Г. Гадамер: Исследования античности и поиски новых герменевтических парадигм

Стиль историко-философских работ Гадамера - это уникальное сочетание конкретного анализа с новаторскими концептуальными обобщениями. Так, "Диалектическая этика Платона" включает в себя подробный разбор платоновского диалога "Филеб". Уверенный в том, что центральное для Платона учение об идеях  - через обоснование всеобщей онтологической идеи добра - ведет к созданию "диалектической этики", Гадамер черпает из анализа "имманентного смыслосодержания" платоновского сочинения тот образ диалектики, который он противопоставляет распространенному объективистско-сциентистскому ее толкованию. Последнее скорее ориентировано не на платоновские диалоги, а на результаты интерпретации Аристотеля. "...Аристотелевскую науку отличает то, что она не нуждается в четко выраженном согласии партнеров; она есть указание на необходимость, не озабоченную проблемой фактического согласия других людей. Напротив, диалектика живет исходя из силы диалогического взаимопонимания, из понимающего сопровождения (Mitgehen) со стороны другого человека; и в каждом шаге этого движения его носителем является [потребность] убедиться в согласии партнера" (S.13).

Итак, признавая многообразие форм диалектики у греков (S.14), вскрывая отличия диалектики Сократа, Платона, софистов, Аристотеля, - Гадамер особое внимание уделяет именно диалектике диалога, а в более широком смысле - диалектике языка как речи, "разговора", спора и взаимопонимания. В разбираемой книге Гадамер так обозначает одну из своих главных целей: "понять происхождение того греческого понятия науки, которое достигло своего выражения в аристотелевской аподейтике, - происхождение его из платоновской диалектики, показывая, что содержательным истоком этого понятия является специфическая форма сократического ведения беседы" (S.16).

Сосредоточение внимания на языке, беседе в анализе греческой философии отнюдь не является искусственным. Действительно, понятие "логос", ставшее символом разума, познания, означало у греков также и "слово", "язык". В свете логических работ Аристотеля не выглядит насилием над греческой мыслью и концентрирование анализа на структуре высказываний. Да и подчеркивание диалогичности как важнейшей стороны греческой диалектики вполне уместно, особенно если тщательно разбирается именно платоновский диалог. Талант Гадамера, его высочайший авторитет знатока и современного хранителя традиций греческой мудрости способствуют иллюзии аутентичности герменевтического истолкования текстов Платона и Аристотеля. В самом деле, Гадамер толкует платоновский "Филеб" строчку за строчкой, в той почти комментаторской манере, которая широко распространена в антиковедении. На первый план выдвигаются анализ "бытия" и "блага", а также форм и видов "истинного" и "ложного" желания. Гадамер так описывает ориентиры своего анализа: "Платон в "Филебе" говорит, собственно, не просто о "добром", но о "добром" в человеческой жизни. Вся постановка вопроса в "Филебе" основывается на предпосылке, согласно которой мы не божественные существа, а люди. Именно поэтому в центре дискуссии оказываются аффекты. Несмотря на все ссылки на лишенную аффектов благость божественного существования исследование полностью сконцентрировано на проблематике, проистекающей из герменевтики человеческого бытия" (S.I 76). И вот тут в самую ткань гадамеровского антиковедческого анализа вплетаются те нити, которые позволяют вспомнить о наиболее важных для Гадамера философских идеях XX в. Это, прежде всего, некоторые установки феноменологии Гуссерля, которая всегда высоко оценивались и интересно разбиралась Гадамером. (Книга, содержащая эссе о трех философах "Гегель. Гуссерль. Хайдеггер" - одна из лучших в философском наследии Гадамера.) Установки феноменологии приняты и проведены в этой (и других гадамеровских работах) в той мере, в какой из пестрой ткани платоновских диалогов вычленяются четкие, далее разветвляющиеся феноменальные структуры (например, желание в его феноменологических разновидностях - чистое и смешанное, истинное и ложное желание). Каждое из них Гадамер делает особым феноменом в гуссерлевском смысле. И тогда справедливость или несправедливость платоновских суждений о структурах этих разнообразных феноменов проходит свою проверку по правилам и процедурам, известным из гуссерлевской феноменологии.

Вторая современная ориентация, оказывающая особое, если не главное влияние на гадамеровскую антиковедческую герменевтику, - аналитика здесь-бытия Хайдеггера, как она представлена в "Бытии и времени", вышедшем за четыре года до "Диалектической этики Платона". Гадамер не скрывает этого. В § 1 своей книги он предуведомляет читателя: "Последующая интерпретация характеризуется именно этим возвратом к первоначальному мотиву человеческого здесь-бытия как бытия "феноменологического". В самой своей основополагающей возможности она покоится на предпосылке, согласно которой человеческое здесь-бытие должно быть источником всякого бытия и потому должно быть основоположением для всякого философского осмысления. Речь идет о предпосылке, которая включает в себя дело Хайдеггера как в его онтологически-обосновывающем, так и в исторически-герменевтическом значении" (S.16).

Третья основополагающая современная ориентация принадлежит самому Гадамеру, поскольку он постепенно становится одним из создателей герменевтики XX в. Не забудем, что пока речь шла о работе, опубликованной в самом начале 30-х годов. К материалу антиковедения Гадамер применил формирующуюся концепцию понимания как интерпретации, познания как диалога, поиска и нахождения согласия, диалектики как спора, диалога, взаимопонимания, которая имеет решающее значение не только для герменевтики, но и для других направлений и мыслителей XX в. Ибо речь идет об идеях, приобретших значение парадигм для философии и других гуманитарных дисциплин. Самому Гадамеру предстояло поработать над уже найденными им концептуальными структурами и интуитивными прозрениями, пока они приобрели форму единой концепции. В наиболее полном виде она была впервые изложена в "Истине и методе", работе, которая признана одной из самых значительных философских книг второй половины XX в.