детьми. Коалиция терапевта с родительской подсистемой против детей сплачивает родителей и, по сути, избавляют детей от роли третьей стороны.

Семья Форменов, состоящая из семилетнего мальчика, страдающего избыточной полнотой, его разведенной матери и ее родителей, обратилась за терапевтической помощью. В структуре этой семьи имеется доминирующая подсистема, состоящая из деда и дочери, чрезмерно сосредоточенных друг на друге и на семилетнем мальчике, а бабушка находится на периферии. Во время одного из сеансов члены семьи рассказывают, каким образом они перекармливают мальчика. Дед и мать, не способные ни в чем ему отказать, проявляют свою любовь к ребенку тем, что предлагают ему поесть. Бабушка считает, что такой подход вреден для ребенка.

Минухин: Я хотел бы сесть рядом с Вами, бабушка, потому что вы очень мудрый человек. Вы действительно правы, только жаль, что вы так беспомощны. Эти два человека, по-моему, не дают мальчику дорасти даже до семилетнего возраста. Я думаю, ему, пожалуй, года три или два. Он толстый, но очень-очень маленький, и ведь именно из-за них он остается маленьким. Жаль, что они вас не слушают, потому что вы правы. Как это получается — ведь вы могли бы сделать для ребенка очень важное дело? Он бы мог дорасти до своих семи лет, если бы вы сумели убедить их в своей правоте.

Бабушка: Их двое против меня одной.

Минухин: Но вы правы, а они неправы. Пусть даже их двое, но все равно вы правы.

Бабушка: Ну, я просто считаю, что не надо давать ребенку все, что он захочет. Я не знаю, правда, не знаю, но я все время им это повторяю, а они отвечают только, что я зря беспокоюсь из-за сущих пустяков.

Минухин: Ему семь лет, но на самом деле он во многих отношениях гораздо младше, и это потому, что они вас не слышат. Не можете ли вы поменяться местами с дочерью, чтобы сидеть рядом с мужем? Мне кажется, что это именно он вас не слышит. Я думаю, что он главный виновник конфликта. Если бы вы сумели убедить его, то, мне кажется, смогли бы убедить и дочь. У меня такое ощущение, что вы не можете убедить своего мужа.

Бабушка: Это верно.

Минухин: Но вы знаете, что вы правы, и я думаю, что они причиняют большой вред ребенку, которого все любят.

Бабушка (мужу): Вот вчера ты опять причинил ребенку вред. Это было как раз перед обедом, помнишь? Я сказала, что мы очень скоро сядем обедать, а ты все равно дал ему поесть. Сколько раз я тебе повторяла: “Не корми его раньше времени. Ему это не нужно”. Но нет, ты все равно даешь ему бифштексы, огромные бутерброды и все такое.

Нарушение равновесия терапевтом восстанавливает подсистему мужа и жены, которые отдалились друг от друга после возвращения в дом дочери с внуком, и реорганизует подсистему матери и ребенка без участия деда, оказывающего дисфункциональное влияние на исполнительные функции матери по отношению к сыну.

Обычно терапевт применяет поочередно несколько приемов нарушения равновесия, готовый сменить прием в соответствии с потребностями терапии. Используя приемы нарушения равновесия, важно внимательно следить за сигналами обратной связи, исходящими от системы и указывающими на то, какой тип перестройки семьи имеет место. Существует множество возможных реакций семьи на приемы нарушения равновесия. Члены семьи могут объединиться против терапевта, но продолжать терапию; семья может прекратить лечение; член семьи, выступающий в качестве “мишени”, может отказаться явиться на сеанс; может также произойти трансформация семьи, открывающая новые альтернативы разрешения конфликта.

Терапевт может оказаться вынужден применять приемы нарушения равновесия на протяжении многих сеансов, сохраняя у семьи состояние стресса. Подвергая систему стрессу, он должен иметь возможность поддерживать членов семьи. Для этого ему необходимо создать в системе атмосферу доверия и сотрудничества с членами семьи, испытывающими стресс.

Во время сеанса с семьей Келлерманов терапевт берет под свое покровительство мужа, вступает с ним в коалицию против жены, блокирует поддержку, оказываемую жене дочерью и в конце концов показывает, как супруги взаимно дополняют друг друга, сохраняя между собой дисфункциональную дистанцию. Семья состоит из родителей, обоим за шестьдесят, девятнадцатилетней дочери Дорис и семнадцатилетнего сына Дэна, который является идентифицированным пациентом. Мать жалуется, что Дэн плохо учится в школе, не слушается, поздно приходит домой, и вообще она с ним не может справиться. Тем не менее, на первом сеансе, когда терапевт спрашивает, в чем состоит проблема, которая привела их на лечение, отец берет роль пациента на себя и определяет проблему как недостаток у него эмоциональной отзывчивости.

Отец: Чтобы ответить на ваш вопрос, почему мы здесь... Ну, у нас плохие отношения, и поэтому, а может быть, и независимо от этого у нас проблемы с детьми.

Минухин: Например?

Отец: Например... Ну, если говорить обо мне, то я не очень эмоциональный человек и не слишком проявляю свои чувства Другие члены семьи очень часто принимают это за отсутствие интереса, и это стало проблемой. А я никогда не выставляю своих переживаний напоказ.

Минухин: Как вы представляете себе реакцию детей на домашние проблемы?

Отец: Ну, реакция Дорис — уйти из семьи; у нее появились другие интересы. Дэн как бы уходит в свои дела, которые позволяют ему сохранять некоторую дистанцию: он иногда увлекается велосипедом, а в последнее время — скейтбордом. Я думаю, Дэн так реагирует на мать. Они много спорят о том, какие домашние дела ему поручить, или как и что надо делать, или когда ему прийти домой.

Минухин (матери): А как вам это представляется?

Мать: Для него образцом служит отец, он делает в точности то же самое, что и отец. Никогда не знаешь, что он чувствует — ничего он не чувствует, а по-моему, это ужасно, просто ужасно поступать так с ребенком. Милт говорит, что он не проявляет своих чувств, но я не знаю, чувствует ли он вообще хоть что-нибудь. Я этого не знаю уже много, много лет. Как-то ночью мне приснилось, что он — статуя, и внутри этой монолитной бетонной статуи есть место, где должны находиться чувства, и это место совсем пустое. А снаружи — бетонная статуя. А я очень чувствительна к негативным аспектам отношений, и на мне это больше всего отражается.

Определения проблемы, предъявленные обоими родителями, вы­глядят совпадающими. Отец берет на себя роль семейной проблемы, даже несмотря на то, что идентифицированным пациентом является сын, а мать описывает поведение сына как копию поведения отца, утверждая тем самым, что истинный пациент — отец. Уже через несколько минут после начала сеанса терапевт становится свидетелем этой энергичной атаки жены против мужа, что подводит самого терапевта к критическому моменту. Если в начале сеанса его маневры присоединения позволяли ему чувствовать себя в семье легко и свободно, то в этот момент мать делает заявление, которое явно требует от терапевта той или иной реакции, что может помимо воли привести его в лагерь матери. Если он начнет прослеживать высказывания матери, это может быть истолковано как принятие им такой организации семьи, когда отец дисфункционален и находится на периферии. Хотя, судя по медленной речи и непроницаемому лицу отца, терапевт может предположить, что оценка супругов верна и отец действительно является идентифицированным пациентом. Принятие такой установки будет означать поддержку семейного гомеостаза, и отец останется идентифицированным пациентом, а мать — страдающей, бессильной, но стремящейся помочь женой. Сын по-прежнему окажется носителем симптома вместо отца, а дочь — всеобщей помощницей. Таким образом, уже в начале работы с семьей терапевт должен принять какое-то решение. Возможно, было бы полезно немного потянуть время, пока ему не станет более понятным направление требуемых изменений, однако вместо этого он решает нарушить равновесие в семье. При этом терапевт руководствуется принципом поддержки слабейшей стороны. Кроме того, он следует еще одному правилу терапии: вызвать когнитивный шок, оспорив усвоенное членом семьи определение самого себя.

Минухин: То, что вы говорите, — по-моему, какая-то бессмыслица.

Мать: Почему вы так считаете?

Минухин: Это литература, метафора, но все равно какая-то бессмыслица. Вы говорите, что ваше восприятие мира отличается от восприятия мира вашим мужем и что (обращается к мужу) ваше восприятие мира ей не нравится. А все остальное — какая-то бессмыслица. Бессмысленно говорить, что вы лишены всяких чувств. Все дело в том, что вы другой человек, вы тоже можете сердиться, испытывать недовольство или удовлетворение, но не так (обращается к жене), как вы, и вам это не нравится.

Мать: Но я этого не замечала...

Минухин (мужу): Она настаивает на том, что вы должны быть таким, как она.

Отец: Ну, большинство людей такие.

Минухин: Да, но почему вы должны быть таким, как она?

Отец: Я и не пытаюсь быть как она.

Мать: А как насчет Дорис? Она то же самое говорила.

Минухин: То, что говорила ваша дочь, — тоже бессмыслица. Вы говорите, что хотели бы, чтобы ваш муж был больше похож на вас, и это даже положено на музыку. В “Моей прекрасной леди” Рекс Гаррисон говорит: “Почему женщины не могут быть больше похожи на мужчин?” (Обращается к мужу.) Она говорит: “Почему Милт не хочет быть больше похож на меня?” Так что вы можете даже петь это под музыку. Какая там мелодия в “Моей прекрасной леди”?

Отец: Это не очень выразительная мелодия. Скорее речитатив.

Минухин: Ну да, речитатив. Вы можете припомнить мотив?

Отец: Мотив — нет.

Минухин (жене): Не забывайте, что есть множество людей, которые не похожи на вас. Разные модели, разные стили.

Отец: Мы — две крайности.

Минухин: Разные люди, просто разные люди.

Терапевт вступает в коалицию с мужем против жены. Он уделяет ему больше внимания, больше времени, а жену не воспринимает серьезно и обращается с ней пренебрежительно. Жалобы жены он определяет как ее личные пристрастия и перекладывает ответственность за требуемое изменение с мужа на жену. Опасность такого раннего вмешательства состоит в том, что отец может не согласиться вступить в коалицию, и, действительно, его первая реакция — настаивать на своей роли пациента (“большинство людей такие”). Однако в ходе диалога с терапевтом его лицо делается более выразительным, монотонная речь приобретает живые интонации, и становится ясно, что он, хотя и находится в подавленном состоянии, имеет более широкий диапазон возможных аффектов. Метафоре из сна матери терапевт противопоставляет свою легкомысленную метафору, воспользовавшись словами из песни и, в сущности, положив драматические заявления матери на музыку из “Моей прекрасной леди”. Результатом этого вмешательства становится структурный сдвиг.

Мать: Нет. Ну, для меня это звучит так, что вы хотите сказать, будто во всей этой истории есть очень простое решение. Все, что мне надо сделать, — принять мужа таким, какой он есть, и это решит все семейные проблемы.

Дорис: Я не считаю, что проблема состоит в том, что мой отец нечуткий или бесчувственный. Каждый день, когда я прихожу, я вижу, как брат спорит с матерью, и потом вечером они снова спорят, допоздна спорят из-за сущих мелочей.

Минухин (сыну): Эти споры происходят из-за того, что твоя мама хочет видеть тебя не таким, какой ты есть, а больше похожим на нее?

Дэн: Она постоянно говорит мне: “Ты в точности как твой отец”. Но большая часть споров — не из-за этого, они происходят по другим поводам.

Минухин (отцу): Ну, интересно, а вам это тоже так представляется?

Отец: Ну, он разговорчивее меня. У нас с Би такие отношения, что я не люблю спорить и избегаю этого. Я готов сделать что угодно, лишь бы избежать споров. Но Дэн спорит.

Мать: Да, и на мой взгляд, вы говорите мне: “Смотрите, мадам, вся проблема в вас”. Я просто хочу, чтобы Милт был таким, как я, и в этом вся проблема.

Дорис: Этого всякий хочет — чтобы все были похожи на него. Каждый считает, что в нем есть что-то хорошее и что он может поделиться этим с остальными. Он ведь не говорит, что это и есть твой фирменный ярлык, и что в нем все дело, и что из-за одного этого все остальное никуда не годится. Понимаешь, ты — не только это, ты больше, а это — только часть тебя.

Мать: Ну, ладно. Тогда это действительно большая ответственность, и мне она не по плечу.

Вмешательство терапевта изменяет позиции членов семьи по отношению друг к другу. В ответ мать ставит под сомнение сначала слова терапевта, а потом собственную позицию. Дочь сосредоточивается на взаимоотношениях матери с братом, чтобы уйти от проблемы родителей и переключиться на безопасную диаду мать-сын. При этом дочь продолжает поддерживать мать. Идентифицированный пациент, чувствуя, что поддержка терапевтом отца идет и ему на пользу, в союзе с отцом бросает вызов матери. Затем дочь берет на себя роль истолкователя обвинений терапевта, пытаясь лишить их обвинительного оттенка и поддержать мать. Хотя терапевт и согласен с содержанием вмешательства дочери, но, если бы он сосредоточился на нем или начал его комментировать, это отвлекло бы его от цели, ради которой им предпринято нарушение равновесия. Поэтому терапевт продолжает нарушать равновесие, предлагая отцу прийти на помощь жене.

Минухин (отцу): Ну, я думаю, что, может быть, мы найдем какой-нибудь способ помочь. К примеру, не сможете ли вы иногда помогать Би, когда она хочет, чтобы все было так, как она считает нужным?

Отец: Ну, в конечном счете все обычно и делается так, как она считает нужным, при некотором моем противодействии. Может быть, ей помогло бы, если бы с моей стороны было меньше противодействия, или, скорее, больше открытости, а не просто поддакивания, или больше откровенности насчет того, что я думаю. По-моему, ей доставляет удовольствие спорить и препираться, вместо того чтобы...

Минухин: Может быть, вам лучше спросить у нее, что она по этому поводу думает.

Мать: Не знаю, просто не знаю, что происходит. Я знаю одно и скажу вам прямо: одна из причин, из-за которой мы здесь, — потому что я больше не могу жить в такой ситуации. Если дело во мне, значит, это мне нужна помощь; и кто-то должен мне подсказать, где я могу найти помощь.

Когда терапевт предлагает мужу помочь жене, он, в сущности, подсказывает альтернативный способ поведения в этой подсистеме, включающий в себя возможности для мужа — помочь жене, а для жены — попросить мужа о поддержке и принять ее. Такая возможность идет вразрез с тем, как эта подсистема функционировала до сих пор. Первая реакция мужа на предложение терапевта — снова взять на себя роль пациента, но затем он, обдумав альтернативный способ поведения, выбирает для себя роль помощника. Жена реагирует на это изменение, как ни странно, просьбой к мужу о помощи. В это время дочь придвигает свой стул ближе к матери и кладет свою руку поверх ее руки, словно защищая ее. Терапевт выступает против покровительства со стороны дочери, не нападая на нее лично.

Минухин: Дорис, это не твоя функция — помогать матери, потому что этим ты даешь ей понять, будто она неспособна справиться сама, а это неправда.

Мать: Я не знаю, что делать. Одна из причин...

Минухин: Когда ты держишь мать за руку, Дорис, ты оставляешь вот это пустое пространство между родителями, потому что мать держит твою руку вместо того, чтобы держать руку отца. Она могла бы сделать это, если хочет, потому что рука твоего отца всегда в ее распоряжении.

Мать: Но она протянула мне руку...

Минухин: С самого начала ты села поблизости от матери, мешая отцу придвинуться к ней, а матери — придвинуться к отцу. Между ними стоит пустой стул. Не садись на него.

Дорис: Ну, я вернулась в дом, и мать часто говорила: “Ну, все это, наверное, из-за твоего отца”. Но я считаю, что ей это нужно, и она моя мать, и я должна это сделать, и это одна из причин, по которой я должна была вернуться домой, чтобы присматривать за тем, что происходит.

Отец: И это часто случается. Я понимаю, что впадаю в какое-то оцепенение, когда ей нужна помощь.

Минухин (отцу): Вы могли бы сейчас сесть на этот стул?

Отец: Если бы мне никто ничего не сказал, я бы не сел. (Садится на стул рядом с женой.) У меня такое ощущение, как будто я не могу понять: или я, может быть, ей нужен просто вместо костыля, или она должна суметь справиться сама.

Изменение позиции супругов вызывает привычную реакцию. Действия Дорис на этой стадии направлены на то, чтобы вновь организовать свою прежнюю программу покровительства по отношению к матери против отчужденного, бесчувственного и дисфункционального мужа. Терапевт выступает против покровительства дочери, укрепляя границы вокруг супругов и предлагая считающемуся непоколебимым мужу сделать первый ход в поддержку жены. Муж колеблется, возвращаясь к своей прежней роли пациента (“я впадаю в какое-то оцепенение, когда ей нужна помощь”). Терапевт помогает ему разыграть поддержку, предлагая сесть рядом с женой. Хотя муж и в самом деле пересаживается, он все еще вербально выражает свои колебания, мешающие ему совершить такой большой скачок по пути к трансформации системы. Эти колебания неудивительны, поскольку терапевт требует от него исследования незнакомой территории.

Минухин (жене, которая сидит напрягшись и стиснув кулаки, в то время как муж протянул руку и положил кисть ладонью вверх на подлокотник ее стула): Посмотрите, как вы держите руки. И посмотрите на его руки. Он протягивает вам руку.

Мать: Я перепугана до смерти. Я не знаю, что делать.

Минухин (вставая, беря ее кулак и разжимая его): А что если разжать кулак и взять его за руку?

Мать: Как-то странно это.

Минухин: Вы говорили, что он должен измениться, и он изменился. А теперь и вы тоже можете измениться.

Мать: Да, но это так далеко, и так ясно, что...

Минухин: Милт подошел к этому стулу, сел на него, протянул руку, а что сделали вы? Вы возвели тут стену. Так что не говорите, что он непоколебим. Это вы непоколебимы. Он протянул вам руку. Сделайте что-нибудь в ответ. Он посмотрел на вас. А вы на него не посмотрели.

Мать: Я не могу этого вынести.

Минухин: Ну, тогда не говорите, что он не меняется. Посмотрите лучше, чего не делаете вы.

Жена реагирует на вызов терапевта проявлением тревоги. Терапевт воспринимает это как попытку вернуться к прежнему стереотипу организации семьи. В этот момент он оказывается на терапевтическом распутье. Он должен продолжать подвергать систему стрессу, чтобы вызвать трансформацию, однако ему также необходимо улавливать сигналы обратной связи, показывающие, способны ли члены семьи последовать за ним в поисках новых способов взаимодействий. Трансформация системы и исследование ее членами новых форм взаимоотношений может произойти только в атмосфере доверия к терапевту. Если члены семьи не испытывают такого доверия, они могут сплотиться против терапевта или отказаться продолжать лечение. Терапевт предъявляет членам семьи новую формулировку непоколебимости отца, представляя ее как проявление взаимодействия между супругами (“Не говорите, что он непоколебим. Это вы непоколебимы”). Непоколебимость обоих членов семьи преподнесена как непоколебимость одного из них благодаря исключению терапевтом другого. Его стратегия вызывает у жены возрастающую тревогу и растерянность.

Мать: Я боюсь. Я не знаю, что теперь делать. Это как... это как будто сидишь в кино, и какой-нибудь незнакомый человек кладет руку на спинку твоего кресла — понимаете, один из этих ненормальных. Они подходят и начинают тебя трогать, а ты не знаешь, то ли побежать и позвать билетера, то ли сидеть тихо, и он перестанет, то ли сделать еще что-нибудь. Как будто я с ним незнакома.

Минухин: Вы сказали, что хотите более тесного взаимодействия, что хотите от мужа и сына большего, и при этом вам становится не по себе, когда Милт к вам придвигается.

Мать: В последние пять лет я говорила себе, что единственный способ избежать боли — это стараться больше походить на него, и я так и делала. Я пыталась быть такой. Я пыталась говорить себе: “Мне все равно. Мне никто не нужен”. Но я больше не хочу быть такой! На самом деле я хочу быть такой, какой была раньше, а потом поняла, что уже не смогу, что я действительно изменилась. Это так трудно, когда кто-то протягивает к тебе руку. Нормально было бы как-то раегировать. Но я, оказывается, уже почти на это не способна. Такое случалось и раньше: он до меня дотрагивался, а я не знала, что делать.

Минухин: Это опять-таки означает, что вы хотите так и сидеть в собственном дерьме!

Давление со стороны терапевта вызывает у жены реакцию, которая может помешать процессу изменения: она начинает входить в роль пациента. Принятие такого изменения могло бы избавить жену от необходимости исследовать альтернативные способы реакции на своего мужа. Описываемые матерью тревога и страх — большое искушение для терапевта. Здесь налицо богатство аффективных компонентов и намек на возможность глубинного исследования. Однако если цель терапевта состоит в том, чтобы добиться трансформации подсистемы муж-жена, то единицей его наблюдения и вмешательства должна быть по меньшей мере эта диада, а подброшенная матерью приманка — это требование сузить единицу вмешательства, исключив из него мужа, и таким образом сохранить дистанцию между мужем и женой. Последнее высказывание терапевта (“Это опять-таки означает, что хотите так и сидеть в собственном дерьме”) — не вызов динамике жены, а скорее повторение требования трансформации супружеской подсистемы.

Мать: Но тогда он ударит меня ножом в спину. (Обращается к мужу.) Если я ослаблю свою защиту, когда тебе этого захочется, то ты отступишь и начнешь донимать меня мелкими уколами, и я никогда не знаю, когда это случится.

Минухин: Милт, она говорит чепуху. Она говорит: “Люби меня, но не делай этого, иначе получишь по яйцам”. Она говорит вам: “Держи меня” — и тут же вас отталкивает. Не слушайте ее.

Мать: Это правда? Так я и делала все эти годы?

Отец: Ну, мне и раньше тоже так казалось.

Мать: Почему же ты мне ничего не говорил?

Отец: Я не такой уж разговорчивый человек, но ты отталкиваешься от меня. Я знаю, что раньше мне казалось, будто тебе нравится быть несчастной.

Мать: Не знаю, что сказать. Не знаю, что делать дальше. Я не хочу быть несчастной.

Отец: Ну, раньше дело было в том... Я тебе ничего не говорю, потому, что ты злишься, когда тебя критикуют. В ответ на любое замечание поводу того, какая ты или что ты делаешь, следует очень сильная реакция.

Настойчивое нагнетание терапевтом стресса, направленного на изменение восприятия друг друга членами семьи, вызывает трансформацию супружеской подсистемы. Теперь жена берет на себя роль пациента не для самоизоляции, а чтобы выразить просьбу о помощи. Это изменение жены дополняется реакцией мужа.

Пока родители беседуют, дети разговаривают между собой, а потом встают и выходят из комнаты, показывая, что в такой ситуации им не следует участвовать в беседе. Они делают это молча, переглянувшись с терапевтом, который принимает их уход, проводящий границу. Сеанс заканчивается тем, что восприятие супругами самих себя изменяется. Трансформация супружеской подсистемы облегчает использование той части репертуара супругов, которая не была востребована при их прежних взаимодействиях.

В этом эпизоде терапевт, несомненно, ведет себя нечестно по отношению к жене. Однако, как только он принял решение поддерживать мужа, он надевает шоры, не позволяющие ему видеть “правоту” жены в семье. Он обращается с ней так, словно она является причиной проблем, а муж — следствием, хотя это явно неверное представление о данном супружеском холоне. Если бы терапевт решил создать кризис в этом холоне, поддержав точку зрения жены на непоколебимость мужа, он повел бы себя нечестно по отношению к мужу. Цель приема состоит не в том, чтобы быть честным, а в том, чтобы изменить иерархические отношения между членами холона.

Когда терапевт вступает в коалицию с членом семьи для нарушения равновесия системы, его поведение определяется положением в коалиции, и он может утратить терапевтическую перспективу. Единственное, что способно защитить терапевта, — это системная эпистемология. В своей работе он должен опираться на теоретические знания и опыт, свидетельствующие о том, что семья — это единый организм, состоящий из многих тел.