Гельмут Фигдор ДЕТИ РАЗВЕДЕННЫХ РОДИТЕЛЕЙ: МЕЖДУ ТРАВМОЙ И НАДЕЖДОЙ. ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ >> 2. ПОСЛЕРАЗВОДНЫЙ КРИЗИС 2.

2. ПОСЛЕРАЗВОДНЫЙ КРИЗИС 2. 1. Удавшаяся и упущенная "первая помощь" Период, наиболее благоприятный для использования душевных реакций в преодолении тяжелых переживаний развода, я назвал послеразводным кризисом. В то время как интенсивность и характер непосредственных реакций на развод, т. е. на окончательную разлуку с одним из родителей, в первую очередь совершенно очевидно зависит от индивидуальной диспозиции ребенка, которая придает событию свое особое значение, протекание послеразводного кризиса в последующие за разводом недели и месяцы зависит больше от тех внешних обстоятельств, которые сопутствуют разводу.

Восьмилетняя Магдалена после ухода отца постоянно держится за юбку матери, как четырехлетняя. Хотя мать и заверяет ее, что она ее никогда не покинет, но девочка думает, что вернее будет все же постоянно оставаться поблизости от нее, и повсюду следует за ней, контролирует, где и как мать отсутствует и запрещает ей куда бы то ни было выходить по вечерам. Кроме того, ее мысли постоянно занимает отец, она задает себе вопросы: хорошо ли чувствует он себя совсем один в своей новой квартире; Магдалена не может понять, как это может быть, что отец смог ее покинуть, несмотря на то, что любит ее, как уверял перед уходом; думает о том, как она должна вести себя в выходные при встрече с ним, чтобы не ранить ни отца, ни мать. Но мать Магдалены хорошо понимает проблемы дочери. Она не сердится и принимает регрессии девочки, как нечто неизбежное в данной ситуации. Она отказывается в течение многих недель от посещения занятий по джазовой гимнастике, своих подруг старается приглашать к себе, вместо того чтобы выходить с ними куда - нибудь. Таким образом Магдалена получает доказательства того, что родители на нее не сердятся и никто не возлагает на нее ответственности за случившееся. Мать старается радовать ребенка всеми возможными средствами, отец гуляет с ней по городу, как со взрослой дамой. Все же иногда, даже спустя четверть года после развода, у Магдалены подступают слезы, особенно вечерами, перед сном, когда она думает о том, как это было чудесно, когда мама и папа сидели у ее кроватки вместе. Но самые большие опасения девочки все же не оправдались - у нее до сих пор есть и мама, и папа, которые ее любят. Теперь она уже не испытывает, как прежде, страха, когда мама выходит куда - нибудь вечерами, хотя и не позволяет себе заснуть до тех пор пока та не вернется. Но и это скоро пройдет. Магдалена снова взяла "свою жизнь в руки". Через шесть месяцев после развода ее мысли стали крутиться вокруг Георга, самого красивого мальчика в классе, который говорил ей, что она единственная девочка, которая ему нравится. . .

Стефану девять лет и он чувствует себя жалким и беспомощным. Отец ушел четырнадцать дней назад и все это время в доме идут разговоры только о том, что принадлежит отцу и что матери и кто за что должен платить. И опять одно и то же - кто виноват в том, что все это случилось. Стефан был зол на своих родителей, потому что они считали себя такими важными. Казалось, что о нем никто и не думал. Но это все же было не так. У Стефана есть дедушка, который раньше был в его глазах просто добрым, курящим трубку господином, непременным атрибутом его жизни, но не более того. Да и Стефан посещал своих дедушку и бабушку не так уж часто. Вдруг дедушка стал приходить каждые два - три дня и только для того, чтобы поиграть с ним, в выходные ходил с ним гулять в Пратер или в кино. Но самое главное: он слушал Стефана. Он утешал его по поводу постыдного происшествия - пару раз он обмочился в постель, выказывал понимание по поводу его гнева, объяснял понятными ребенку словами, как это может случиться, что двое людей любят друг друга, а потом вдруг не хотят больше жить вместе. Стефан совершенно неожиданно нашел в дедушке друга с отеческим отношением, для которого, казалось, он, Стефан, был важнее, чем все взрослые и который возвращал Стефану часть его потерянного доверия к себе самому. Но было нечто, о чем он не мог говорить даже с дедушкой, а именно, о предстоящем своем дне рождения, первом после развода. Стефан рассматривал его как печальнейший день своей жизни. Он видел себя сидящим около своего любимого торта, не радуясь ни торту, ни подаркам. И мама, такая раздраженная в последние недели, будет чувствовать себя больной и оскорбленной. . . День рождения начался, как и ожидалось. Петер в этот раз не стал организовывать праздника для своих друзей, поэтому и в классе его никто не поздравил. От учительницы он получил несколько замечаний, так как в этот день, как и вообще в последнее время, не мог сосредоточиться на занятиях. Может быть, как минимум, придет дедушка, это немного скрасило бы сегодняшний день. Когда Стефан пришел домой, дедушки не было. Мама стояла у стола, на котором он увидел свой любимый торт, и говорила что - то, чего Стефан не хотел даже слушать, потому что у него к горлу подступал комок. Сквозь слезы видел он огромный пакет, что - то напоминавшее плохо упакованные санки. Вдруг этот пакет начал шевелиться и из - за стола вынырнул - папа! Стефан закричал от радости и через несколько секунд оба сжимали друг друга в объятиях. Это был чудесный день. Отец подарил ему интересный маленький аппаратик и объяснил, что это так называемая пищалка, при помощи которой он может в любое время позвонить отцу или дать ему знак, чтобы тот позвонил ему, Стефану. Потом все вместе, и мама тоже, поехали на новую папину квартиру и показали Стефану дорогу. На двери одной из комнат он увидел латунную табличку, на которой было выгравировано "Стефан". Это была его комната на тот случай, когда он каждые вторые выходные и каждый второй четверг после занятий физкультуры будет навещать отца. А посередине комнаты стоял лучший на свете детский гоночный велосипед и на нем записка: "От мамы и папы, которые всегда будут тебя любить". Для Магдалены и Стефана самое трудное было позади. Они вынуждены были сделать тяжелое открытие, что их жизнь изменилась, но она, как почувствовали и Магдалена и Стефан, продолжается. Эти дети вынесли полезное для себя, благодаря способности своих родителей понимать чувства печали, гнева и страха, которые боролись в детях. Мать Магдалены хорошо понимала зависимость ее дочери, а Стефан нашел в своем дедушке человека, временно заменившего ему родителей и противопоставившего потерям, которые принес ребенку развод, новые дружеские отношения. Но и родители Стефана поняли, наконец, что их сын именно в свой день рождения нуждается в особенном доказательстве их любви. К тому же оба ребенка, и Магдалена, и Стефан, одна со своей матерью, а другой с дедушкой, нашли возможность обсуждать обстоятельства и причины развода, а также свое будущее, что в большой степени сгладило их чувства вины и страха. Родители Магдалены и Стефана, а также дедушка Стефана сумели оказать ребенку столь необходимую первую помощь. И сумели они это потому, что поняли боль их детей и восприняли ее со всей серьезностью, так как осознали исключительность ситуации, в которой и дети вели себя необычно. Они знали своих детей как в общем хорошо воспитанных, честолюбивых, самостоятельных и разумных. Но они не настаивали на том, чтобы эти качества продолжали проявляться там, где сама жизнь перестала быть тем, чем она была прежде.

Но чаще, к сожалению, получается совсем по - другому. И начинается это уже с ключевого события - сообщения ребенку о предстоящем или уже совершившемся разводе. Большинство детей, даже те, которые были на протяжении долгого времени постоянными свидетелями конфликтов родителей, воспринимают известие о разводе как шок. До сих пор они надеялись, что все еще может наладиться. Этому шоку соответствует и страх родителей перед сообщением ребенку решения. Они боятся реакции ребенка, которую - сознательно или подсознательно - воспринимают как упрек (ср. , напр. , мать Лео, с. 15). Родители боятся также потерять любовь ребенка, и прежде всего те из них, которые были инициаторами развода, вопреки намерениям второго. А те, которые развода не хотели, стараются "вторую половину" представить перед детьми в качестве <злого> мужа и "злого" отца (или матери): "Объясни ты это ребенку"!, а ребенку: "Ты знаешь, я не хочу развода, это папа (мама). . . " Чувство вины и страх перед потерей любви приводят к тому, что родители дают детям слишком короткое, просто беглое объяснение, выполняя исключительно свой долг. Чем слабее реагирует ребенок на информацию о разводе, тем легче ситуация для родителей. Это просто потрясает, когда приходится наблюдать, как часто между родителями и детьми возникает "коалиция отрицания" - тенденция многих родителей принизить или вообще отрицать значение развода для детей встречает со стороны ребенка такую же готовность к отрицанию, которая должна помочь ему смягчить конфронтацию с ужасным событием. Как мы видим, сила стремления к отрицанию мощных болезненных аффектов совершенно очевидно зависит от связанных с этим родительских ожиданий, для коих, казалось бы, дети имеют своего рода антенну. Беззвучно сигнализирует мать ребенку: "Пожалуйста, пожалуйста, не отчаивайся. Покажи мне, что все не так уж плохо!" И этого бывает достаточно, чтобы настолько усилить тенденцию отрицания у ребенка, что в конце концов мать начинает принимать желаемое за действительное. Эта взаимосвязь между ожиданиями со стороны родителей и отрицанием со стороны детей особенно отчетливо показывает себя там, где дети вынуждены конфронтировать с различными ожиданиями со стороны родителей. Вспомним Петера и Розу (с. 42), чья мать так выразительно высказалась о том, как безобидно реагировали ее дети на сообщение о разводе. После того как мать в ходе консультации осознала тогдашнее чувство вины перед детьми, ей удалось вспомнить и другую сцену, которая произошла через несколько дней. Придя домой, она застала детей рыдающими в спальне, где отец упаковывал свои вещи. Дети спросили, что он делает, и тот ответил: "Мама же сказала вам, что я переезжаю!" Была ли это символичность упаковки чемоданов, которая вызвала у детей приступ боли, в то время как из сообщения матери о разводе они толком ничего не поняли? Однако ответы детей показали, что они тем не менее очень хорошо поняли мать, но временно отвергли все чувства, связанные с предстоящей разлукой с отцом. Отца же, в отличие от матери, вовсе не волновал тот факт, что его уход отразится болью на детях. Он не желал развода и развитие событий было для него удручающим. Собственно, его информация едва ли отличалась от той, которую дала мать. Но он не сигнализировал детям надежду, что развод не повлияет отрицательно на их жизнь. Как раз наоборот, он рассчитывал (вероятнее всего, подсознательно) на то, что, может быть, дети будут скучать по нему, и частично объединятся с ним против матери и таким образом помогут ему освободиться в какой - то степени от чувства вины по поводу своей супружеской неверности. В отличие от матери для отца болезненные аффекты детей не были нежелательны, и он их "получил" точно так же, как мать получила желанное равнодушие. Как сильно нуждалась мать в этой иллюзии для того, чтобы держать в рамках свое чувство вины, говорит тот факт, что она на многие годы выкинула из своей памяти сцену в спальне.

Примеры Лео, Петера и Розы, Роберта (с. 48) и многих других детей, с которыми мне пришлось познакомиться, показывают, что отсутствие зримых аффектов еще не означает, что эти дети не страдали от чувства печали или обиды или они не испытывали чувства вины или гнева по причине причиненной им боли. Если такие зримые реакции отсутствуют, то это, как правило, имеет тяжелые последствия для преодоления душевного кризиса ребенка. Как могут родители реагировать на чувства детей, если те свои чувства никак не выказывают? Как они могут придти на помощь, если дети не просят о помощи? Иллюзия непричастности детей мешает также поговорить с ними об обстоятельствах развода, об их будущей жизни, обо всем, что их беспокоит и волнует. Вследствие этого дети остаются одни со своими чувствами, и прежде всего со своими неутешительными фантазиями, которые не находят никакого выхода (например, в объяснениях, утешении, направлении в нужное русло).

Иной возможностью освободиться от своей части вины по отношению к детям является перекладывание вины на другого. Как мы только что видели на примере отца Петера и Розы, этим родителям не так уж мешают проявления аффекта у детей, но у них эта готовность понять в детях чувства печали, обиды или ярости по поводу развода соединяется с ожиданием, что эти чувства - зачастую и агрессивные - будут направлены против другого родителя и дети таким образом примут его сторону. Отец Розы и Петера явно надеялся получить поддержку детей и, благодаря таковой, остаться в семье. Другой отец в подобной ситуации прямо спросил своего семилетнего сына: "Ты хочешь, чтобы папа ушел?" И когда ребенок в рыданиях отрицательно покачал головой, тот посоветовал: "Ты Должен сказать маме и всем, кто тебя спросит, что ты не хочешь потерять своего папу!" Перекладывание на другого чувства вины является также характерным и для того родителя, который активно добивался развода. Такая позиция направлена на то, чтобы привлечь ребенка на свою сторону. Если это удается и ребенок высказывается в защиту развода, то данному родителю не в чем себя упрекнуть. Например, мать Андреа сама добивалась развода, так как отец после неоднократных обещаний все же вновь влез в игорные долги, затем напился, попал в аварию и вдребезги разбил машину. Мать забрала Андреа и ушла к матери. Игорная страсть была хотя и серьезным, но единственным основанием давно затянувшегося кризиса в их семейной жизни. По - человечески легко можно понять, что мать не пыталась рассказывать дочери, почему супруги не могут дальше жить вместе, а в своих объяснениях дала ей понять, что решение было единственно правильным, поскольку страсть отца к игре и алкоголю в конце концов привела бы семью к нищете, и что отец слаб и безответствен и не понимает своего долга по отношению к семье.

Последствия подобных обвинений оказываются для детей . массивно обременительными, вплоть до опустошающих. Что должна была делать Андреа после объяснений матери? Взять и стереть образ отца, которого она, несмотря на все его слабости, горячо любила и восхищалась им, вычеркнуть его ,из своей жизни и перестать любить как абсолютное "зло" ("деструктивный", "слабый", "безответственный", "пьяница", "игрок" и т. п. )? Этого она не могла. Она не могла или не хотела верить во все то, что утверждала мать. В то же время она не смела противоречить матери. Но как она сможет потом смотреть отцу в глаза, если сейчас не встанет на его защиту? Такие конфликты лояльности под влиянием факта развода, конечно, потрясают ребенка, и способны окончательно вывести его из душевного равновесия. Разумеется, было бы несправедливо критиковать таких родителей как оппортунистов. Мать Андреа видела ситуацию именно такой, какой она преподнесла ее дочери. Она чувствовала себя действительно жертвой. Но дети попадают в конфликт лояльности совершенно независимо от вопроса объективной вины (если таковая вообще существует). Но от какого человека, если он чувствует себя глубоко раненым супругом, можно требовать так много героизма перед лицом его собственного страдания и гневного разочарования, чтобы ожидать от него готовности взять на себя общую ответственность за развал семьи и таким образом, что называется, освободить другого от части его вины. И тем не менее эта совместная ответственность должна стать частью обстоятельств, сопровождающих развод, обстоятельств, которые в конце концов призваны облегчить детям перенести его тяжесть. Третий вариант возможности освободить себя от чувства ответственности по отношению к ребенку и избавиться от чувства вины мы наблюдаем на примере матери Марио (с. 38 и далее), которая на протяжении двух лет скрывала от сына развод. Может быть, она думала, что чем старше будет Марио, тем легче перенесет известие о разводе. Как мы видели, у Марио все же наступило "его" переживание развода, но на год позже. Кроме того, подобные укрывательства несут в себе дополнительную опасность, лежащую в фантазиях ребенка, который, как, например Марио, однажды замечает, что здесь что - то не так. А поскольку кажется, что все в порядке, ребенок не может ни с кем поделиться своими фантазиями, которые зачастую намного ужаснее реальности. Страхи и опасения в этом случае не могут быть не только смягчены, а наоборот, приобретают гротескное преувеличение. Известие об окончательности разлуки с отцом могло заставить Марио думать двояко: либо тогда, когда "в квартире был ремонт", когда отец уехал в командировку" и т. д. , Марио был обманут, либо же долгая разлука привела к тому, что отец больше никогда не вернется. В первом случае ребенок потеряет всякое доверие к взрослым, во втором - потеряет веру в непрерывность отношений вопреки временному расставанию. В результате эти дети развивают в себе такой стиль жизни, при котором они постоянно проявляют потребность контролировать любимого человека, чтобы совладать со страхом его потерять. В отличие от поведения родителей Стефана и Магдалены, только что описанное поведение родителей, каким бы понятным оно нам ни казалось, носит откровенно инфантильный характер. Откладывать сообщение о разводе или вообще его скрывать, желать поскорее закончить неприятный разговор, надеяться на то, что развод не так уж страшен для детей - все это очень напоминает поведение детей, которые стоят перед необходимостью исповедовать родителям свое прегрешение и стараются, по возможности, смягчить "краски", рассказывая о том, что они натворили. Если я использую такое сравнение, то тем не менее оно далеко от критики или пренебрежения. Я просто рисую ситуацию, имея в виду, что многие родители в момент необходимости информировать их дочь или сына о разводе действительно чувствуют себя как провинившиеся дети, они испытывают желание уйти от ответственности, пощадить себя, найти отговорки, обвинить других, скрыть и т. д. Подобные регрессии взрослых абсолютно нормальны и повседневны. Но в сочетании с разводом они могут иметь тяжелые последствия. Получается обмен ролями, в котором родители начинают выступать в роли детей, а дети в роли критикующих взрослых, которым доверено право выносить решения о виновности и невиновности. И это происходит именно в тот момент, когда сами дети ни в чем так сильно не нуждаются, как в том, чтобы именно этим неуверенным, но тем не менее "взрослым" родителям, которые в состоянии отвечать за то, что они делают, можно было доверить свое, кажущееся в этот момент таким неверным, будущее. Важнейшее, но и труднейшее задание, которое в столь тяжелое время после развода (или в момент информации о разводе) стоит перед родителями, заключается в том, чтобы с чистой совестью взять на себя ответственность за причиненную детям боль. Это ни в коей мере не противоречиво. Независимо от того, что, может быть, в дальнейшем развод откроет перед детьми лучшие возможности для их развития, момент развода всегда жутко болезнен и ввергает детей в душевный кризис. И ведь это именно родители создали такую ситуацию и именно они повинны в страдании детей. Но сознание собственной вины есть нечто совсем иное, чем мучительное и невыносимое чувство вины, уже не однажды упомянутое у нас выше и которое связано с представлением о совершении чего - то запретного, безответственного. Если я, как отец или мать, наряду со своими желаниями и разочарованиями все же признаю свои (психические) права на существование, если я знаю, что данный шаг, как результат моих потребностей, пойдет также на пользу и ребенку, потому что я снова смогу дышать и чего - то ждать от жизни, то я могу также "с чистой совестью" взять на себя ответственность перед ребенком. Одновременно эта позиция, которую я назову ответственностью за вину, является важным условием того, что развод в конечном итоге сыграет все же положительную роль для ребенка. Если я знаю, что я у кого - то что - то отнял, кому - то причинил боль, потому что в тот момент у меня не было выбора, я буду, по крайней мере, стараться смягчить эту боль, по возможности исправить положение, чтобы уменьшить свою собственную вину. Если же я не в состоянии выносить того, что я виновен, я буду затушевывать причиненное страдание. Вместо того, чтобы подумать; "Мне очень жаль, но что же мне предпринять?", я скажу: "Нет оснований для жалоб и уж никаких для того чтобы в чем - то себя упрекать". Таким образом я скрою свою вину и переложу ее на ребенка или бывшего супруга. (Собственно, эту позицию "ответственности за вину" я считаю правомочной не только в отношении развода, но рассматриваю ее как основную педагогическую позицию, особенно по отношению к вопросу об ограничениях и запретах. ) Пример Магдалены и Стефана показал нам реальные возможности такого ответа на непосредственную реакцию ребенка на развод, при котором его ирритация может быть удержана в рамках, страхи преодолены и душевное равновесие восстановлено в кратчайшие сроки. К сожалению, на ряде других примеров мы узнаем, как часто детям бывает отказано в "первой помощи" уже в тот момент, когда они впервые слышат о разводе. И при этом зачастую именно обстоятельства, сопровождающие информацию о разводе, дают толчок так называемому послеразводному кризису.

Гельмут Фигдор ДЕТИ РАЗВЕДЕННЫХ РОДИТЕЛЕЙ: МЕЖДУ ТРАВМОЙ И НАДЕЖДОЙ. ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ. М., 1995.