Чистота (CATHAROS)

а) К своему основному понятию «чистоты» Платон подходит в диалоге «Софист» (226 с — 231 b), постепенно строя такую последовательность убывающих по своей общности понятий: отделение, различение, очищение (как оценочное различение), психическое очищение, получение знания, образования, чистота ума и красота.

Можно сказать, что самая совершенная чистота, по Платону, есть чистота созерцания предмета мысли без всяких посторонних примесей. Эта чистота есть максимальная красота. Нетрудно узнать в этом учении мысли из «Федра» и «Пира» о красоте чистого знания и чистой смысловой предметности.

б) В тексте «Софиста» можно найти как бы конспект разных понимании «чистоты» у Платона. Если привлечь другие сочинения Платона, то они могут служить более или менее иллюстрацией и развитием указанного рассуждения в «Софисте». Когда, например, мы читаем, что город нужно строить на возвышенном месте «ради благоогражденности и чистоты» (Legg., VI 778 с) или о «чистоте» во всех частях города (Legg., 779с), то ясно, что тут имеется в виду физическая чистота. Говорится о приятных, чистых и прозрачных водах, и «чистота» понимается уже сложнее (Phaedr, 229Ь). Еще более сложно сравнение очистки золота от посторонних примесей с совершенствованием политического искусства (Politic, 303de). Также не просто имеется в виду физическая чистота, когда говорится, что боги затопляют землю водой для ее очищения (Tim., 22d). В «Тимее» нет недостатка и в физиологических пониманиях чистоты: селезенка служит, чтобы очистить печень (Tim., 72 cd); благодаря выделению пота, слез и прочего тело очищается (Tim., 83е); если гимнастика есть наилучший вид движений для очищения и укрепления тела, то весьма полезны и лекарства для того же очищения тела (Tim., 89 ab). Очищается и душа «Не нужно ли назвать и благоразумие, и справедливость, и мужество, и само разумение некоторым очищением?» (Phaed., 69с). «А очищение не в том ли состоит... чтобы душа наиболее отделялась от тела и привыкала из всех частей его — собираться и сосредоточиваться в самом себе? (Phaed., 67с). Платон говорит и об «очищении и обуздании страстей» (R. Р., III 560 de, 561 с).

Очищается и общество, государство. «Всякий пастух, волопас, коннозаводчик и так далее не иначе возьмется когда-нибудь за дело, как очистив известным подбором свое стадо, т. е. он отделит здоровых от нездоровых, породистых от непородистых; этих последних он отошлет в какие-нибудь другие стада и лишь тогда займется уходом за первыми»... Так же обстоит дело и «относительно очищения государства». Подобные «очищения» могут быть для преступников «легче», «нежнее» и — «более тягостными», «мучительными». В последнем случае государственного преступника предают смертной казни, в более же «нежном» случае высылают. Эти «разумные» виды «очищения» должны быть проведены, чтобы строить новое государство (Legg., V 735b—736с). Когда государство вводит музыку, строгую и суровую, то оно, прежде страдавшее роскошью, тоже «очищается» (R.P. ,VIII 399е). О тиране, который изгоняет из государства мужество, ум и прочее, Платон иронически говорит, что и это тоже очищает государство («прекрасное очищение» R. Р., VIII 567 с). Можно очищать государство «через убиение или изгнание кого-нибудь» (Politic, 293d). В результате таких «очищений» Платон хочет установить в государстве «чистую породу стражей» (R.P. V 460 с).

в) Настоящее очищение, но Платону, есть очищение идеального предмета от всего наносного, чувственного, телесного, хотя, как мы уже хорошо знаем, это очищение не абсолютно исключает телесное, а только способствует превращению его в идеальное.

Такую чистоту можно встретить на всех ступенях бытия и, прежде всего, на ступени самой же чувственности. Чтобы показать сущность понимания чистоты на этой ступени познания, Платон рассматривает самое элементарное ее проявление — цвет, и именно белый цвет. Чистота, белизна, говорит Платон, заключается в том, что она «совершенно беспримесна», что «в ней нет никакой иной частицы которого-нибудь цвета», что она «по преимуществу цельная». Такая белизна и есть как «самая истинная», так и «самая прекрасная». Поэтому «малая, но чистая белизна бывает белее и вместе с тем прекраснее и истиннее, чем большая, но смешанная» (Phileb, 53 ab).

Понятие чистоты связывается со сферой удовольствия (Phileb, 53be): «Всякое малое и немногосложное удовольствие, если оно чисто от скорби, бывает приятнее, истиннее и прекраснее, чем великое и многосложное». Мы знаем, что геометрические фигуры и максимально отчеканенные звуки рассматриваются Платоном как «чистейшее» удовольствие.

Но больше всего идеальная чистота упоминается в рассуждениях о душе. «Какова душа поистине, для этого надо созерцать ее не в поврежденном состоянии, происходящем от общения ее с телом и с другими началами зла, как созерцаем мы ее теперь, а в состоянии чистом, которое достаточно созерцать умом. Тогда-то ты найдешь ее гораздо прекраснее и разглядишь яснее справедливые и несправедливые ее действия и все, что до сих пор рассматривалось» (R.P., X 611 cd). Здесь чистота поставлена в прямую связь с красотой, а чистота и красота в прямую связь с исключением всего хаотически чувственного. Об этой чистоте души «от всех, относящихся к телу, зол и пожеланий» (Crat., 403e — 404а),«от неправды и дел беззаконных» (R.P., VI 496d),читается не раз. Можно встретить и упоминания о чистоте души после переселения на тот свет (R.Р., Х 614 de). «Разумную природу», засыпая, надо питать «прекрасными мыслями и рассуждениями», и стихия вожделения должна позволить «ей одной, самой по себе, в ее чистоте, стремиться к созерцанию чувством того, чего сама она не знает» (R.Р., IX 572 а). «Когда мы хотим что-нибудь узнать чисто, должны отвязаться от тела и созерцать самые вещи самою душою» (Phaed., 66d). При таком очищении душа ближе всего подходит к уму и пронизывается им. «Каким родам приписываешь ты сущность более чистую? Например, хлебу ли, питью, мясу и всякой вообще пище или роду истинного мнения, познания, ума и всякой вообще добродетели?»

То, что всегда тождественно себе, то бессмертно и истинно, то и более чисто. А то, что несогласно с собою, не подобно себе самому, то обладает обратимыми свойствами (R.Р., Х 585 be). Следовательно, чистое существует «само по себе», и оно всегда тождественно себе.

В некоторых своих сочинениях Платон часто связывает чистоту с так называемой метафизикой отделения души от тела и переселением ее в другой мир: до смерти тела душа становится «ближе к знанию» по мере очищения от тела, а «через отрешение от бессмыслия тела» мы делаемся «чистыми» (Phaed., 66 е — 67 а); тот, кто воздерживается от пороков и любит мудрость, умирает «совершенно чистым» (Phaed., 82 с); философия именно и дает такое освобождение и очищение (Phaed., 82 d); «сама настоящая земля стоит чистая в чистом небе, — там, где звезды» (Phaed., 109Ь); мы живем как бы на дне моря и не знаем, «во сколько чище и прекраснее тот мир, который выдается из моря в верхнее пространство» (Phaed., 109 d); тамошние ощущения выше наших, «во сколько воздух чище воды, а эфир чище воздуха» (Phaed., 111 b); «мы посвящены были в видения непорочные, простые, непоколебимые и блаженные; и созерцая их в сиянии чистом, были мы сами чистыми, целостными и не носили на себе знака той оболочки, которую теперь телом называем и в которую заключены, словно в раковину» (Phaedr, 250 с).

Не нужно, однако, думать, что эта «метафизика» перевоплощения и переселения душ безусловна и всегда необходима для понятия платоновской чистоты. Тексты из «Федра» и «Пира» предполагают наличие «чистоты» и в чувственном мире, в котором угадывается и вспоминается и где она осмысливает и оформляет собою всю фактическую действительность. Таковы геометрические формы и музыкальные звуки. Кроме того, насколько можно заметить, с понятием идеальной чистоты Платон соединяет также понятие обработанности, чеканности, четкости. Так, приступая к исследованию «идеи блага», Платон говорит, что добродетели надо созерцать в «совершеннейшей отделке», что маловажные вещи не могут быть «самыми обработанными и чистыми», а важнейшие — «недостаточными величайшей тщательности» (R. Р., VI 504 е). Искусство, основанное на точных измерениях линейкой и циркулем, несмотря на свою «нечистоту» (поскольку оно относится к хаотической телесной текучести),сохраняется в полной мере для наиболее совершенного функционирования всей эстетической сферы (Phileb., 62 b).

г) у Платона есть еще одно понимание чистоты — магическое. Он очень четко отличает эстетическую чистоту от катартики, т. е. от магического священного очищения. Платон подробнейшим образом говорит об очищениях после преступления, после невольного убийства во время состязания — «руки убийцы считаются чистыми, если он, по закону, совершил очищение» (Legg., VIII 831а;

см. также «Законы», IX 865, 868, 877, 881, XI 947 d). Платон говорит об очищении таинствами не только преступников (Phaed., 69 с). Магическое очищение не есть ни физическое, ни психическое, ни этическое, ни просто «идеальное», и, что особенно важно, также не эстетическое, хотя оно может иметь своим объектом и тело, и душу, и мораль, и искусство «Кратил» также свидетельствует, что магическая катартика отличается у Платона от эстетической.

В диалоге «Кратил», анализируя слово «Аполлон», философ придает ему четвероякое значение: «мусическое, мантическое, врачебное и стрелковое». Для каждого из этих значений Платон находит этимологическое основание в самом имени «Аполлон». Но, во-первых, ясно, что характеристика Аполлона с эстетической стороны не ограничивается ни мантикой, т. е. прорицанием, ни врачеванием, ни тем более другими отдельными функциями, специфичными для бога Аполлона (его любовь к стрельбе из лука). Во-вторых, что же такое эта эстетическая характеристика? Платон пишет: «что же касается музыки, то необходимо предположить, что как [в словах acolythos и acoitis] альфа часто значит «вместе», так и здесь она обозначает совместную полярность (ten homoy polesin) — и в отношении неба, что, как известно, называют «полюсами», и относительно той гармонии, которая свойственна песне, что называется созвучием (symphonia), поскольку все это, по словам знатоков музыки и астрономии, связывает все предметы (poleihama) с помощью некоей гармонии. И вот, этот бог (Аполлон) владычествует своей гармонией, выражая ее в совместном вращении (homopolon) всего и у богов, и у людей» (Crat., 405 с).

Здесь формулируется довольно точно платоновское представление о сущности эстетической характеристики предмета, в котором сливаются в одно структурное и нерасторжимое целое эстетическое (музыка), магическое (прорицания) и жизненно практическое (стрельба из лука, врачевание). Все это вместе создает понятие некоего универсального божества, владычествующего над миром с помощью гармонии. Тем не менее в этой универсальной гармонии музыкальные, т. е. эстетические функции, резко отличаются от мантических (или пророческих). А значит, эстетическая функция мыслится здесь чистой от функций религиозных.