ЭКСПЕРИМЕНТ 8: ВЕРБАЛИЗАЦИЯ - Техника сознавания- Фредерик ПЕРЛЗ

Вербализация — это «выражение в словах». Если мы описываем объекты, сцены или действия, — мы используем их название вместе с другими словами, которые касаются их организации, отношений, свойств и т.д. Мы говорим, каковы они, основыва­ясь на видении, слышании и другом непосредствен­ном опыте. Если мы рассуждаем о них, — мы мани­пулируем рядами слов, которые их описывают. Это может происходить уже без непосредственного опыта, потому что коль скоро что-то названо, слово может для многих целей выступать в качестве на­званного. Действование со словами вместо действования с объектами может быть во многих отношени­ях более экономным и эффективным; достаточно представить себе сцену обсуждения как переста­вить концертный рояль! Но заметьте: комбинирова­ние слов не передвигает само по себе того, что этими словами обозначается.

Нормальная, здоровая вербализация обычно от­талкивается от невербального — объектов, условий, положения дел и пр., — и заканчивается невербаль­ными эффектами. Это не значит, что вербализация иной раз не может быть полезной и в отношении того, что само уже вербально — книг, пьес, или того, что кто-то сказал; но эта тенденция разговаривать по поводу разговоров иной раз превращается в бо­лезнь. Если человек боится соприкосновения с акту­альностью — с людьми из плоти и крови, с собствен­ными ощущениями и чувствами, — слова начинают использоваться как экран между говорящим и его средой, а также между говорящим и его собствен­ным организмом. Человек пытается жить в одних словах, — и смутно ощущает, что чего-то не хватает.

У «интеллектуала» вербализация гипертрофирована. Он навязчиво и компульсивно пытается быть «объективным» по отношению к своему личному опыту, что, как правило, означает словесное теоре­тизирование по поводу себя и по поводу мира. Тем временем, посредством этого самого метода он избе­гает соприкосновения с чувствами, с драматизмом актуальных ситуаций. Он живет подставной жиз­нью слов, изолированных от остальной части его личности, высокомерно презирая тело и стремясь к словесным победам «правильности», произведенно­го впечатления, пропагандирования, рационализа­ции, — в то время как действительные проблемы ор­ганизма остаются без внимания.

Но эта «словесная болезнь» не ограничивается од­ними интеллектуалами. Она достаточно универ­сальна. Частичное сознавание того, что что-то не в порядке, заставляет людей писать такие книги, как «Тирания слов»; в последние годы семантика (Коржибский) стремится восстановить связь слов по крайней мере с вневербальной реальностью среды, настаивая, что каждое слово относится к чему-то не­вербальному. Наши эксперименты на актуальность и абстракцию также были направлены на это. Но семантики часто употребляют всю энергию и внима­ние на заботу о точности по отношению к внешним вещам, избегая таким образом семантических про­блем, касающихся внутреннего: они редко касаются сенсорномоторных корней языка.

Наша техника обнаружения и сознавания пато­логических аспектов вербализации состоит, как и для других функций, в том, чтобы прежде всего рас­сматривать это как существующую деятельность. Это относится как к проговариванию слов вслух, так и к «просто думанию» — внутренней речи. Ребе­нок учится сначала говорить вслух, но потом человек может использовать этот обретенный во внешнем об­щении язык как внутреннюю речь, «думание». В ин­тегрированной личности такое думание — полезное средство для активной работы со сложными отноше­ниями сознаваемых потребностей, воображаемых средств достижения и явного поведения, которое де­лает конкретным то, что сначала воображалось. Большинство взрослых людей, однако, полагает, что мышление независимо и первично: «Легко думать, но трудно выражать мысли». Это происходит из-за вторичного блока, из-за страха по поводу того, как другие будут реагировать на мысли, высказан­ные вслух. Однако если человек сможет говорить в хорошем темпе, воодушевлен своей темой, оставляет свои страхи, перестает проверять свои высказыва­ния, прежде чем произнести их вслух, одним словом, когда нечего бояться, — становится очевидным, что говорение и думание тождественны.

Чтобы интегрировать наш вербальный и мысли­тельный опыт, мы должны сознавать его. Средство ориентации по отношению к говорению — слуша­ние:

ПОСЛУШАЙТЕ, КАК ВЫ ГОВОРИТЕ В КОМПАНИИ. ЕСЛИ ЕСТЬ ВОЗМОЖНОСТЬ, ЗАПИШИТЕ СВОЙ ГОЛОС. ВЫ БУДЕТЕ УДИВЛЕНЫ И, МОЖЕТ БЫТЬ, РАЗДОСАДОВАНЫ ТЕМ, КАК ОН ЗВУЧИТ. ЧЕМ БОЛЬШЕ ВАШЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ О СЕБЕ ОТЛИ­ЧАЕТСЯ ОТ ВАШЕЙ РЕАЛЬНОЙ ЛИЧНОСТИ, ТЕМ СИЛЬНЕЕ В ВАС БУДЕТ НЕЖЕЛАНИЕ ПРИЗНАТЬ УСЛЫШАННЫЙ ГОЛОС КАК СВОЙ СОБСТВЕННЫЙ.

ПОЧИТАЙТЕ ВСЛУХ СТИХИ, КОТОРЫЕ ВЫ ЗНАЕТЕ, И ПО­СЛУШАЙТЕ СЕБЯ. НЕ ВМЕШИВАЙТЕСЬ В ЧТЕНИЕ, НЕ СТАРАЙ­ТЕСЬ ЧИТАТЬ ГРОМЧЕ, ЯСНЕЕ ИЛИ ВЫРАЗИТЕЛЬНЕЕ. ЧИТАЙ­ТЕ ТАК, КАК У ВАС ПОЛУЧАЕТСЯ, ПОВТОРЯЙТЕ ЧТЕНИЕ, И СЛУШАЙТЕ, ПОКА ВЫ НЕ ПОЧУВСТВУЕТЕ ИНТЕГРАЦИИ ГОВО­РЕНИЯ И СЛУШАНИЯ.

ЗАТЕМ ПРОЧТИТЕ ТО ЖЕ СТИХОТВОРЕНИЕ ВНУТРЕННЕЙ РЕЧЬЮ — «В УМЕ». ТЕПЕРЬ ВАМ УЖЕ ДОЛЖНО БЫТЬ ЛЕГКО СЛЫШАТЬ СОБСТВЕННУЮ ВНУТРЕННЮЮ РЕЧЬ. ТЕПЕРЬ, КОГДА ВЫ ПРОСТО ЧИТАЕТЕ КНИГУ ИЛИ ГАЗЕТУ, ВСЛУШАЙ­ТЕСЬ В СВОЮ ВНУТРЕННЮЮ РЕЧЬ, «ПРОГОВАРИВАНИЕ» ЧИ­ТАЕМОГО. СНАЧАЛА ЭТО ЗАМЕДЛИТ ЧТЕНИЕ И, МОЖЕТ БЫТЬ, ВЫЗОВЕТ БЕСПОКОЙСТВО, НО ЧЕРЕЗ НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ ВЫ СМОЖЕТЕ «СЛУШАТЬ. ТАКЖЕ БЫСТРО, КАК ВЫ ЧИТАЕТЕ; ЭТА ПРАКТИКА МОЖЕТ УЛУЧШИТЬ ВАШУ ПАМЯТЬ БЛАГОДАРЯ ВОЗРОСШЕМУ КОНТАКТУ С МАТЕРИАЛОМ.

НАКОНЕЦ, ПОПРОБУЙТЕ «ПРИСЛУШАТЬСЯ. К СВОЕЙ ВНУТРЕННЕЙ РЕЧИ — ДУМАНИЮ. СНАЧАЛА ЭТО МОЖЕТ ЗАСТАВИТЬ ВАС «ЗАМОЛЧАТЬ, НО ЧЕРЕЗ НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ БЕЗЗВУЧНОЕ БОРМОТАНИЕ НАЧНЕТСЯ СНОВА. ВЫ УСЛЫШИ­ТЕ НЕСВЯЗАННЫЕ, .СУМАСШЕДШИЕ» ОТРЫВКИ ПРЕДЛОЖЕ­НИЙ, ПРОПЛЫВАЮЩИЕ ВНОВЬ И ВНОВЬ. ЕСЛИ ЭТО ВЫЗЫВА­ЕТ СЛИШКОМ БОЛЬШОЕ БЕСПОКОЙСТВО, НЕМНОЖКО ПОГОВОРИТЕ С СОБОЙ НАМЕРЕННО: «СЕЙЧАС Я СЛУШАЮ СЕБЯ. НЕ ЗНАЮ, О ЧЕМ БЫ ПОДУМАТЬ. ПОПРОБУЮ ПРОДЕ­ЛАТЬ МОЛЧА ЭКСПЕРИМЕНТ .ЗДЕСЬ И ТЕПЕРЬ. ДА, ЭТО ЗВУ­ЧИТ ТАК ЖЕ, КАК ЕСЛИ БЫ Я ДЕЛАЛ ЭТО ВСЛУХ. А ТЕПЕРЬ Я ЗАБЫЛ, ПЕРЕСТАЛ СЛУШАТЬ...»

ОТМЕЧАЙТЕ МОДУЛЯЦИИ ВАШЕГО ВНУТРЕННЕГО ГОЛО­СА. КАКОЙ ОН — СЕРДИТЫЙ, ЖАЛУЮЩИЙСЯ, НОЮЩИЙ, НА­ПЫЩЕННЫЙ? ИЛИ ОН ЗВУЧИТ ПО-ДЕТСКИ? ПРОГОВАРИВАЕТ ЛИ ОН ПЕДАНТИЧНО ВСЕ ПОДРАЗУМЕВАЕМОЕ ПОСЛЕ ТОГО, КАК ЗНАЧЕНИЕ УЖЕ ПОНЯТО?

Будьте настойчивы в этом упражнении, пока вы не почувствуете интеграцию, соединение слушания и говорения. Этот внутренний диалог есть то, что Сократ называл сущностью мышления. Если вы сможете почувствовать функциональное единство говорения и слушания, ваше думание станет более выразительным. В то же время часть вашего думания, которая ничего не выражает, которая крутится как мотор на холостом ходу, начнет понемногу исче­зать.

Обратите внимание в обычном разговоре на «лиш­ние выражения», вроде «не правда ли», «правда?», «хорошо...», «наверное...» и пр., а также бессмыслен­ные звуки — ворчания, мычания и пр., которые слу­жат лишь для предотвращения малейших моментов молчания в речевом потоке. Как только вы замети­те этих «спасателей лица», этих «требователей вни­мания», — они начнут исчезать из вашей речи, делая ее более гладкой.

Когда вы овладели внутренним слушанием, сде­лайте решающий шаг — перейдите к внутреннему молчанию! Это очень трудно. Многие люди не могут поддерживать даже внешнее молчание. Не путайте внутреннее молчание с пробелами, трансом, остановкой «ума». Останавливаются только «говорение-и-слушание», но сознавание присутствует:

ПОСТАРАЙТЕСЬ ПОДДЕРЖИВАТЬ ВНУТРЕННЕЕ МОЛЧА­НИЕ, ВОЗДЕРЖИТЕСЬ ОТ ВНУТРЕННЕЙ РЕЧИ; ПРИ ЭТОМ ОС­ТАВАЙТЕСЬ ПРОБУЖДЕННЫМ И СОЗНАЮЩИМ. ПОНАЧАЛУ ЭТО МОЖЕТ УДАВАТЬСЯ ЛИШЬ НА НЕСКОЛЬКО СЕКУНД, «ДУМАНИЕ> НАВЯЗЧИВО ВОЗОБНОВИТСЯ. ДЛЯ НАЧАЛА ХОРОШО, ЕСЛИ ВЫ ХОТЯ БЫ ПОЧУВСТВУЕТЕ РАЗНИЦУ МЕЖДУ ВНУТ­РЕННИМ МОЛЧАНИЕМ И ГОВОРЕНИЕМ; ДАЙТЕ ИМ СМЕНЯТЬ ДРУГ ДРУГА. ХОРОШИЙ СПОСОБ — КООРДИНИРОВАТЬ ЭТО С ДЫХАНИЕМ. ПОПРОБУЙТЕ ОСТАНАВЛИВАТЬ ВНУТРЕННЮЮ РЕЧЬ ВО ВРЕМЯ ВДОХА. ЗАТЕМ, ВО ВРЕМЯ ВЫДОХА, ДАЙТЕ ПРОГОВОРИТЬСЯ ВНУТРЕННЕ ВОЗНИКШИМ СЛОВАМ. ЕСЛИ ВЫ ЗАНИМАЕТЕСЬ В ОДИНОЧЕСТВЕ, ТО ПОЛЕЗНЫМ МОЖЕТ БЫТЬ ПРОГОВАРИВАНИЕ ЭТИХ СЛОВ ВПОЛГОЛОСА, ШЕПО­ТОМ. ЕСЛИ ВЫ БУДЕТЕ НАСТОЙЧИВЫ В ЭТОМ ЭКСПЕРИМЕН­ТЕ, ВАШИ ВИЗУАЛИЗАЦИИ СТАНУТ ЯРЧЕ, ОЩУЩЕНИЯ ТЕЛА — ОПРЕДЕЛЕННЕЕ, ЭМОЦИИ — ЯСНЕЕ, ПОТОМУ ЧТО ВНИМАНИЕ И ЭНЕРГИЯ, ИСПОЛЬЗУЕМЫЕ ОБЫЧНО В БЕС­СМЫСЛЕННОМ ВНУТРЕННЕМ ГОВОРЕНИИ, ТЕПЕРЬ МОГУТ ИСПОЛЬЗОВАТЬСЯ В ЭТИХ БОЛЕЕ ПРОСТЫХ И БОЛЕЕ ФУНДА­МЕНТАЛЬНЫХ ФУНКЦИЯХ.

Поэзия — искусство выразительной речи — осно­вывается на способности молчаливо поддерживать сознавание потребностей, образов, чувств, памяти, — в то время как слова возникают и организуются, так что эти слова оказываются уже не банальными сте­реотипами, они пластически организуются в выра­жающую богатый опыт фигуру. Такие слова выра­жают то, что имеет невербальную основу.

ПРИСЛУШАЙТЕСЬ К СВОЕЙ ВНУТРЕННЕЙ РЕЧИ И ПОСТА­РАЙТЕСЬ ОТМЕТИТЬ ЕЕ РИТМ, ТОН, «ХОДОВЫЕ» ФРАЗЫ. КОМУ ВЫ ГОВОРИТЕ? С КАКОЙ ЦЕЛЬЮ? ПРИДИРАЕТЕСЬ И ВОРЧИТЕ? ЛЬСТИТЕ КОМУ-ТО? НЕ ПОВОРАЧИВАЕТЕ ЛИ ВЫ ФРАЗЫ ТАК, БУДТО ЧТО-ТО СКРЫВАЕТЕ — САМИ НЕ ЗНАЕТЕ ЧТО? СТАРАЕ­ТЕСЬ ПРОИЗВЕСТИ ВПЕЧАТЛЕНИЕ? ИЛИ ЭТО БЛЕФ? ИЛИ ВАМ НРАВИТСЯ, КАК СЛОВА ТЕКУТ, ЦЕПЛЯЯСЬ ДРУГ ЗА ДРУГА? ЕСТЬ ЛИ У ВАШЕЙ ВНУТРЕННЕЙ РЕЧИ ПОСТОЯННАЯ АУДИТО­РИЯ?

Большая часть того, что вы считаете оценками и моральными суждениями — это ваша внутренняя речь во внутренних драматических ситуациях. Если вы можете останавливать внутреннюю речь, под­держивать внутреннее молчание, вы сможете яснее и проще оценивать факты и свое отношение к ним.

Мы приведем несколько отчетов студентов об этих опытах. Большинство рассказывает о разоча­ровании при слушании записи собственного голоса:

он звучал выше, тоньше, менее сильно и т.д., чем казался говорящему. Некоторые, однако, были удивлены приятно.

Значение этого ощутимого различия в некото­рых случаях подвергалось большому сомнению: «Я согласен, что представление человека о себе обычно отличается от его действительной личности. Но не­желание принимать запись своего голоса за собст­венный голос не может быть мерой этого. Что тогда делать с тем фактом, что чем больше человек при­выкает слышать свой голос в записи, тем больше он его узнает и принимает как свой? Следует ли на этом основании полагать, что его представление о себе при этом становится более близким к его дейст­вительной личности? Я думаю, что нет».

— Хотя здесь идет речь о сравнительно неболь­шой проблеме, давайте вкратце обсудим ее. Чело­век может испортить индикатор, если он показыва­ет нечто нежелательное. Если человек встает на весы, чтобы взвеситься, а потом, неудовлетворен­ный результатом, сдвигает стрелку, это, конечно, не указывает на изменение его веса; если к тому же ему удается погасить сознавание того, что он сам непосредственно воздействовал на индикатор, он может дурачить себя, полагая, что то, что сначала ему не нравилось, теперь исправлено. Если после первого шока от слышания записи своего голоса че­ловек пускается в рационализации по поводу раз­личия в прохождении звука по костям и по воздуху, несовершенства средств звукозаписи и пр., он может легко успокоить себя представлением об искажениях, которые вносятся записью в то, что он полагает своим голосом. Между тем, принятие зву­козаписи своего голоса за действительно свой голос, что на самом деле постепенно происходит, до неко­торой степени действительно сближает представле­ние о себе и реальную личность.

Слушание внутренней речи вызвало множество комментариев: «В моем внутреннем говорении зву­чал тон придирчивости. Как будто я не удовлетво­рен вещами, как они есть, и все время сердит на себя, недоволен и ворчу». — «Я обнаружил, что я не просто разговариваю сам с собой, а будто бы читаю длинную проповедь невидимому собранию. Часть этого бессмысленна, не имеет логической связи, но все имеет сходный агрессивный, насильственно-убеждающий тон, который Я, по-видимому, полагаю необходимым для хорошей речи перед публикой. Моя внутренняя речь медленна и довольно искусст­венна».

Попытка создать внутреннее молчание вызыва­ет наибольший интерес и разнообразие отчетов:

«Мне показалось совершенно невозможным найти то, что вы называете «внутренним молчанием». Честно говоря, я почти уверен, что такое невозмож­но, и если кто-то рассказывает, то достиг этого, от­куда вы знаете, что он не дурачит вас?»

«Мне удалось поддерживать внутреннее молча­ние в течение коротких отрезков временя, но это было скучной потерей времени. Это мимолетное, не­естественное состояние, потому что сразу же прихо­дит мысль, что нужно вернуться к нормальной дея­тельности, потому что есть вещи, на которые нужно обратить внимание, дела, которые нужно закон­чить, — интересные и осмысленные».

«Пытаясь достичь внутреннего молчания, я по­чувствовал, что мышцы горла настолько напряг­лись, что я должен был прекратить это глупое заня­тие, чтобы не закричать».

«Я обнаружил, что поддержание «внутреннего молчания» вызывает во мне нервозность и беспокойство. После примерно трех минут я был готов чуть не выпрыгнуть в окошко. Это напомнило мне детские соревнования — кто дольше просидит под водой».

«Эксперимент на внутреннее молчание— это нечто, чего я не могу выполнить. Как будто я не дышу и начинаю судорожно ловить воздух, чтобы выскочить из этого. Но я знаю, что именно отсутст­вие внутреннего молчания не дает мне заснуть в те­чение двух часов, когда я ложусь спать. Этот внут­ренний голос гудит и гудит и не останавливается».

«Я совершенно не ожидал, что мне удастся со­здать полное молчание, и был очень доволен, хотя и озадачен, обнаружив, что это-таки возможно, и со­здает восхитительное, некоторым образом «полное» чувство».

«Это восхитительно! Мне удается это только на короткие моменты времени, но когда удается — это поистине чудесно, и какое освобождение от непре­рывной внутренней болтовни!»

«Я не могу удержаться от говорения одним или несколькими голосами сразу. Молчание, которого я пытаюсь достичь, возникает на мгновение, которого я не могу измерить, это практически вообще не имеет времени. Затем оказывается, что я начинаю делать заметки в своем мысленном блокноте, то есть начинаю выслушивать компетентные описания того, когда и почему молчание прервалось, — что само по себе и прерывает молчание. Например, вот есть молчание. Затем я замечаю звук дождя и в мол­чание проникает метка: «дождь». Ментальная за­писная книжка сразу пополняется замечанием, что первым подкралось имя чего-то, — и скоро все это превращается в мою обычную внутреннюю болтов­ню».

«Мне совершенно не удавалось внутреннее мол­чание до прошлого воскресения, когда я прогулива­лась в парке с моим мужем. На некоторое время я не была занята обычными «заботами», которые зани­мают мой «ум». Внезапно я схватилась за беднягу и закричала «Вот оно». Это, конечно, прекратило мол­чание, но на короткое время, без единой мысли, я переживала ландшафт, ветер, ритм наших шагов, и другие подобные вещи. Если это и есть опыт внут­реннего молчания, то назвать это «чудесным» — значит сказать слишком мало».

«Наиболее волнующим и трудным эксперимен­том были мои попытки создать внутреннее молча­ние. Большую часть времени это мне не удавалось, но временами, когда удавалось на несколько се­кунд, я бывал поражен возникающим чувством ог­ромной потенциальной силы и релаксации. К сожа­лению, через несколько секунд я уже начинаю говорить внутренне об этом самом успехе — что, ра­зумеется, сразу же разрушает его».